История жизни и творческий путь П.Я.Чаадаева

СОДЕРЖАНИЕ:

1. История жизни и творческий путь П.Я.Чаадаева.

2. Чаадаев о исторической судьбе России.

3. Размышления П.Я. Чаадаева о будушем России.

4. Критика Чаадаева в лице современников.

5. «Философские письма».

6. Роль христианства а философии Чаадаева.

7. Противоречие в философии Чаадаева.

8. Заключение.

      9.  Список  используемой литературы.

1.ИСТОРИЯ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСКИЙ  ПУТЬ П.Я. ЧААДАЕВА

       Петр Яковлевич Чаадаев (1794 - 1856) - человек особого склада, сложной  судьбы, ни на кого не похожий  в русской, да и мировой истории.

         Первая жизнь - молодой Чаадаев - студент, танцор, юный офицер, вернувшийся  с полей Отечественной войны 1812 года, увешанный наградами - орденом  Святой Анны 4-го класса и Железным  Крестом, который давали за личную  храбрость. «Гвардейские батальоны  под Кульмом ходили в штыки», - пишет очевидец-.В их рядах был и Петр Чаадаев.

          Вторая жизнь - отставной офицер, замкнутый путешественник по  Европе и московский философ, литератор, независимый и многими  непонятый человек.

        Третья жизнь началась после  кончины в 1856 году, когда вокруг  имени философа скрещивались  шпаги. Идеи Чаадаева продолжают  и западники, и славянофилы, и  религиозные мыслители, и революционеры. Только в последние годы они  стали доступными отечественному  читателю, переведены с французского  на русский.

     Чаадаев масштабом своей личности  поколебал многие традиционные  представления об исторических  пропорциях. Как правило, современники  недооценивают даже великих людей, живущих рядом с ними, и только  посмертно воздают им должное. «Большое видится на расстоянии», - писал поэт.

           Но Чаадаев выбивался из общего  ряда. Не на расстоянии, а вблизи  современники почувствовали, осознали  величие, значительность этого человека. Свидетельство тому - исторические  роли, которые «примеряли» к Чаадаеву. Так, Пушкин писал о том, что  в Риме он, Чаадаев, был бы Брут, в Афинах - Пе-рикл. Н. Сазонов писал, что Чаадаев - это явление, он принадлежал к породе героев - «в Риме при Диоклитиане он был бы мучеником, при Иване Грозном он назывался бы Адаше-вым, при Петре Великом - Яковом Долгоруким». Исторические герои, реформаторы, мученики, оставшиеся в памяти поколений, - в этом ряду и Чаадаев.

          Был ли в истории философии  мыслитель, о котором было бы  написано столько стихов, как  о Чаадаеве? С полным основанием  можно сказать - нет. Если собрать  все, что писали русские поэты  о нем, то возникнет настоящая  поэтическая энциклопедия. Это и  Пушкин, для которого Чаадаев  стал во многом прототипом  Евгения Онегина: «Второй Чаадаев, мой Онегин». К нему, к Чаадаеву, обращено знаменитое послание: «Товарищ, верь: взойдет она // Звезда пленительного  счастья...» Именно Чаадаева Пушкин  сравнивал с античными героями, относился к нему с большим  почтением. А ведь разница между  ними была всего четыре года. Но юный Чаадаев, герой Отечественной  войны, побывавший и в кровавых  битвах, и в триумфальном марше  российских войск в Париже, казался  лицеисту Пушкину человеком, за  плечами которого целая жизнь. Этот опыт, холодный ум и склонность  к сомнению отрезвляли пылкие  вольнолюбивые порывы Пушкина. Чаадаев  в ту пору видел дальше и  оценивал мир трезвее, без иллюзий. В тридцатые же годы и Пушкин  смог поколебать многие иллюзии  и заблуждения Чаадаева, взглянуть  на русскую историю во всей  ее многогранности.

           Мы сможем понять внутренний  мир Петра Чаадаева - а он формировался, как и у всех людей, в юности, - если обратимся к среде, в  которой складывался этот мир. Рано став сиротой Петр воспитывался  в семье самого видного историка  и публициста екатерининских  времен - М. М. Щербатова. В этом доме - одном из лучших московских  салонов - Чаадаев приобщился к  основам мировой культуры - к пятнадцати  годам свободно владел английским  и немецким языками, а французский  стал вторым родным языком. Можно  заметить, что все основные сочинения  и письма зрелого Чаадаева  были написаны по-французски и  некоторые из них лишь недавно  переведены на русский. В четырнадцать  же лет - возраст нынешнего восьмиклассника - Чаадаев стал студентом Московского  университета, а в восемнадцать - офицером русской армии, сражавшейся  против наполеоновского нашествия. Юный студент знакомится с  философскими системами Локка  и Декарта, Фихте и Шеллинга, собирает  коллекцию книг древних и современных  авторов. Пройдут годы, и великий  Шеллинг, как писал Чаадаеву один  из его друзей, «вами.бредит, ловит везде русских и жадно расспрашивает о вас». Консул в Мюнхене И. С. Гагарин сообщал, что немецкий философ считал Чаадаева «самым умным из известных русских». Особую роль в становлении молодого Петра Чаадаева сыграли не только книги немецких философов/не только лекции профессоров А. Мерзлякова и И. Буле, но и круг друзей и единомышленников. Именно этот дружеский круг и создавал духовную атмосферу - сплав интеллекта, мечтаний, юношеского веселья. Среди друзей юности Чаадаева - Никита Муравьев, Сергей Трубецкой, Николай Тургенев, Иван Якушкин, Артамон Муравьев, Александр Грибоедов. Пройдет полтора десятка лет, и люди эти, потомки знаменитых дворянских фамилий, выведут мятежные полки на Сенатскую площадь, пойдут в казематы Петропавловской крепости, на виселицу, в сибирскую ссылку, а автор «Горя от ума» - поэт, дипломат, мыслитель - погибнет в далекой Персии, защищая интересы России. Но каждый из них оставил частицу своей натуры, искру внутреннего огня в душе Чаадаева, пережившего своих друзей.

           Еще во время похода в Европу - на обратном пути в Россию - Чаадаев вступил в Кракове  в масонскую ложу, а уже в  Петербурге становится заметным  членом - мастером в масонской  ложе «Соединенных друзей». Среди  других членов ложи мы видим  таких разных людей, как будущие  декабристы Пестель и Муравьев, будущий шеф жандармов Бенкендорф, будущий автор «Горя от ума» Грибоедов.

             Блестящая воинская карьера Чаадаева  таинственно оборвалась на крутом  ее взлете. Самому молодому адъютанту  командира гвардейского корпуса  ротмистру Петру Чаадаеву было  предложено стать флигель-адъютантом  самого императора Александра  Первого. А в декабре 1820 года он  подает в отставку, о причинах  которой так никто и не знает  до сих пор. На вопрос, почему  он ушел, Чаадаев ответил: «Стало  быть, мне так надо было».

        Дальнейшая жизнь, после путешествия  по Европе - это жизнь без собственной  семьи и своего дома - у гостеприимных  друзей и непрерывный труд.Чаадаев, вернувшийся из Западной Европы, «застал в России, как замечал Герцен, другое общество и другой тон. Как молод я ни был, но я помню, как наглядно высшее общество пало и стало грязнее, раболепнее с воцарением Николая».

         Духовной основой этого эфемерного  грандиозного здания всеобщего  умиротворения явилось суждение  шефа жандармов Бенкендорфа: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается его будущего, то оно выше всего, что только может представить себе самое смелое воображение: вот, мой друг, точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана».

       Шеф жандармов предписывал всем  историкам и литераторам, как  нужно изображать историю, а ведомство, ему подчиненное, уже следило  за тем, чтобы это предписание  не нарушалось ни в одной  книге, статье, пьесе.И вот этой-то официальной картине мира и был брошен вызов в «Философическом письме» Чаадаева. Точно и образно о нем сказал Александр Герцен: «Письмо Чаадаева было своего рода последнее слово, рубеж. Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь, тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утре или о том, что его не будет, - все равно надобно было проснуться».

2. ЧААДАЕВ О ИСТОРИЧЕСКОЙ СУДЬБЕ  РОССИИ.

         Одним из первых, если не первым  в России, Петр Чаадаев подошел  к оценке места России в  мире, ее настоящего и будущего  не с узких, местнических, а с  позиций глобальных, всемирных.

      Раскинувшись между двух великих  делений мира, писал он, между  Востоком и Западом, опираясь  одним концом на Китай, другим  на Германию, мы должны бы были  сочетать в себе два великих  начала духовной природы - воображение  и разум и объединить в нашей  цивилизации историю всего земного  шара.

           Но все это в возможности, в  потенции, все в скрытом состоянии  и не реализовано до конца. Реальность же такова, с болью  и горечью говорит мыслитель, что «мы никогда не шли об  руку с прочими народами, мы  не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку иу нас нет традиций ни того, ни другого». Чаадаев говорит о вневременности России, т. е. о том, что, «стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода». Россия как бы предоставлена сама себе, она выключена из общемирового исторического процесса. Провидение, говорит мыслитель, как будто совсем не занималось нашей судьбой, предоставило нас всецело самим себе.

      Одним из первых в мировой  философии - задолго до создания  теории относительности - русский  философ понял, что время - это  не чистая пустая длительность, одинаковая для всех. Нет, историческое  время течет по-разному в разных  условиях. «Все времена мы создаем  себе сами», - писал Петр Чаадаев. То есть оно, это время, зависит  от нашей человеческой деятельности. Время может лететь и может  тянуться. Это проникновение в  сущность исторического времени  и позволило Чаадаеву поставить  невыносимо горький диагноз родной  своей стране. Мы так странно  движемся во времени, заключает  Чаадаев, что по мере движения  вперед пережитое пропадает для  нас безвозвратно... Мы живем лишь  в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и будущего, среди  плоского застоя... Какой точный  и беспощадный диагноз! Разве  мы не пытались после Октября  семнадцатого года забыть прошлое, отринуть российскую историю  как «проклятое прошлое»? Этот  урок не пошел впрок. И разве  после августа девяносто первого не пытаемся снова забыть прошлое - все семьдесят пять лет послеоктябрьского существования? В этом беспамятстве есть что-то ущербное, какая-то недоразвитость. И вновь читаем Чаадаева: «Мы растем, но не созреваем, движемся вперед, но по кривой линии, которая не ведет к цели».

        Чаадаев с безоглядной, поразившей  современников смелостью сказал  об отставании России, об отсталости  экономической и политической, социальной  и культурной. Более того, - о рабстве, которое, в отличие от Древнего  Рима или современной ему Америки, охватило не отдельную группу  населения, а все общество, все - снизу  доверху. И разъело душу страны, развратило всех и каждого. Рабство - не только бесправие и покорность  низших, но и произвол и деспотизм  верхов.

          Было бы непростительным упрощением  приписывать Чаадаеву, как это  часто, к сожалению, случалось, стремление  преобразовать Россию на западный  манер, обратить ее в католичество, механически перенести^ Россию, подобно тому, как садовник пересаживает цветы, европейскую цивилизацию, образ жизни, парламенты и конституции.

         Русский мыслитель понимал всю  бессмысленность таких замыслов, и этому пониманию могут поучиться  многие наши современники. «Вестернизация» России невозможна в конце двадцатого века, так же как она была невозможной и в веке девятнадцатом. Никакие заимствования или политические революции, никакие социальные перевороты не приведут к желаемому результату. Сближение России с Западом, по Чаадаеву, может осуществиться лишь на одной общей христианской основе. Православие должно реформироваться. Но не в сторону католичества должно произойти его обновление. Просто религиозная вера в России должна стать живой, жизненной, действенной, она должна пробуждать энергию, стремление к образованию, просвещению всего народа, к обновлению всех форм жизни. Плод христианства, писал Чаадаев, для нас не созревал; мы должны от начала повторить на себе все воспитание человеческого рода.                 Поэтому, заключает мыслитель, нам незачем бежать за другими, нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи... Только тогда «мы пойдем вперед и пойдем скорее других».

    «Я не научился любить свою  Родину с закрытыми глазами, с  преклоненной головой, с закрытыми  устами... Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня  любить его», - писал философ. Чаадаев  тем самым определял масштаб  своего патриотизма, и понимание  его было недоступно людям, полагавшим, что патриотизм состоит в безотчетном  восхвалении всего «своего» и  неприятии всего «чужого». При  таком примитивном подходе любая  критика пороков в своем отечестве  воспринималась как «антипатриотизм»и «предательство». То, что простительно литераторам с их эмоциональным восприятием мира, было недопустимым у политиков и теоретиков. Отвечая им, Чаадаев точно определял мерки своего истинного патриотизма. В «Апологии сумасшедшего» он писал, что «может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина».

3. РАЗМЫШЛЕНИЯ П.Я. ЧААДАЕВА О  БУДУЩЕМ РОССИИ

      Незадолго до смерти Чаадаев  снова и снова возвращается  к главной теме своей философии  истории - к судьбе России. И вновь  он отвергает убаюкивающие, самовозвеличивающие рассуждения о «самой счастливой и самой могущественной стране».

         Нет, тысячу раз нет, не так  мы в молодости любили нашу  Родину, говорил он. Мы хотели  ее благоденствия, мы желали ей  хороших учреждений, но мы не  считали ее ни самой могущественной, ни самой счастливой страной  в мире... Нам и на мысль не  приходило, чтобы Россия олицетворяла  собой некий отвлеченный принцип, заключающий в себе конечное  решение социального вопроса ... чтобы  на ней лежала миссия вобрать  в себя все славянские народности  и этим путем совершить обновление  рода человеческого... Но все эти  исторические пороки российской  истории Чаадаев не считал  вечным и безнадежным злом. В  сочинениях, написанных после первого  письма, он выразил свои надежды  на преображение России. Оно произойдет, когда   народ России «проникнется  идеей, которая ему доверена и  которую он призван осуществить».