Философия общего дела Н. Федорова

  Это же сопряжение мы встречаем в его долголетней библиотечной деятельности, сначала с 1869 г. в Чертковской библиотеке, затем с 1874 г. в Румянцевском музее (ныне Российская Государственная библиотека) и в последние годы в Министерстве иностранных дел. Труд свой, особенно в Румянцевском музее, он рассматривал "как священное дело", служение одному из центров мировой памяти, и проявил себя настоящим новатором и подвижником наиболее целесообразной, системной организации, сохранения и живого бытования этой памяти. Впрочем, сам Федоров был настоящей живой энциклопедией, объем и глубина которой, казалось, не имели предела; говорят, он знал чуть ли не наизусть содержание всех книг самого большого в стране книгохранилища, и этим непостижимым богатством знаний он щедро одарял всех нуждающихся. На четверть века он становится высшим нравственным авторитетом музея, духовным и интеллектуальным средоточием всей его деятельности. Сюда, в каталожную Николая Федоровича, собирались многие замечательные люди Москвы того времени - ученые, писатели, философы, для бесед и дискуссий, здесь воспитывались ученики - В. А. Кожевников, братья Ю. П и С. П. Бартеневы, С. А. Белокуров, С. М. Северов, Г. П. Георгиевский и др. Существует немало воспоминаний о Федорове-собеседнике и, если хотите, проповеднике, об его "глубокомысленной речи, рассыпавшей мысли, как водопад брызги, его остроумных сближениях и выводах, его беседах, поражавших ученостью и образованностью решительно во всех отраслях знания", об умиротворяющем слове "учителя", обладающем "исключительною синтетическою способностью". О его "могучей диалектике", перед которой меркли оратоские приемы даже таких блестящих спорщиков, как В. Соловьев, писал А. Л. Волынский, добавляя, что в ней, "кроме стальной логики, прошлое и будущее смешивались вместе, спаянные историческим и моральным цементом", создавая "изумительную насыщенность каждого его слова", приводя к тому, что "невидимое делалось в его словах зримым, почти осязаемым, так что диалектический напор на собеседника приобретал неотразимый характер"⁵. Недаром под обаяние его светлой личности ("он весь светился внутренней добротой, доходящей до детской наивности. Если бывают святые, то они должны быть именно такие"), его мощного ума и поразительного учения попадали и А. А. Фет, и Л. Н. Толстой, и В. С. Соловьев.

  Его достаточно интенсивное общение с двумя последними растягивается на 80-90 е гг., то прерываясь, то восстанавливаясь. В контактах со знаменитыми людьми своего времени Федоров стремился не только открыть им свое учение, но и подвигнуть на то, чтобы они выступили с ним от своего имени. Такое странно-"юродивое" для нового времени отношение к авторству Федоров сознательно помещал в целую традицию, характерную для древней и христианской литературы, когда малоизвестный автор приписывал свое произведение "какому-либо древнему мудрецу, писателю, чтобы обратить внимание на произведение"⁶. К тому же Федоров расценивал учение "всеобщего дела" не столько как свое изобретение, а как доведенный до высокого градуса сознания голос веков и поколений (не случайно и основное его сочинение написано в форме "Записки от неученых к ученым", как бы от имени этих народных масс, живущих и живших). Однако попытки переложить на авторитетные плечи бремя вынесения в мир учения о воскрешении терпели провал. Хотя для кандидатов на эту миссию - будь то для Достоевского, познакомившегося с идеями Федорова перед работой над "Братьями Карамазовыми", для Толстого и особенно для Соловьева - их контакт с личностью и миропониманием Федорова остался далеко не бесследным.

  Замечательный московский библиотекарь и мыслитель вовсе не был анахоретом-чудаком, как это иногда представлялось. Он не только по-своему реагировал на общественные события, но и стремился в них участвовать, чуть ли не повернуть в неожиданную, открывающую новые дали сторону. Даже его выходы в свет со своим учением (правда, всегда анонимно, под псевдонимом, а то и под чужим именем) привязывались к поводам конкретным, даже злободневным: сближение России с Францией, вопрос международного книжного обмена, засуха и голод, предстоящий конгресс мира, дебаты о разоружении. Его статья "Разоружение" ("Новое время", 14 октября 1898 г.) с проектом превращения армии в "естествоиспытательную силу" получила отклик в русской печати и заинтересовал некоторых английских политиков. Особенно увлекала Николая Федоровича идея внести свет самосознания и самоисследования в существование провинции, буквально каждого забвенного ее медвежьего угла. Любое поселение - историческая личность, призванная осознать свою долю участия в жизни отечества и - шире - общемировой. Его проекты "отечествоведения" дополнялись практической работой. Где бы Федоров, пусть недолго, ни жил (чаще всего он приезжал к своему последователю Н. П. Петерсону, записывавшему за ним его мысли), будь то Керенск, Воронеж или Ашхабад, он тут же разворачивал деятельность по сбору краеведческих материалов, организации музеев, археологических съездов и т. п. Федорова волнуют и судьбы школы, университетского образования, самого Румянцевского музея. Он настойчиво говорил о кремлях как о священных крепостях, сторожащих прах предков, о Московском Кремле в особенности, необходимости превратить его в научающую истинному пониманию долга перед историей национальную святыню. (Кстати, к проекту устроить из Кремля "воспитательный музей" он пытался привлечь и художника В. В. Верещагина.) Но, пожалуй, самым заветным для Федорова был интерес к обыденным храмам северной Руси, воздвигавшимися в единодушном, совокупном порыве массы людей за день-три в годины народных бедствий, эпидемий, войн.⁷

  Он  первым начал целое движение за собирание сведений об этих храмах и их исследование.

  В последние  годы жизни Федоров зимой живет  в Москве, а летом уезжает или в Сергиев Посад, к стенам Троице-Сергиевой лавры, творению преподобного Сергия Радонежского, первого святого в пантеоне учения о воскрешении, или же в Новый Иерусалим. Туда его влек монастырь и храм Воскресения, построенный Никоном как копия Иерусалимского храма Гроба Господня. В это время Николай Федорович начинает напряженно работать над окончательным приведением рукописей в порядок для их обнародования уже под своим именем, но его труд прерывает неожиданная тяжелая болезнь - двустороннее воспаление легких. Умирал он в декабре 1903 г. в Мариинской больнице для бедных, в той самой, где в одном из флигелей в семье штаб-лекаря восемьдесят два года назад родился Ф. М. Достоевский. При жизни Федорова о нем, собственно, никто не писал, он всячески противился даже простому упоминанию своего имени. Зато сразу после кончины восторженные его портреты замелькали в периодической печати. Появились рассказы о последних его днях и буквально минутах: до конца его волновала судьба его главной Идеи, он умирал с именем великого чтителя Воскресения, святого Серафима Саровского на устах, напомнив стоящим у его одра, как тот прямо перед кончиной пел пасхальный канон перед Новым годом и предсказал, что то же услышат в его монастыре однажды летом (это пророчество Серафима, как известно, осуществилось летом 1903 г. во время саровских торжеств по его канонизации).⁸ Последним пожеланием (или скорее мечтой) Николая Федоровича, испустившего дух 15 (28) декабря, было, чтобы и Москва, по примеру своего любимого святого, встретила наступающий 1904 г. пасхальным каноном. Похоронили Федорова на кладбище московского Скорбященского монастыря (на нынешней Новослободской улице). В 1929 г., когда переламывался становой хребет народа, выкорчевывалось и крестьянство, тот коренной слой, на которой мыслитель "неученых" возлагал основные надежды, и христианство, духовное обеспечение народного мировоззрения и уклада, да и федоровского учения, могила философа, в числе других могил, подверглась надругательству. Кладбище Скорбященского монастыря было стерто с лица земли, утрамбовано под парк и игровую площадку, буквально, по мрачному пророчеству Федорова, обращено в "гульбище". Симптом нравственного одичания, о котором предупреждал философ памяти, призывавший живущих обратиться сердцем и умом к кладбищам, отчетливо выступил наружу: "сыны человеческие" с очевидностью превращались в "блудных сынов, пирующих на могилах отцов".

  Работу  по подготовке к изданию написанного Федоровым завершили его ученики Н. П. Петерсон и В. А. Кожевников, выпустившие два тома "Философии общего дела", первый в городе Верном (ныне Алма-Ата), второй в 1913 г. в Москве. Предполагавшийся к изданию третий том статей и писем Федорова так и не увидел света.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

  "Общее  дело" – преодоление  смерти 

  Комплекс  идей, которые развивал Николай Федорович  Федоров (1828-1903), нередко называют "философией общего дела.

  Понятие "общее дело" появилось в  общественном сознании XIX века благодаря литературному персонажу - герою "Бесов" Достоевского Петру Верховенскому. Употребленный у Достоевского в зловещем, гротескно-пародийном ключе, термин "общее дело" уже через несколько десятилетий вполне позитивно воспринимается в русской философии - появляется работа Федорова с многообещающим названием "Философия общего дела". Однако название это было придумано не самим Федоровым, а его издателями Кожевниковым и Петерсоном, - сам же Федоров к философии относился с огромной неприязнью. Так, например, он пишет: "Не одно только идолопоклонство составляет искажение религии; мыслепоклонство или идеолатрия, есть также ее искажение; философия же как произведение отделившегося от других сословия ученых есть наибольшее искажение религии"; "Философия есть наибольшее искажение религии, она произведение сословия, отделившегося от народа, не желающего знать нужд его, хотя и живущего на счет народа, живущего трудами рук тех, которых сословие это презирает"; "состояние смерти есть самое философское понятие… воскресение есть самое нефилософское понятие: воскресение все собирает, восстанавливает и оживляет, тогда, как философия не только восстановление делает лишь мысленным, т.е. самым отвлеченным, но даже самый внешний, существующий мир благодаря созерцательной, сидячей, недеятельной жизни обращается в представление, в психический лишь факт, в фантом".⁹

  "Общим  делом", которое должно объединить  все человечество в великое братство, Федоров считал преодоление смерти. Наверное, до него никто с такой убежденностью и энергией не выдвигал идею борьбы с самой смертью. В ней обычно видели естественный, хотя и прискорбный, порядок вещей, не зависящий от человека, или же наказание рода человеческого за первородный грех, но не рассматривали ее как зло, т.е. явление нравственного порядка.

  Не  следует думать, что Федоров строит свое учение на пустом месте. Корни  его учения можно увидеть, например, в культе мертвых, характерном для религии древних египтян, веривших в то, что сознание продолжает жить после физической смерти. По их представлениям человеческое существо состоит из не только видимого и явно ощутимого физического тела, но и еще из нескольких субстанций, при обычных условиях не видимых для человеческого глаза. Важнейшие из этих субстанций - "ка" и "ба". После смерти человека его души ведут себя по-разному: "ба" возносится к солнцу, а "ка" остается с телом. От степени сохранности тела и "ка" зависят как благополучие умершего в загробном мире, так и возможность возрождения. Именно поэтому тело фараона тщательно бальзамировали, делали из него мумию, а для его души "ка" создавали благоприятные условия. По вероучению египетских жрецов всякий человек обладал вечной жизненной силой, всякому человеку обеспечивалось бессмертие, если прах его будет окружен надлежащей заботой. Обретение вечной жизни египтяне связывали с сохранением тела (отсюда появление бальзамирования). Египтяне не разделяли мир земной и небесный, потусторонний. Они, скорее, подчеркивали сходство загробного мира с потусторонним, считали, что там так же, как здесь. Смерть считалась прелюдией к загробному бытию. Они возлагали надежды на нетленность тела того человека, власть которого была нерушимой при жизни. Культ мертвых составлял важнейшую характеристику египетской культуры. Искусство бальзамирования и мумифицирования, строительство грандиозных гробниц, увековечивания памяти ушедших - все служило одной цели: обеспечить символическое бессмертие. С.Н. Булгаков отмечает: "Нельзя не поражаться близостью основного и наиболее интимного мотива федоровской религии; религиозной любви к умершим отцам, к существу египетской религии, которая вся вырастает из почитания мертвых: весь ее культ и ритуал есть разросшийся похоронный обряд. Федоровская религия есть как бы христианский вариант египетского мировоззрения".¹⁰

  Значительное влияние на мировоззрение Федорова оказала китайская культура, в которой ухода из жизни в потусторонний мир, по сути, не происходит. Мертвые уходят от живых условно. Мир плотно заселен "живыми мертвецами", они переходят в другое состояние, но не уходят в иной мир, они нас не покидают. Древние китайцы верили, что благополучие их жизни полностью зависит от покровительства умерших предков. Погребальные обряды в Китае имели особую пышность, а украшению гробниц придавался необыкновенно важный смысл. Несомненно, что на мировоззрение Федорова оказало глубокое влияние конфуцианство с его положениями об укорененности истинной морали в культе предков, когда родственность равна нравственности, о государстве как семье и государе как отце.¹¹

  По  Федорову языческое поклонение своим богам было в то же время самоотверженным служением своим отцам, христианство же поставило своей целью заменить суеверное служение отцам, которых признавали живыми, всеобщим воскрешением. Христианского Бога он называет не иначе как "Бог отцов". "Истинная религия есть одна - культ предков, притом всемирный, культ всех отцов, как одного отца, неотделимых от Бога Триединого, Отца, Сына и Св. Духа, в Коем обожествлена неотделимость сынов и дочерей. <…> Нет других религий, кроме культа предков; все же другие культы суть только искажения (идололятрия) или отрицание (идеолятрия) истинной религии…"¹²

  У Федорова мы видим своеобразное представление  о соборности. Он упрекает славянофилов за то, что они не ответили на главный вопрос: для чего необходимо соборное единение людей? Собирание русским народом вокруг себя других народов и христианских и не христианских на основе поминовения предков, есть, по мнению Федорова, лишь первый шаг, ведущий к исполнению "супраморализма" - долга воскрешения умерших предков. Забвение этого долга неизбежно ведет к вырождению и вымиранию и потому вопрос стоит так - воскрешение или вымирание. Поминовение же, или культ предков и есть первобытное выражение долга воскрешения: а потому путь, ведущий к действительному исполнению этого долга, легко примиряет все эти народы и делает из них действительную семью и внутренне и внешне связанных общим делом воскрешения. «Кто даст себе труд подумать, тот поймет, что нет ничего нелогичнее, бессмысленнее, как, отвергая воскрешение (отцов), требовать от людей братства (сынов), ибо это значит, отвергая причину, признавать следствие, если, конечно, разуметь под братством не отсутствие лишь неприязненных отношений, а действительное чувство родства и именно братского, предполагающего и полное знание братьями друг друга, а, главное, знание ими своего единства в отцах.»¹³

  Соборным  духом проникнута главная мысль  Федорова - мысль о всеобщем родстве как модели и проекте всемирного родства, когда все сознают себя братьями, чувствуя себя сынами умерших. До сих пор сознание, разум, нравственность были локализованы на земной планете; чрез воскрешение же всех живших на земле поколений сознание будет распространяться на все миры вселенной. Но только при соединении религии и науки возможно дальнейшее распространение влияния разумных существ и вне нашей земли. Хотя воскрешение всех предков может показаться конечной целью общего дела, но оно - лишь средство достижения настоящей конечной цели - объединения всего рода человеческого в единое, родственное по крови братство и отечество. Исходной моделью такого единения и братства является нераздельная единосущная христианская Троица.¹⁴ Таким образом, чтобы объединиться, всем нужно признать Троицу, а чтобы признать, нужно объединиться. Федорова вдохновляла вера в то, что на смену человеческой розни и враждебности должно прийти в будущем всеобщее братство людей, – вот исходная идея, из которой выросли все его проекты.¹⁵ Почему люди живут в "небратстве"? Потому что на Земле недостаточно пространства и ресурсов для жизни, вследствие чего люди соперничают, враждуют.