Философия любви

     Таким образом, любовь, прежде всего сексуальная, является, по Фрейду, базисом человеческой культуры. Она не просто сближает одного человека с другим. Эрос объединяет семьи, племена, народы, нации в одно большое целое — человечество. Человеческие массы должны быть связаны посредством либидо — одна лишь необходимость объединения в труде не могла бы удержать их вместе. Но, как уже отмечалось выше, есть и вторая изначальная сила — склонность к агрессии. Инстинкт агрессии является отпрыском и главным представителем первичного позыва смерти, разделяющего с Эросом господство над миром. Вопрос судьбы рода человеческого зависит от того, удастся ли развитию культуры, и если удастся, то в какой мере, обуздать человеческий первичный позыв агрессии и самоуничтожения. В наш век, полагает Фрейд, люди так далеко зашли в своем господстве над силами природы, что они легко могут уничтожить друг друга вплоть до последнего человека. «Следует надеяться, что другая из «небесных сил» — вечный Эрос — сделает усилие, чтобы отстоять себя в борьбе со столь же бессмертным противником. Но кто может предвидеть исход борьбы и предсказать, на чьей стороне будет победа?»[1] 
 
 
 
 
 
 

     ГЛАВА 2. ТЕМА ЛЮБВИ В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ

     Тема  любви всегда была очень близка русской философии, много глубоких и удивительных страниц посвящено ей в произведениях В.С. Соловьева, В.В. Розанова, Н. А. Бердяева, С. Л. Франка. Любовь, по общему мнению русских мыслителей, — это феномен, в котором наиболее адекватно проявляется богочеловеческая сущность личности. Любовь — важнейшая составляющая человеческого духа. Уже в физиологических основаниях любви — в половых особенностях человека, брачных отношениях — русские мыслители открывают трансцендентные бездны, подтверждающие основную идею философии: человек есть самая великая и самая глубокая тайна Вселенной.[2]

     Об  этом писал удивительный, яркий и  неповторимый писатель и философ  В.В. Розанов (1856—1919).  Он считал, что пол — это не функция и не орган, иначе не было бы любви, целомудрия, материнство и дитя не были бы самоизлучающими явлениями. Пол — это второе, едва просвечивающее в темноте лицо, потустороннее, не от мира сего Никто, по Розанову, и не считает источники жизни посюсторонними. Касание миров иных гораздо более непосредственно происходит через пол и половое общение, чем через разум или через совесть Секунда зачатия человека — естественное построение ноуменального, глубинного плана его души. Тут и более нигде и никогда, хоть на секунду, но соединяются «пуповиной» земля и таинственное, не астрономическое, небо. Огонек новой зажигаемой жизни не от мира сего. Исходя из такой метафизики пола, Розанов создал и свою картину мира, которая предстает как живая связь всех вещей: человека, природы, истории, Бога, трансцендентного. Но связывает все это любовь, именно чувственная любовь, которая, несмотря на ее грозовые и временами разрушительные воздействия, драгоценна, велика и загадочна тем, что пронизывает все человечество какими-то жгучими лучами, но одновременно и нитями прочности.

     Брак, согласно Розанову, должен быть основан  на любви, на половом инстинкте в самом глубоком метафизическом его смысле. Но вместо этого он, согласно Розанову, зачастую является продолжением холостых удовольствий. Его строгая и действительная, в самом сердце зиждущаяся моногамия, или «вечность», в наше позитивистское время вовсе недостижима, она реально не осуществляется. Стоит ли удивляться, что пол, исключенный из «дыхания», из религии, не пронизываемый этим дыханием, не высвечиваемый религиозно, лег в основу «пассивной» семьи и номинально религиозного (лишь в минуту венчания) брака. Отсюда очень малое количество счастливых семей. Это, согласно Розанову, семьи, где сильно «животное» (в вышеприведенном смысле) начало, где члены семьи сбиты в «кучу», копаются друг около друга, живут в теплой атмосфере дыхания, у них есть чувство серьезности, если не религиозности, разлившееся на самый ритм брака, его реальное и длительное существо. В такой семье дети почитают своих родителей, почитают именно религиозно, а не благодарят за квартиру и стол. Дети — религиозные существа и находятся в религиозной связи с родителями. Это как разбежавшиеся слова одной молитвы, связь которых уже непонятна. Но лишь в этой связи постигается существо ребенка, неразрывная связь мужа и жены, любовь до гроба.

     Любовь, по мнению другого видного русского мыслителя Н. Бердяева, лежит в ином плане бытия, не в том, в котором живет и устраивается человеческий род. Любовь — вне человеческого рода, она не нужна ему, перспективе его продолжения и устроения. В любви нет перспективы, устроенной в этом мире жизни. В любви есть роковое семя гибели. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда погибли от любви, и не случайно их любовь несла с собой смерть.

     Любовь, согласно Бердяеву, — свободное художество. В творческом акте любви раскрывается творческая тайна лица любимого. Любящий прозревает любимого через оболочку природного мира, через кору, лежащую на всяком лице. Это есть путь к раскрытию тайны лица, восприятию, лица в глубине его бытия. Любящий знает о лице любимого то, чего весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир. Нелюбящий знает лишь поверхность лица, но не знает его последней тайны.

     Одно  из самых больших и доступных  человеку чудес, говорит С. Франк, — это непостижимое чудо явления другого, второго Я. И это чудо осуществляется, конституируется в феномене любви, и потому сама любовь есть явление чудесное, есть таинство. Любовь — это не просто чувство или эмоциональное отношение к другому, она есть актуализированное, завершенное трансцендирование к Ты как подлинной, Я-подобной, по себе и для себя сущей реальности, открытие и усмотрение Ты, как такой реальности и обретение в нем онтологической опорной точки для меня.

     В любви человек действительно может «выскочить из собственной кожи», прорвать скорлупу своего эгоизма, своего абсолютного, ни с чем несравнимого значения. В любви Ты — не просто мое достояние, разъясняет Франк, не просто реальность, находящаяся в моем владении и существенная лишь в пределах моего самобытия. Я не вбираю Ты в себя. Напротив, сам «переношусь» в него, оно становится моим только в том смысле, что я сознаю себя принадлежащим ему. Здесь впервые открывается возможность познания изнутри, познания другого в его знаковости и единственности через сопереживание. Это познание есть тем самым и признание. Лишь на этом пути, через любовь Ты становится для меня вторым Я. В любви Ты открывается как личность, нам становится доступным откровение святыни личности, которую мы не можем не любить благоговейно даже в самом преступном, извращенном человеке.[1]

     Не  существует совершенной, «чистой» любви, потому что да до конца не снимается  момент чуждости Ты. Капля горького разочарования содержится в самом интимном и счастливом отношении Я — Ты. Всегда остается непреодоленным некоторый осадок несказанного, невыразимого, лишь самому себе молчаливо открывающегося одиночества. Мое   внутреннее одиночество — это мое своеобразие, это моя субъективность, от которой нельзя избавиться никаким трансцендированием, никакой   сверхсильной любовью. В этом смысле и самая интимная любовь не имеет права даже пытаться проникнуть в это одиночество, вторгнуться в него и преодолеть его через его уничтожение: ведь это значило бы разрушить само внутреннее бытие любимого. Любовь должна быть — Франк приводит слова Р.М. Рильке — нежным бережением одиночества любимого человека.

     Любовь  к Богу есть, по Франку, рефлекс его любви ко мне, рефлекс и обнаружение его самого как любви. Моя любовь к Богу, мое стремление к нему возникают уже из моей «встречи» с Богом, которая, в свою очередь, есть некое потенциальное обладание Богом, присутствие и действие его во мне. Они возникают через «заражение» от него или как огонь, возгорающийся от искры огромного пламени.

     Любовь  к людям как природное расположение и сочувствие, не имеющее религиозного корня и смысла, есть нечто шаткое и слепое, поскольку, считает Франк, истинное основание любви к ближнему заключается в благоговейном отношении к божественному началу личности, т.е. в любви к Богу. Если Бог есть любовь, то иметь и любить Бога и значит иметь любовь, т.е. любить людей. Следовательно, наше отношение к ближнему, ко всякому человеческому и ко всякому живому существу вообще совпадает, по Франку, с нашим отношением к Богу. И то и другое суть единый акт преклонения перед Святыней. Любовь и вера здесь едины. Любовь — радостное и благоговейное видение божественности всего сущего, непроизвольный душевный порыв служения, удовлетворение тоски души по истинному бытию через отдачу себя другим. Эта любовь, говорит Франк, есть сама сердцевина веры.

     Христианство, будучи поклонением, Богу, есть одновременно религия Богочеловека и Богочеловечности, и оно является религией любви, ибо открывает в таком естественном чувстве, как любовь, великое универсальное начало, норму, идеал и цель жизни. После распространения христианства мечта о реальном осуществлении всеобщего царства братской любви уже не может исчезнуть. Человек, утверждает Франк, часто попадает на ложные пути в стремлении установить это царство. Чаще всего видит этот путь через принудительный порядок, но любовь может — вплоть до просветления мирового бытия — лишь несовершенно и частично реализовываться в мире, оставаться только путеводной звездой. И, тем не менее, считает Франк, если душа узнала, что любовь есть оздоровляющая, благодарствующая сила Божия, никакое глумление слепцов, безумцев и преступников, никакая холодная жизненная мудрость, никакие приманки ложных идеалов — идолов — не могут поколебать ее, истребить это знание спасительной истины.[2] 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     ГЛАВА 3. ПСЕВДОЛЮБОВЬ И ЕЁ ФОРМЫ

     Подлинная любовь, относительно редкое явление, подлинная любовь - это всегда чудо. Очень часто люди довольствуются эрзацами, суррогатами, многочисленными формами псевдолюбви. Об этих формах писал Э. Фромм в своей книге «Искусство любить».

       Во-первых, большинство людей считают, что любовь - дитя сексуального наслаждения и если два человека научатся в этом смысле вполне удовлетворять друг друга, то они постигнут искусство любить. На самом же деле, полагал Фромм, истина прямо противоположна этому предположению. Любовь не является следствием сексуального удовлетворения, наоборот, даже знание так называемых сексуальных приемов - это результат любви. «Любовь как взаимное сексуальное удовлетворение или любовь как  «слаженная работа» и убежище от одиночества - это нормальные формы псевдолюбви в современном западном обществе, социальные модели патологии любви».

       Второй формой псевдолюбви, которая вместо человеческого счастья приводит лишь к неврозам, страданиям, является привязанность одного или обоих «любовников» к фигуре одного из родителей. Уже будучи взрослыми, они переносят чувство ожидания и страха, которые испытывали по отношению к отцу и матери, на любимого человека. Они никогда не освобождаются от образа зависимости и ищут его в своих любовных требованиях. В подобных случаях человек в смысле чувств остается ребенком, хотя интеллектуально и социально находится на уровне своего возраста.

       Еще одна форма псевдолюбви – любовь - поклонение. Люди часто имеют склонность обожествлять любимого. Будучи отчужден от своих собственных сил, человек проецирует их на своего кумира, почитаемого как воплощение любви, света, блаженства. Он теряет себя в любимом человеке, вместо того чтобы находить себя в нем. А поскольку никакой человек не может в течение долгого времени жить в таком состоянии, то неизбежно наступает разочарование, возникает новый идол, потом еще один.

       Проявление невротической любви - это нежелание замечать свои грехи и сосредоточенность на недостатках и слабостях «любимого» человека. Индивид прекрасно видит даже маленькие слабости другого человека и, беспощадно обличая их, охотно закрывает глаза на свои собственные пороки. Если два человека делают это одновременно, то их любовные отношения превращаются в пытку постоянного взаимного разоблачения.

       Видом псевдолюбви является также «временная аберрация». Многие помолвленные или молодожены мечтают о блаженстве, которое якобы ожидает их впереди, тогда как в данный момент они уже начинают скучать друг с другом. Эта тенденция совпадает с общей установкой, характерной для современного человека. Он живет в прошлом или в будущем, но не в настоящем. Он сентиментально вспоминает свое детство или строит счастливые планы на завтра. Переживается ли любовь «заместительно», как фиктивное участие в переживаниях других людей, переносится ли она из настоящего в прошлое или в будущее, такие абстрактные и отчужденные формы любви служат, согласно Фромму, лишь наркотиком, облегчающим боль реальности, одиночества и отчуждения.

       И наконец, очень частая форма псевдолюбви - это проекция своих проблем на детей. Когда человек чувствует, что не в состоянии придать смысл собственной жизни, он старается обрести его в сыне или дочери. Но так можно, считает Фромм, ввергнуть в беду, как самого себя, так и своего ребенка. Не найдя смысла для себя, можно и ребенка воспитать неправильно. Часто детьми прикрываются при попытке расторжения несчастливого брака. Главный аргумент родителей: мы не можем разойтись, чтобы не лишать ребенка благодеяний единой семьи. Однако на самом деле атмосфера напряженности и безрадостности в подобной семье более вредна для ребенка, чем открытый разрыв.[3] 

       Заключение

       Состояние постоянной борьбы в сегодняшнем российском обществе, борьбы всех против всех, привело к неслыханному общему ожесточению, забвению того факта, что любовь - это не сентиментальное чувство, не каприз настроения и не ослепляющая болезнь. Это вообще не только человеческое качество или способность, а объективный закон существования человеческого мира. Любовь - это усилие во что бы то ни стало остаться живым, не поддаться омертвляющему воздействию «мира»: ненависти, насилию, автоматизму мышления и поведения, сохранить в себе искру божественного начала.