Античные теории «Фюсей» и «Тесей»

     С точки зрения Демокрита - если он только искал «естественного» (т. е. механического) объяснения возникновения языка - проблема должна была заключаться в том, чтобы установить связь между звуком и восприятием вещей, возможность становления звуков семантическими. Самым простым решением вопроса могла бы показаться звукоподражательная теория происхождения языка, и по-видимому она уже выдвигалась какими-то греческими мыслителями. Момент «подражания» природным процессам занимал значительное место и в культурно-исторических гипотезах Демокрита.

     Ученик элеатов, Горгий, доказывал, однако, что звук неспособен передать что-либо с ним неоднородное, например цвет, и что поэтому познание (если таковое вообще возможно) не может быть выражено в слове. Звукоподражательная теория в силах объяснить семантичность звука лишь в отношении звукового же материала. Атомистическая теория, отрицавшая реальность чувственно воспринимаемых качеств, имела возможность преодолеть это затруднение.

     Согласно Демокриту, восприятие состоит в том, что атомы, движущиеся от воспринимаемой вещи, соприкасаются с атомами, движущимися от воспринимающего органа; стало быть всякое «подражание» требует, чтобы от «подражающего» органа исходило движение атомов, аналогичное воспринятому. И когда Демокрит говорил о становлении звука семантическим, он, возможно, переносил центр тяжести проблемы от звука, как акустического субъективного явления, на порождающее звук движение речевых органов, которое как движение способно было воспроизвести воспринятое движение и тем самым его обозначить.

     Чрезвычайно важным для изучения  античных взглядов на вопрос  происхождения языка является  упоминавшийся выше с данной  работе диалог «Кратил» Платона (428/427 - 348/347 до н.э.).

     Текст этого диалога может  быть разделен на следующие  части: 1) об отношении имени и  вещи; 2) О человеке, устанавливающем  отношение имени и вещи; 3) О  моделировании, как основе отношений  имени и вещи; 4) Об основных правилах такого моделирования – этимологиях. Данный диалог представляет собой описание системы, благодаря которой возможно становление речевой деятельности. Диалоги Платона содержат особый тип познавательного изложения, представляющий собой контаминацию науки и искусства, где слиты и строгая научная системность и выразительная сила деталей обстановки, воображенных автором и данных в яркой художественной достоверности.

   Понимая, что художественно-этическое  содержание есть дидактико-методическая сторона текста Платона, можно выделить в диалоге «Кратил» собственно филологическое содержание и отдельно рассмотреть его. Действующих лицв диалоге три: Сократ, Кратил и Гермоген. Кратил и  Гермоген спорят, Сократ выспрашивает и постигает истину в речи каждого из них и находит разрешения их противоречий, подвигая вперед общее знание. Таков сюжет диалога. Диалог начинается со слов Гермогена, привлекающего Сократа к беседе. Кратил утверждает, что «у всего существующего есть правильное имя, врожденное от природы, и что не то есть имя, чем некоторые лица, условившись так называть, называют, произнося при этом частицу своей речи, но некое правильное имя врождено и эллинам и варварам, одно и то же у всех» [3].

     Таким образом, утверждается,  что «план  содержания» предопределен сущностью вещи и потому дан как бы «от природы». Гермогену возражает Кратил,   утверждая,   что  имя дается по установлению и произвольно, а потому не может быть предопределено природой вещи.

     Сократ соглашается с обеими точками зрения. Этим устанавливается антиномия, являющаяся драматургической завязкой сюжетного хода диалога. В плане научном фактически устанавливается важнейшая антиномия лингвистики: план содержания языка связан с планом выражения  условной связью и имеет иную структуру, чем план содержания, но оба плана не могут существовать один без другого, и не могут обнаружить своего 
строения один без другого. Эта важнейшая антиномия лингвистики фактически и подтверждается Сократом. Но Сократ, 
соглашаясь с обеими спорящими сторонами, сохраняет за собой возможность выйти из этой антиномии. Его цель в исследовании   процесса именования с целью понимания этой антиномии.

     Это исследование обнаруживает, что условность связи имени и вещи в действии именования сама зависит от определённых факторов, которые нужно рассмотреть. В именовании выделяются две стороны: 1) связь именующего и вещи; 2) связь вещи и имени. Эти связи обна руживают себя в правильности имени. Сократ для ясности задачи заставляет Гермогена высказать свою точку зрения: «...не могу поверить, что правильность имени состоит в чем-либо ином, чем в договоре или соглашении... ведь никакое имя никому не врождено от природы, но принадлежит на основании закона и обычая тех, которые этот обычай установили и так называют» [3]. Иначе говоря, правильность связана с «законом» и «обычаем», т. е. с правилом поведения и деятельности.

     Таким образом, в связи между  именем и вещью, именем и  действием именования включается  понятие правильности. Оно включено  благодаря сопоставлению точек зрения Кратила и Гермогена. Кратил рассматривает систему «имя - вещь», не считаясь с тем, что человек совершает действие именования. Поскольку одной вещи в одном языке и тем более в разных языках соответствует много имен, то правильность имени не зависит от звуков, а только от общего смысла слов. Это правильность плана содержания. 

     Гермоген же, напротив, исходит из  действия именования. Поэтому правильность  в понимании Гермогена - это  прежде всего законность установления  имени человекам. Это правильность плана выражения.

     Сократ соглашается принять обе  точки зрения на понимание правильности; тем самым утверждается, что есть и правильность плана содержания, и правильность плана выражения. По-видимому, дальнейшая цель Сократа - указать общий источник обоих видов правильности и вывести оба вида правильности из общего источника. Поэтому Сократ начинает с конкретизации понимания правильности плана выражения.

     Исследуются два момента: а)  кто именует и б) истинность  именования. В качестве субъекта именования рассматривается частное лицо или община. Оказывается, что для правильности имени безразлично, кто именует: частное лицо или община, но не безразлично, как именуют: истинно или ложно. Отсюда можно сделать вывод, что если частное лицо именует истинно, а община - ложно, то правильность имени будет за частным лицом. Наоборот, если община именует истинно, а частное лицо ложно, то правильность имени за общиной, а не за частным лицом.

     Что, по Платону, представляет собой истинность имени, которая в процессе именования является окончательным мерилом правильности? Прежде всего, зависит ли истинность от субъекта, именующего вещь, или от вещи, именуемой субъектом? Ответ дает Сократ: «Следовательно, если не для всех без различия все всегда одинаково, а с другой стороны, не для каждого каждая вещь существует по-своему, то отсюда ясно, что вещи сами по себе обладают некоей прочной сущностью безотносительно к нам и независимо от нас, не увлекаются нами вверх и вниз сообразно нашему воображению, но сами по себе находятся в определенном отношении к своей природной сущности» [3].

     Эта природная сущность вещи понятна человеку не из субъективного представления о вещи, а из действий с вещами Таким путем достигается важное различение понятий: имя, чтобы быть правильным, должно истинно именовать вещь, т. е. верно отражать ее объективные и не зависящие от человека свойства.

     Истинность имени доказывается тем, что благодаря истинному имени возникают правильные мнения о природе вещей. Правильность этих мнений приводит к успеху в неязыковых, прежде всего, мы бы сказали, производственных, операциях с вещами. Итак, имя правильно, если оно истинно, имя истинно, если в нем верно отражены объективные свойства вещи. Правильность понимания объективных свойств вещей подтверждается успехом производственных операций с ними.

     По Платону, вещам свойственно по природе именовать и быть именуемыми: имя в руках человека есть орудие, которым он воздействует на природу вёши и добивается или не добивается результата. Результат возникает в зависимости от правильности действия, т. е. подбора орудия (имени) и подбора способа действия этим орудием.

     Таким образом, сформулированы предпосылки для ответа на вопрос, что есть истинность имени, кто есть именующий субъект.

     Имя, поскольку оно есть разновидность орудия, Платон сравнивет с буравом или ткацким челноком. У всякого орудия есть функция, способ и предмет применения. Функция имени - служить орудием поучения и разбора,

     Поскольку именование есть конкретная разновидность деятельности, а деятельность строится на разделении труда, то должны быть лица, создающие имена, подобно тому как существуют ткачи, плотники, кормчие и другие профессии. Имена дает (изготовляет) не всякий человек, а только специалист своего дела, именуемый у Платона законодателем.

     Это профессионал, мастер, знаток законов культуры, независимо от того, жрец он или землепашец, поэт или оратор, создатель разновидности ремесла или философ. Законодатель -  это тот, кто создает, формирует орудие поучения и разбора сущности вещей. Если сущность вещей дается людям в действиях с ними, то законодатель должен прежде всего знать действия человечества с вещами и уметь придумать новые действия, достигающие полезного результата. Для этого он и создает слово (логос), или, иначе, закон.

Законодатель  работает под контролем общества. Его воображение, позволяющее ему придумать, создать новое слово, свободно и неконтролируемо. Но результат его работы - созданное новое слово - оценивается обществом, принимается или отвергается.

Таким образом, оказываются справедливыми  оба мнения— не только Гермоген, но и Кратила. Верно и то, что вещи свойственно имя по природе, и то, что имя вещи устанавливается по закону и по обычаю.

     Имя устанавливается только по природе вещи. Имя не может быть установлено не по природе, так как законодатель должен уметь свойственное от природы каждой вещи имя «влагать» в звуки и слоги и, глядя на то самое, что является именем, создавать все имена. Законодатель не может отклониться от правильности в плане содержания, поскольку диалектик не допустит этого. Законодатель создает имя вещи, учитывая всю историю именований. Таким образом, имя должно быть правильным не только относительно вещи, но и относительно другого имени, данного ранее.

     Правильность имени есть продукт творческой гипотезы о природе вещей, истинность имени есть проверка этой гипотезы теоретически и на практике в соответствии с результатами, достигнутыми благодаря применению гипотезы. Такое понимание природы имен предполагает: во-первых, разделение труда; во-вторых, множественность именования одной и той же вещи (поскольку немножественность именования исключает проверку истинности имени через результат труда); в-третьих, общение между всеми участниками функционально разделенного труда на одно языке с адекватным пониманием культурной значимости именования.

     Моделирование позволяет разрешить спор между Кратилом и Гермогеном. Модель всегда отражает сущность вещи, потому что она не тождественна вещи (прав Кратил). Поскольку же модель не тождественна вещи, у вещи много имен, даваемых ей сознательно и по установлению (прав Гермоген).

     Платон рассматривает только самые общие принципы моделирования, принятые в его время. Это то, что впоследствии стало называться народной, или вульгарной, этимологией. Он говорит о том, что те или иные звуки или сочетания звуков наилучшим образом отражают заложенные в слова значения, в тех же случаях, когда мы наблюдаем несоответствие – имя дано вещи неправильно.

     Этимология Платона всегда подвергались критике в сравнительно-историческом языкознании. Действительно с точки зрения сравнительно-исторического языкознания этимологии Платона ненаучны. Однако система, изложенная Платоном, не имеет никакого отношения- сравнительно-историческому языкознанию Этимология Платона - не реконструируемое сравнительным языкознанием семантическое отношение между материальна родственными элементами двух и более языковых систем, а образование посредством слова истинной (а не правильной) модели вещи. Этимология есть следствие обсуждения диалектиком действия именования, предпринятого законодателем. Этимология Платона не имеет пели исторического исследования, а имеет целью сделать заключение о том, насколько «прекрасно» дано имя т. е. насколько имя соответствует сущности вещи.

     Метод этимологии ненадежен и сам по себе, открывая широкие возможности произвольных и разнообразных толкований, но даже правильный этимологический анализ способен раскрыть лишь мнение творцов имен о вещах, а мнение их может оказаться ложным. Вещи должны познаваться на основании исследования самих вещей, а не на основании исследования имен. Имя, таким образом, не является орудием познания.  Платон не задается целью оспаривать атомистическую гипотезу и даже готов ее принять, но для его целей она безразлична. Звук как «подражание вещи» еще более отдален от вечносущего, чем самая чувственная вещь, и имя не может иметь никакой ценности, кроме договорной, Т. Бенфен находил в рассуждениях первой части «Кратила» зародыши понятия «философского языка»,  но Платону эта мысль совершенно чужда. Воспроизвести «идею» в звуке принципиально немыслимо, а другого соотношения между содержанием и именем Платон не знает. [2]Под конец жизни, излагая в VII письме основные положения своей системы, Платон разъясняет, что знание имени есть наинизшая ступень познания, ниже, чем представление телесного образа вещи, и в резких выражениях формулирует свое согласие с «договорной» теорией.