Политология

Наибольшую опасность  представляет радикализм соединенный  с социалистической идеей. Чичерин  при этом утверждает, что даже анархизм лучше социализма, «ибо фантастический идеал свободы лучше, нежели фантастический идеал полнейшего рабства». Это утверждение неверно, поскольку в основании анархизма заложен хаос в общественной жизни и отношениях, а народ, как правило, стремится к порядку и в этом случае готов поддержать даже диктатуру.  

Социалисты, как  указывалось выше, дисциплинированны  и сплочены. «Организуясь в сплоченную партию, социализм становится общественной силой, которая тем опаснее, чем  она увлекает за собой массы, не способные  понять то, что им проповедуют, и обольщаемые приманками всевозможных благ. Социал – демократы составляют главную язву современных европейских обществ». Верно подметив подъем социалистического движения в Европе и России, Чичерин указывает, что его причина в социально – экономических изменениях общественного развития, в росте сознательности народных масс, которые справедливо требуют своей доли материальных и культурных благ. Они их заработали, заслуживают и их им надо дать, утверждает русский мыслитель. А дать эти блага может капитализация российской экономики. Социалисты же предлагают другой и неверный путь: экспроприировать богатых в пользу бедных. Для народных масс этот путь соблазнителен и легок (почему он и имеет у них успех), но он для них гибелен, поскольку в конечном итоге народные массы получают нищету.  

Задолго до начала и практического строительства  социализма в нашей стране русский  мыслитель называет те его отрицательные  стороны, которые проявились спустя десятилетия. Чичерин считает, что  социализм как учение, присущее радикализму, противоречит и самому себе, и природе человека; желая облагодетельствовать человеческий род, он превращает человека в слепое орудие всеохватывающей машины. Всякое личное начало, энергия, инициатива в нем подавляются. «Во имя свободы происходит полнейшее отрицание свободы, во имя нравственности водворяется всеобщее принуждение, то есть полнейшая безнравственность; во имя обилия всех земных благ проповедуется порядок вещей, которые может иметь последствием только повальную нищету». Впечатляющий прогноз, с которым мы столкнулись в советское время. Нельзя не согласиться с выводами А. Велицкого, который пишет: «Исторический опыт нашего столетия показал дальновидность предостережений Чичерина. Совершенно очевидно, что наиболее опасным врагом человеческой свободы оказались (что, кстати, тоже предвидел Чичерин) секуляризованные, атеистические формы старой хилиастической мечты о земном рае. Наиболее грозной среди них была та форма коммунистического движения, которая пыталась осуществить свой идеал при помощи сплоченной, строго дисциплинированной организации, специально созданной для этой цели и принципиально оправдывающей неограниченное насилие».  

Распространение социализма связано, по мнению Чичерина с невысоким уровнем политической мысли, низким образованием народных масс и неудовлетворительным уровнем их благосостояния. Против социалистов надо бороться не силой (хотя и этот путь Чичерин не отрицал), а устранением социальной и экономической почвы их существования, т. е. «постепенным распространением благосостояния в массах». Наука, политическая мысль, в свою очередь, должна показать несостоятельность социалистической идеи.наличие в обществе классов и партий неизбежно ведет к классовой борьбе. Либералу Чичерину хотелось бы, чтобы эта борьба была «регламентирована» рамками государственных предписаний. Одновременно он понимал, что рабочие жаждут изменений, которые правительство им дать не может. К пролетариату присоединяются необеспеченные слои интеллигенции («умственный пролетариат»). В результате образуется ударная сила революции. К тому же растет влияние рабочей партии, которая с введением всеобщего избирательного права и парламентаризма получает соответствующие уже легальные возможности политической борьбы. Как здравый политик и ученый Б. Н. Чичерин видел реальную опасность и перспективу классовых столкновений и возможности борьбы пролетариата.  

Русский политолог  обращает внимание на возможное влияние  в обществе религиозных партий, когда  в политическую борьбу за власть вовлекаются  клерикалы, и националистических партий, использующих недовольство одних народов (чаще всего малых, угнетенных) по отношению к другим. Как либерал-консерватор Б. Н. Чичерин признает значение политической борьбы различных партий в обществе, но желал бы чтобы она проходила «в пределах умеренности, с уважением к противникам, с соблюдением нравственных требований». А поскольку современная жизнь характеризуется не примирением партий, а обострением борьбы между ними, необходимо какое-то сдерживающее начало, «возведенное над борьбою партий представляющее отечество в его постоянных основах и в его высшем единстве». Таким началом может быть, по мнению Б. Н. Чичерина, только монархическое начало. Но обязательно «эластичное», следующее изменяющимся потребностям жизни, понимающим ее нужды. В дальнейшем своем анализе форм правления и «политики государственного устройства» он попытается доказать необходимость для России конституционной монархии как лучшего образа государственной власти. 

9 МАРКСИСТСКАЯ  ТРАДИЦИЯ В РУССКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

Хотя он очень  быстро утвердился как основной теоретический  вождь русской социал-демократии и крупнейший марксистский философ  европейского социализма - - как впоследствии его станут называть, - - Плеханов некоторое  время спустя после возвращения из изгнания в 1917 году в своей речи на Государственном совещании в Москве гордо заявил, что считает себя “революционером и не кем иным, как революционером” [ 5 ]. В действительности, в то время как его практическая революционная деятельность в России была непродолжительна и, как ни странно, имела весьма слабый резонанс среди эмиграции, его революционная теория составила его главный и самый значительный вклад в русский марксизм. Эта теория, следовательно, будет основным предметом данного исследования, а к его марксистской философии мы будем обращаться лишь постольку, поскольку она будет сталкиваться с его революционной теорией и с ролью, которую он сыграл в русской и европейской социал-демократии. Не неравноправие и несправедливости при буржуазном капитализме, а глубокая ненависть к царскому деспотизму и русской отсталости, которая, по его мнению, была основой этого деспотизма, сделали из Плеханова революционера. И в равной степени боязнь реставрации деспотизма формировала его революционную теорию, заставляя его отвергать все максималистские схемы скороспелого завоевания власти, все “теперь или никогда” якобинца Петра Ткачева и бланкизма “Народной воли”, а также и ленинской программы революционной диктатуры 1905 и 1917 годов. И не менее смело он борол-ся против всех попыток ревизионистов, легальных марксистов, экономистов и ликвидаторов, стремившихся отделить социализм от революции. 

Больше всего  на свете Плеханов ненавидел деспотизм. В ходе одной из конференций в  Берне в 1896 году[ 6 ] он предупреждал тех, кто считал, что русские должны якобы бороться за “равенство” и социализм, а не за политическую “свободу”: “такая программа” и подобный приоритет привели бы лишь к “упрочению восточного деспотизма” там, где, как говорил Николай Некрасов, его любимый поэт, “стоны рабов заглушаются лестью да свистом бичей”. Решительно “капитализм плох, но деспотизм еще хуже. Капитализм развивает в человеке зверя; деспотизм делает из человека вьючное животное. Капитализм налагает свою грязную руку на литературу и науку; деспотизм убивает науку и литературу...” [ 7 ]. Даже самое благожелательное из патерналистских государств, однажды лишив своих подданных политических прав, в лучшем случае превращает их в “сытых рабов, хорошо откормленный рабочий скот” [ 8 ]. 

Как и всякий деспотизм, русский основывался на безмерной отсталости, поскольку Россия была “самым отсталым государством Европы” [ 9 ]. Как он выразился в сентябре 1880 года в “Черном переделе”: “Над Россией тяготеет проклятие, налагаемое историей на всякую отсталую и развращенную страну. Сама природа как будто ополчается на наше несчастное отечество и поражает его целым рядом бедствий... не уступающих картине египетских казней” [ 10 ]. 

В учении Маркса и Энгельса Плеханов нашел одновременно научную теорию и революционную  стратегию, в которых было обещание освободить Россию от деспотизма и отсталости и которые, кроме того, могли пригодиться в его борьбе как против нетерпеливых максималистов - - их надо было сдерживать и дисциплинировать, -- так и против анемичных минималистов, оставивших революцию ради реформ. 

В противоположность  дилемме русских социалистов, которые  боролись за послебуржуазное и послекапиталистическое социалистическое общество и, однако, были вынуждены осуществлять революцию  в царской предбуржуазной и предкапиталистической России, Плеханов в своих первых марксистских трудах, “Социализм и политическая борьба” (1883) и “Наши разногласия” (1884) (Так у автора. В действительности работа вышла в 1885 году. -Прим. ред книги.) предложил стратегию, которая делила будущую русскую революцию на два последовательных этапа. Сначала должна была произойти либерально-буржуазная революция, которая бы свергла царскую власть, поставила у власти либеральную буржуазию, создала политические либеральные институты и привела к капиталистическому развитию. После реализации этого растущий рабочий класс с помощью наставников из социалистически настроенной интеллигенции, вооруженной “революционной теорией”, продолжал бы развивать политическую сознательность, совершенствовать организацию, власть и добиваться возможной поддержки крестьянства, необходимой для победы пролетарской социалистической революции и образования социалистического правительства с целью построения социализма [ 11 ]. 

Поскольку Россия пришла к капитализму поздно и  ее буржуазия еще была слаба, в то время как социалистическое движение уже было сильным, капитализм и господство буржуазии должны были “отцвести, не успевши окончательно расцвести” [ 12 ]. Даже если необходимый “конституционный период” господства буржуазии и капиталистического развития был бы достаточно короток и ускорил бы, таким образом, приход социалистической революции, не следовало, однако, совмещать эти две революции: “Связывать в одно два таких существенно-различных дела, как низвержение абсолютизма и социалистическая революция, вести революционную борьбу с расчетом на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества, — значит отдалять наступление и того, и другого” [ 13 ]. Поскольку социалистическая революция была еще вопросом отдаленного будущего, социалисты-революционеры и рабочий класс считали жизненно необходимыми “назревающую либеральную революцию” и завоевание “свободных политических учреждений” [ 14 ]. Таким образом, они должны были следовать “прекрасному примеру” Германии, которой путь указал “Манифест Коммунистической партии” накануне революции 1848 года, и бороться совместно с буржуазией, “поскольку она являлась революционной в борьбе своей против абсолютной монархии”. В то же время, однако, они не должны были “ни на минуту” переставать “вырабатывать в умах рабочих возможно более ясное сознание враждебной противоположности интересов между буржуазией и пролетариатом” [ 15 ]. 

Кроме того, они  должны обратить внимание на то, чтобы  либеральная буржуазия, нуждавшаяся  в “порыве свежего ветра самоуправления”, не отдалялась из страха от революции, боясь “красного призрака” -- захвата власти социалистами[ 16 ]. Более того --и это основной практический совет первых марксистских книг Плеханова, - - любая нетерпеливая попытка захвата власти революционным меньшинством типа “Народной воли”, стремящимся к социализму в отсталой стране, кончится “позорнейшим фиаско” [ 17 ]. Действительно, если эта рискованная ставка на отсталость России и апатию масс привела бы к успеху и социал-революционному меньшинству удалось бы удержаться у власти и качестве некоей “социалистической касты” по образу и подобию “перувианских „сынов солнца"”, она не построила бы социализма, поскольку “освобождение трудящихся должно произойти с помощью самих трудящихся”. Что еще хуже, при таком “патриархальном и авторитарном коммунизме” народ потерял бы “всякую способность к дальнейшему прогрессу” и, конечно, не приобщился бы к социализму. Результатом этого захвата власти и таких “социальных экспериментов и вивисекций” сверху стало бы не что иное, как “царский деспотизм на коммунистической подкладке”, “политическое уродство, вроде древней китайской или перувианской империи”, нечто как раз противоположное тому, что намечалось[ 18 ]. 

В поддержку  своего настойчивого возражения против преждевременного прихода к власти социалистов-революционеров в отсталой России Плеханов цитировал как собственное классическое предупреждение Энгельса из его “Крестьянской войны в Германии” (1850) против “самого худшего” из всего, с чем может столкнуться вождь радикальной партии, а именно вынужденной необходимости овладеть властью “в то время, когда движение еще не достаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство”. Перед ним стоит “неразрешимая дилемма”: то, “что он может сделать, - - противоречит всем его предыдущим поступкам, его принципам и непосредственным интересам, его партии; что он должен был бы делать -- оказывается неисполнимым... Кто раз попал в это ложное положение -- тот пропал безвозвратно” [ 19 ]. Социалисты-революционеры могли бы избежать этой “неудобной позиции” и благодаря научному социализму, “самой великой и самой революционной социальной теории XIX века”, справиться с этой трудной ситуацией. С помощью научного социализма они могли бы открыть “законы социального развития”, определить, в каком направлении движется Россия, и отдать себе отчет в том, что будущее “прежде всего” готовило торжество буржуазии и капитализма, что надо было при-знать “злобу дня” нашей страны и “начало” политической и экономической эмансипации рабочего класса[ 20 ]. 

В то время как  революционная стратегия Плеханова, по мере того как он ее разрабатывал в последние два десятилетия  прошлого века, включала немало заимствований  из трудов Маркса и Энгельса 1848—1850 годов, в особенности из “Манифеста Коммунистической партии” и “Обращения Центрального комитета к Союзу коммунистов” (март 1850 года), анализу весьма сложных и запутанных общественных отношений” в России являлся также анализом, который не мог “остановиться на трудах Энгельса и Маркса” [ 21 ]. Плеханов, естественно, не слишком-то разделял восхищение Маркса modus operand! “Народной воли” как “специфически русским, исторически неизбежным” [ 22 ] и не обращал внимания на косвенную неблагоприятную критику “Наших разногласий” Энгельсом, который видел в России того времени “один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию” и где “самое важное... чтобы революция разразилась. Подаст ли сигнал та или иная фракция, произойдет ли это под тем или иным флагом, для меня не столь важно” [ 23 ]. Таким образом, Плеханов был по справедливости назван одним из его биографов “отцом русского марксизма” [ 24 ]. Однако он сыграл и более крупную роль, поскольку созданные им идеология и революционная стратегия социал-демократии позволили широкому и растущему кругу русской интеллигенции, ненавидевшей как русский царизм, так и западный буржуазный капитализм и искавшей “особый” русский путь к социализму с опорой на мужика и его традиционную сельскую общину, найти свою “благородную и полезную роль”, прогрессивную роль руководителя зарождающегося рабочего класса, который Плеханов охарактеризовал как “народ в европейском смысле этого слова”. Так и только так эта интеллигенция могла участвовать в общем движении освобождения от абсолютизма и таким образом “довести до конца процесс европеизации России” [ 25 ].