Политология

Пестель считает, что к этому лее может привести Россию конституция Муравьева. Действительно, глава Северного общества, во-первых, выступает за безусловное сохра­нение дворянских имений, во-вторых, наделяет избирательными правами только тех лиц, которые имеют личное недвижимое имущество. Крестьяне же, хотя и освобождались от крепостной зависимости, тем не менее получали землю не в частную собственность, а в общественное владение и, становясь «общими владельцами», лишались права лично избирать представителей власти. Они могли лишь назначать одного избирателя с каждых 500 жителей мужского пола, которые и подавали «голоса наравне с прочими граж­данами». Иллюзорность такого равенства очевидна; Пестель прекрасно понимает это и требует «в полной мере всякую даже тень аристократического порядка, хоть феодаль­ного, хоть на богатстве основанного, совершенно устранить и навсегда удалить, дабы граждане ничем не были стеснены в своих выборах и не были принуждаемы взирать ни на сословие, ни на имущество, а единственно на одни способности и достоинства и руководствоваться одним только доверием своим к избираемым им гражданам». Для полно­ты конституционных гарантий, объявляет он, «само звание дворянства должно быть уничтожено: члены оного поступают в общий состав российского гражданства».  

И все же главным  пунктом пестелевской конституции  является вопрос о сохранении аграрной специфики России. Он полагает, что общественное богатство создается не в промышленности, а в земледелии, разделяя в этом убеждение русских просветителей XVIII в., в том числе Радищева.  

В своем аграрном проекте Пестель стремится сочетать два подхода к государственной земле - общественный и частный. С его точки зрения, нельзя, чтобы существовало либо только частное, либо только общественное землевладение. Если концентрация всей земли в частной собственности ведет к рождению феодальной «аристокрации», то и «неуверенность в сей собственности, сопряженная с частым переходом земли из рук в руки, никогда не допустит земледелия к совершенствованию». Остается, следовательно, объединить эти два начала: мнение о земле как общей собственности всего рода человеческого и право на обретение и неприкосновенность частной собственности. Это и достигается разделением государственных земель на две части - общественную и частную. Общественная земля должна составить неприкосновенную собственность волостно­го общества и будет передаваться отдельными участками членам волости, но не в полное владение, а для обработки и удовлетворения их нужд. Частные земли будут принад­лежать казне или отдельным лицам, обладающим ими «с полною свободою». Они служат «и доставлению изобилия», которое позволит направить капиталы «на устройство ма­нуфактур, фабрик, заводов и всякого рода изделий, на предприятие разного рода коммерческих оборотов и торговых действий». Приобретать частную землю может любой со­стоятельный член волости; точно так же любой владелец частной земли имеет право на получение общественного участка. Пестель считает, что такой смешанный тип зем­левладения не встретит в России противодействия, ибо «понятия народные весьма к оному склонны».  

Идея Пестеля  о возможности предохранить Россию при помощи общественного землевладения от буржуазно-капиталистического развития была воспринята позднее идеоло­гами раннего народничества. Не случайно Герцен утверждал, что Пестель был социалистом, прежде чем появился социализм. 

7 ЗАПАДНИКИ И СЛАВЯНОФИЛЫ ОБ АЛЬТЕРНАТИВАХ РАЗВИТИЯ РОССИИ

Революционная деятельность Герцена и Белинского развертывалась в обстановке, когда  в России в 30-40-х годах разгорелась  ожесточенная борьба между славянофилами  и западниками.

В лагере славянофилов были братья Киреевские, братья Аксаковы, Хомяков, Самарин, Кошелев, Языков и другие. Одна часть из них представляла собой представителей дворянско-либеральных кругов, затронутых капиталистическими отношениями, другая часть - либеральных дворян типа братьев Аксаковых, которые являлись защитниками патриархально-дворянского уклада. К славянофилам примыкали в области теоретической представители реакционной «теории официальной народности» - профессора Погодин и Шевырев. Славянофилы имели своим центром Москву, они издавали свой печатный орган под названием «Москвитянин». Славянофилы, принадлежавшие к либеральному дворянству, были противниками революции, что очень ясно сказалось во время событий на Западе в 1848 г.

Так, Аксаков  о революции 1848 г. писал: «Парижская чернь, la canaille, как они сами ее называют, не замедлила явиться во всей своей отвратительности». Славянофил Кошелев в 1849 г. заявлял: «Во всей Европе пролетарии грозят броситься на людей, имеющих собственность. Коммунизм не побежден: он все более и более распространяется. Теперешнее спокойствие есть лишь станция... Пролетариат есть корень всех зол материальных в Европе, как безверие есть источник бед нравственных». Чтобы отгородить Россию идеологической стеной от революции, славянофилы и выдвинули тезис о том, что Россия развивается по совсем иному пути, чем Запад. «Не такова Русь,- писал в своих ответах III отделению К. С. Аксаков.- Православие спасло ее и внесло в ее жизнь совсем другие начала, свято хранимые народом». Недаром Николай I делал одобрительные пометки на полях этих ответов Аксакова.

В своей неоконченной рукописи «Петр I» Аксаков заявлял, что в России и на Западе «пути  совершенно разные, разные до такой  степени, что никогда сойтись  не могут».

Из этих слов Аксакова с совершенной очевидностью вытекает абсолютное непонимание и извращение славянофилами законов исторического развития, ибо наличие национальных особенностей, существующих в развитии каждого народа, совсем не означает того, что в развитии человеческого общества отсутствует общая закономерность. Между тем славянофилы противопоставляли общей закономерности исторического развития, свойственной человеческому обществу, «самобытность» России. Они заявляли, что в России будто бы народное начало противостоит революционному. Аксаков считал, что «фрак может быть революционером - зипун никогда. Россия должна снять фрак и одеть зипун».

Славянофилы утверждали, что русскому народу не нужна политическая власть. «Русский народ,- заявлял Аксаков,- не государственный. Народное начало есть по существу своему антиреволюционное, начало консервативное». «Власть должна оставаться в руках царя,- говорили славянофилы,- а народу должна быть предоставлена «сила мнений».

Представители «теории официальной народности»  оправдывали и защищали целиком  и полностью реакционное николаевское самодержавие и его палочный режим. Славянофилы же, как идеологи либеральных  кругов дворянства, не могли быть полностью  удовлетворены такими порядками и заявляли, что в настоящее время существует внутренний разлад между народом и правительством. Они говорили, что теперь народ и правительство стоят на разных путях. Славянофилы идеализировали допетровскую Русь и для устранения разлада, существовавшего, с их точки зрения, между царем и народом, предлагали созвать Земский собор, который никакими законодательными правами или функциями, ограничивающими власть царя, обладать не должен. В умеренно-либеральном духе славянофилы критиковали также и крепостничество и высказывались за освобождение крестьян с ничтожным наделом. И не случайно, конечно, что Кошелев, Самарин были умеренными деятелями либерального лагеря во время проведения крестьянской реформы 1861 г.

Своими либеральными требованиями о созыве Земского собора и проведении реформы в отношении освобождения крестьян славянофилы отличались от открытых реакционеров типа Погодина и Шевырева, хотя и во многом смыкались с ними: в ненависти к революции, в проповеди реакционных теорий.

Взгляды славянофилов были чужды материалистическому мировоззрению. Они целиком и полностью стояли на идеалистических позициях философии Фихте, Шеллинга и частично Гегеля. Трактуя их философию в реакционном духе, они защищали религию в качестве основы мировоззрения. Они заявляли, что «разум бессилен вскрыть тайны развития мира».

Славянский вопрос занимал у славянофилов большое  место. Выдвигая панславистскую идеологию, славянофилы говорили об объединении  славянских народов под эгидой царской  власти, что было реакционной идеей. Известную положительную и прогрессивную роль сыграли работы славянофилов по изучению культуры славянских народов.

Всех своих  противников, которые отрицали теорию самобытности развития России, славянофилы  окрестили западниками. Между тем  лагерь противников славянофилов был далеко не однороден. Наиболее непримиримыми противниками славянофилов были революционные демократы - Белинский, Герцен и Огарев. Их иногда в литературе именовали левыми западниками, но сохранение этого названия едва ли целесообразно, оно не отражает полностью их взглядов как революционных демократов.

Белинский, Герцен и Огарев боролись со славянофилами  как защитники революционного пути развития России. Они приветствовали революции, происходившие на Западе. Они вели борьбу против славянофилов потому, что последние своими теориями самобытности России стремились отклонить ее от революции. Даже и тогда, когда Герцен пережил духовный крах, не смог понять исторической роли пролетариата и стал идеализировать общину в России, он не слился со славянофилами, ибо он боролся за революционный путь развития России и ее социальное переустройство, т. е. за то, что отвергали славянофилы.

Помимо революционных  демократов, против славянофилов выступали  в 30-40-х годах также и представители  нарождавшейся либеральной буржуазии, к которым полностью, без всяких оговорок, можно отнести термин «западники». К числу их относились В. П. Боткин, Е. Ф. Корш, П. В. Анненков, К. Д. Кавелин, Редкий, Чичерин, Соловьев и другие. Расходясь со славянофилами в оценке путей развития, отрицая особый путь развития России, они в противовес им считали, что Россия пойдет по пути Запада, т. е. по пути капитализма, но не вследствие революции, а вследствие мирных реформ. «Правые западники», как их нередко именуют, приветствовали на Западе буржуазный прогресс капиталистического общества, буржуазную культуру Западной Европы, которую превозносили сверх меры, недооценивая при этом русскую культуру.

Либерально-буржуазные представители западников не в меньшей  мере, чем славянофилы, были противниками революционного пути развития России и в момент июньских дней выступили с резким осуждением революции 1848 г. и социалистических учений. Насколько изменилось после июньских дней отношение буржуазных либералов из числа западников к революции 1848 г. во Франции, можно судить по высказываниям Чичерина (см. книгу А. С. Нифонтова «1848 год в России»). Чичерин, по его словам, приходил «в неистовый восторг» от первых дней февральской революции 1848 г. во Франции. После же июньских дней он заговорил совсем по-иному. Чичерин писал: «Для меня громовым ударом были июньские дни, когда демократическая масса, в которую я верил, вдруг выступила без всякого повода и без всякого смысла, как разнузданная толпа, готовая ниспровергнуть те самые учреждения, которые для нее были созданы... Разочаровавшись в жизненной силе демократии, я разочаровался и в теоретическом значении социализма». Такие же позиции осуждения революции 1848 г., и именно после июньских дней 1848 г., заняли западники: Анненков, Боткин, Соловьев и другие. Анненков, переписывавшийся ранее с Марксом, после революции 1848 г. порвал эту переписку.

Боткин все  больше и больше расходился с Герценом. Н. А. Белоголовый в своих воспоминаниях  рассказывает: «...явного разрыва между  Герценом и В. П. Боткиным не было, но они с каждым годом удалялись друг от друга в противоположных направлениях и разошлись до того, что, съехавшись одновременно в Париже, не искали даже случая встретиться». Когда все же эта встреча состоялась во время обеда у брата Боткина, то Герцен перед этим сказал: «Ну, я-то, положим, видеть его особенного желания не имею, да и избегать встречи не вижу особой крайности. Для меня он давно покойник, да и покойник-то не из числа горячо оплакиваемых».

Несколько особую позицию среди либерального лагеря западников занимал Грановский. Т. Н. Грановский играл заметную роль в пробуждении общественного сознания передовых людей 30-40-х годов. Его открытые публичные лекции в университете были целым событием. После прослушивания нескольких лекций Грановского произошел следующий разговор между Чаадаевым и Герценом. Герцен пишет: «Лекции Грановского, сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом, имеют историческое значение». «Я,- добавляет Герцен,- совершенно с ним согласен... Заключение первого курса было для него настоящей овацией, вещью неслыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, все вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы «браво, браво!» Выйти не было возможности».

Чем же объяснялся такой колоссальный успех лекций Грановского? Конечно, не одними только талантами Грановского как лектора, а общественным значением его лекций. Грановский читал лекции по истории средних веков Англии и Франции. В своих лекциях он рассказывал, как на Западе, в результате исторического развития, пало крепостничество, и, естественно, что соответствующий вывод напрашивался и в отношении России. Грановский как западник доказывал, что развитие России пойдет тем же путем, каким оно идет на Западе; этим он подчеркивал прогрессивность капитализма по сравнению с феодализмом. Грановский не выступал, как Чичерин и другие правые западники, с осуждением революции 1848 г. Грановский выражал в письмах к Герцену недовольство и протест против реакционной николаевской действительности.

В письме к Герцену, пересланном в 1849 г., он писал: «Положение наше становится нестерпимее день от дня»; далее он заявлял: «Благо Белинскому, умершему вовремя! Много порядочных людей впали в отчаяние и с тупым спокойствием смотрят на происшедшее. Когда же развалится этот мир?... Слышен глухой общий ропот, но где силы для оппозиции? Тяжело, Герцен, а выхода нет живому... Я с внутренней боязнью осматриваюсь назад; точно на поле сражения: мертвые да изуродованные».