Неизменчивость и изменчивость знака

2. Множественность  знаков, необходимых в любом языке. Значение этого обстоятельства немаловажно. Система письма, состоящая из 20—40 букв, может быть, если на то пошло, заменена другою. То же самое можно было бы сделать и с языком, если бы число элементов, его составляющих, было ограниченным. Но число знаков языка бесконечно.

3. Слишком  сложный характер системы. Язык является системой. Хотя, как мы увидим ниже, с этой именно стороны он не целиком произволен, и, таким образом, в нем господствует относительная разумность, но вместе с тем именно здесь и обнаруживается неспособность говорящих преобразовать его. Дело в том, что эта система представляет собой сложный механизм и постичь ее можно лишь путем специальных размышлений. Даже те, кто изо дня в день ею пользуются, о самой системе ничего не знают. Можно было бы представить себе возможность преобразования языка лишь путем вмешательства специалистов, грамматистов, логиков и т.д. Но опыт показывает, что до сего времени такого рода попытки успеха не имели.

4. Сопротивление  коллективной косности любым  языковым инновациям. Все вышеуказанные соображения уступают по своей убедительности следующему: в каждый данный момент язык есть дело всех и каждого; будучи распространен в некотором коллективе и служа ему, язык есть нечто такое, чем каждый человек пользуется ежечасно, ежеминутно. В этом отношении его никак нельзя сравнивать с другими общественными установлениями. Предписания закона, обряды религии, морские сигналы и пр. затрагивают единовременно лишь ограниченное количество лиц и на ограниченный срок; напротив, языком каждый пользуется ежеминутно, почему язык и испытывает постоянное влияние всех. Это фундаментальный фактор, и его одного достаточно, чтобы показать невозможность революции в языке. Из всех общественных установлении язык предоставляет меньше всего возможностей для проявления инициативы. Он составляет неотъемлемую часть жизни общества, которое, будучи по природе инертным, выступает прежде всего как консервативный фактор.

Однако еще недостаточно сказать, что язык есть продукт социальных сил, чтобы стало очевидно, что он несвободен: помня, что язык всегда унаследован от предшествующей эпохи, мы должны добавить, что те социальные силы, продуктом которых он является, действуют в зависимости от времени. Язык устойчив не только потому, что он привязан к косной массе коллектива, но и вследствие того, что он существует во времени. Эти два факта неотделимы. Связь с прошлым ежеминутно препятствует свободе выбора. Мы говорим человек и собака, потому что и до нас говорили человек и собака. Это не препятствует тому, что во всем явлении в целом всегда налицо связь между двумя противоречивыми факторами — произвольным соглашением, в силу которого выбор означающего свободен, и временем, благодаря которому этот выбор оказывается жестко определенным. Именно потому, что знак произволен, он не знает другого закона, кроме закона традиции, и, наоборот, он может быть произвольным только потому, что опирается на традицию.

2.2 Изменчивость языка

Время, обеспечивающее непрерывность языка, оказывает на него и другое действие, которое на первый взгляд противоположно первому, а именно: оно с большей или меньшей быстротой изменяет языковые знаки, так что в известном смысле можно говорить одновременно как о неизменчивости языкового знака, так и об изменчивости его.

В конце концов, оба эти факта взаимно обусловлены: знак может изменяться, потому что его существование не прерывается. При всяком изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего материала, неверность прошлому лишь относительна. Вот почему принцип изменения опирается на принцип непрерывности.

Изменение во времени принимает различные формы, каждая из которых могла бы послужить материалом для большой главы в теории лингвистики. Не вдаваясь в подробности, необходимо подчеркнуть следующее.

Прежде всего требуется правильно понимать смысл, который приписывается здесь слову «изменение». Оно может породить мысль, что в данном случае речь идет специально о фонетических изменениях, претерпеваемых означающим, или же специально о смысловых изменениях, затрагивающих обозначаемое понятие. Такое понимание изменения было бы недостаточным. Каковы бы ни были факторы изменения, действуют ли они изолированно или в сочетании друг с другом, они всегда приводят к сдвигу отношения между означаемым и означающим.

Вот несколько примеров. Лат. necáre, означающее «убивать», превратилось во французском в поуеr со значением «топить (в воде)». Изменились и акустический образ и понятие; однако бесполезно различать обе эти стороны данного факта, достаточно констатировать in globo, что связь понятия со знаком ослабла и что произошел сдвиг в отношениях между ними.

Старонемецкое dritteil «треть» в современном немецком языке превратилось в Drittel. В данном случае, хотя понятие осталось тем же, отношение между ним и означающим изменилось двояким образом: означающее видоизменилось не только в своем материальном аспекте, но и в своей грамматической форме; оно более не включает элемента Teil «часть», оно стало простым словом. Так или иначе, и здесь имеет место сдвиг в отношении между понятием и знаком.

В англосаксонском языке дописьменная форма fōt «нога» сохранилась в виде fōt (совр. англ. foot), а форма мн.ч. *fōti «ноги» превратилась в fēt (совр. англ. feet). Какие бы изменения здесь ни подразумевались, ясно одно: произошел сдвиг в отношении, возникли новые соответствия между звуковым материалом и понятием.

Язык коренным образом не способен сопротивляться факторам, постоянно меняющим отношения между означаемым и означающим. Это одно из следствий, вытекающих из принципа произвольности знака.

Прочие общественные установления — обычаи, законы и т.п. — основаны, в различной степени, на естественных отношениях вещей; в них есть необходимое соответствие между использованными средствами и поставленными целями. Даже мода, определяющая наш костюм, не вполне произвольна: нельзя отклониться далее определенной меры от условий, диктуемых свойствами человеческого тела. Язык же, напротив, ничем не ограничен в выборе своих средств, ибо нельзя себе представить, что могло бы воспрепятствовать ассоциации какого угодно понятия с какой угодно последовательностью звуков.

Своим произвольным характером язык резко отличается от всех прочих общественных установлении. Это ясно обнаруживается в том, как он развивается; нет ничего сложнее его развития: так как язык существует одновременно и в обществе и во времени, то никто ничего не может в нем изменить; между тем произвольность его знаков теоретически обеспечивает свободу устанавливать любые отношения между звуковым материалом и понятиями. Из этого следует, что оба элемента, объединенные в знаке, живут в небывалой степени обособленно и что язык изменяется, или, вернее, эволюционирует, под воздействием всех сил, которые могут повлиять либо на звуки, либо на смысл. Эта эволюция является неизбежной: нет языка, который был бы от нее свободен. По истечении некоторого промежутка времени в каждом языке можно всегда констатировать ощутимые сдвиги.

Это настолько верно, что принцип этот можно проверить и на материале искусственных языков. Любой искусственный язык, пока он еще не перешел в общее пользование, является собственностью автора, но, как только он начинает выполнять свое назначение и становится общим достоянием, контроль над ним теряется. К числу языков этого рода принадлежит эсперанто. По истечении первого периода своего существования этот язык подчинится, по всей вероятности, условиям семиологического развития: он станет передаваться в силу законов, ничего общего не имеющих с законами, управляющими тем, что создается продуманно; возврат к исходному положению будет уже невозможен. Человек, который пожелал бы создать неизменяющийся язык для будущих поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: созданный им язык волей-неволей был бы захвачен течением, увлекающим вообще все языки.

Непрерывность знака во времени, связанная с его изменением во времени, есть принцип общей семиологии: этому можно было бы найти подтверждения в системе письма, в языке глухонемых и т.д

Заключение

Ни один знак не существует в изоляции. Он существует лишь как элемент системы, противополагаясь (образуя оппозиции) другим знакам этой же системы, отличаясь от них одним или более чем одним дифференциальным признаком. Совокупность дифференциальных признаков, которые характеризуют отношения  данного знака к другим знакам, образует основу для опознавания (идентификации) этого знака в различных контекстах его употребления.

Как означающее, так и означаемое знака могут члениться на отдельные компоненты, которые не являются сами по себе знаками. Так, в означающем слова выделяются следующие друг за другом кратчайшие звуковые единицы языка - фонемы (например: мать /mat'/), а в его означаемом (семантеме, или семеме) - сосуществующие во времени элементарные семантические компоненты - семы (например: семантема 'мать' [+одушевлённое существо], [+человек], [+находящийся в родственных отношениях], [+находящийся в прямом родстве], [+старше на одно поколение], [+женский пол]).

Знаки могут изучаться в аспекте их строения (синтактика), в аспекте их отношения к именуемым объектам и внутренней структуре их смыслового содержания (семантика) и в аспекте их целенаправленного использования носителями языка в актах речи (прагматика).

Семиотический подход к языку сыграл существенную роль в становлении лингвистического структурализма. Благодаря пониманию языка как системы взаимопротивопоставленных и различающиихся элементов был разработан ряд строгих структурных методов анализа, построены структурные модели в области фонологии, морфологии, лексикологии, синтаксиса, плодотворное развитие получила математическая лингвистика и т.д.  Но возможности адекватного познания языка оказались парализованы стремлением структуралистов изучать язык в самом себе и для себя, в отрыве от факторов этнокультурного, социального, коммуникативно-прагматического, когнитивного.

Поэтому сегодня принципы семиотико-структурного языкознания используются главным образом для того, чтобы выявить наборы инвариантных единиц внутренней структуры языка (типа фонем, тонем, интонем, морфем, лексем, схем построения словосочетаний и предложений) и обеспечить базу для составления описательных грамматик.

Что же касается функциональных аспектов языка, обуславливающих его формальное варьирование и исключительную способность приспособляться к любым ситуациям общения в любом культурном и социальном контексте, то здесь приходится ставить вопрос о более широком понимании предмета языка, об обращении к новым подходам и идеям.

Библиография

1. Л.А. Абрамян. Семиотика и смежные науки. — «Изв. АН АРМ. ССР», 1965, №2.

2. Т.В. Булыгина. Особенности структурной организации языка как знаковой системы и методы ее исследования. — В сб. «Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967

3. Ф. Соссюр. Курс общей лингвистики. М., 1933, 257 с.

4. Г.П. Щедровицкий. Что значит рассматривать язык как знаковую систему? — В сб.: «Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967