Конфликты в современном обществе

     Весь  постсовесткий период российской истории  характеризуется высочайшей конфликтностью. В многочисленных публикациях воссоздается определенный образ российского общества - образ конфликтующего общества. Естественно, возникает фундаментальный вопрос: каковы причины сложившейся ситуации?

       Рывкина Р.В. выступает с утверждением, что основные конфликты, которые в годы реформ наблюдались и наблюдаются в российской экономике и в российском обществе, генерировались именно государством. Как бы это ни казалось парадоксальным, но именно инициативная роль государства в реформировании России (в сочетании с характером проводимой им политики) выступила главной причиной высокой конфликтности общества. Конфликтогенными оказались такие направления политики реформ, как «финансовая стабилизация», налоговая политика, политика в сфере правопорядка, зарплаты и доходов и др. Однако, это утверждение может показаться спорным. Во-первых, именно государство инициировало все реформы, направленные на «демократизацию и рынок» в России. И, по идее, оно не должно быть заинтересованным в обострении обстановки в стране. Поэтому в период широкомасштабных трансформаций политика государства включает не только прямые меры по реформации, но деятельность, гасящую неизбежные при этом конфликты. Во-вторых, конфликты зависят не только от государства, но и от ряда других не менее фундаментальных факторов - таких, как психология и культура населения страны, традиции и идеология, классовая структура общества и многое другое. С учетом этих двух обстоятельств тезис о государстве как главном генераторе конфликтов в постсоветском обществе требует специального анализа и обоснования.

     Ясно, что характер влияния государства  на трансформационные процессы зависит от его (государства) социального качества, которое определяется его генезисом. Каким был состав нового госаппарата, какой была мотивация поведения новых чиновников при образовании постсоветского государства — ответ на эти вопросы в те годы дал известный экономист Ю.В. Яременко, который вплотную сталкивался с новым аппаратом и потому вполне может считаться достаточно компетентным экспертом по этой проблеме. По его мнению, вся советская элита (и руководители государства, и директора предприятий) была заинтересована в «объявлении перехода к рынку», но эта заинтересованность носила сугубо эгоистический характер. «Руководители предприятий были заинтересованы потому, что им надоело жить под плановым прессом, в ситуации, когда роль министерств и ведомств уже ослабла. Плановые органы тогда говорили: «Мы переходим к рынку и за маттехснаб мы больше ответственности не несем... Ясно, что когда государство сняло с себя ответственность за жизнедеятельность предприятий, то и предприятия тоже отказались нести какую-либо ответственность в отношении государства. В итоге те импульсы хотя бы слабой динамики (какие были в СССР) тоже пропали. А чисто рыночных стимулов тоже еще не возникло. Получилось, что контроль «сверху» исчез, а мотивации «выжимать» из производства все возможное - не было. И все чиновники «сверху» до «низу» понимали рынок однозначно - как снятие с себя ответственности и возможность «работы на себя. И потому все ухватились за рынок». ¹⁸

     Та  «негативная мотивация перехода к рынку», о которой рассказал Яременко, определила криминальность возникавшего рынка. Гайдаровский этап реформы, либерализация экономики в начале 90-х гг. лишь добавили свободы, и, следовательно, создали только дополнительные условия для криминализации экономики. Поэтому все ее «классические» эффекты - распродажа ресурсов (с учетом разницы в ценах внутри России и за рубежом), вывоз капиталов, мошеннические финансовые «пирамиды» и т.п. - в самом начале реформ приняли почти открытые формы. Это и составляло зародыш всех последующих конфликтов постсоветской эпохи: криминальной приватизации, убийств на почве теневого перераспределения собственности и др.

     В докладе Мирового банка реконструкции  и развития, где излагаются принципы реформирования российской экономики, читаем: «Для эффективного управления реформами необходимы последовательные и решительные действия Правительства и способность быстро приспосабливать политику к быстроменяющимся обстоятельствам. Институциональная реформа в государственном секторе должна преобразовать государство и одновременно способствовать созданию гражданского общества, развитию в экономике частного предпринимательства». Далее называются те критически важные проблемы, нерешенность которых, по мнению авторов, «препятствует проведению реформ». Среди них – «отсутствие четкой институциональной основы для принятия и реализации решений»; «неэффективность исполнительной власти»; «отсутствие правовых основ экономической деятельности в условиях рынка»¹⁹.

     Все эти и многие другие дефекты российского государства эпохи реформирования экономики и явились причиной того парадоксального факта, что именно государство, инициировавшее переход к рынку, оказалось главным «конфликтогенным фактором» этого перехода.²⁰

     Семенов В.С. в своей статье так же задается вопросом, в чем коренная причина того, что ткань нашей общественной жизни буквально раздирается социально-политическими и другими конфликтами? Она состоит в следующем.

     Перестройка, объявленная в 1985 г., так и не остановила неуклонного нарастания во всех важнейших сферах жизнедеятельности общества поистине чреватых коллапсом явлений. Горбачевское руководство не сумело устранить ни одно из них, доставшихся в наследство от пресловутых застойных лет, о которых так проникновенно рассуждал генсек в докладе «Живое творчество народа» (1984). Пока он и прочие «политиканы-говоруны» из ближайшего окружения произносили красивые и витиеватые речи, их практическое бездействие (сознательное или от некомпетентности и дилетантизма) привело к наложению на неодоленные «застойные» противоречия — между производительными силами и производственными отношениями, экстенсивностью и интенсивностью хозяйствования, производством и управлением, развитием промышленного и аграрного секторов — новых, уже «перестроечных» противоречий еще более острого характера: между декларированным обновлением и дальнейшим разрушением общественного организма, желанием включиться в лоно цивилизованного научно-технического прогресса и неостановимо углубляющимся кризисом экономики, науки, культуры, образования, обещанным обретением свободы, демократии и усиливающейся отчужденностью народа от управленческих функций, от собственности, от подлинного самодейства в общественных делах.

     «В самые же последние времена, отмеченные властью «демократов», и без того терзаемый коллизиями народ в полной мере ощутил на себе воздействие еще и антагонизма всесильной элиты широким массам простых тружеников, антагонизма сытой, уверенной независимости горстки нуворишей, располагающих не всегда честно нажитым капиталом и неограниченными возможностями, беспросветному прозябанию, трагической обездоленности превалирующей части населения, лишенной всяких надежд на сносную жизнь, хотя бы в будущем.

       Этот клубок антагонистических противоречий чрезвычайно накалил социально-политические, духовно-нравственные, идейные конфликты. Обострены отношения между нациями, регионами, причем как в пределах России, так и особенно на ее границах. Усиливается конфликтная напряженность в трудовой и производственно-распределительной областях. Словом, страна оказалась на пороге социального взрыва, предотвратить который если и возможно, то лишь последовательной политикой существенных, всеобъемлющих компромиссов во имя общенационального согласия.»²¹

     Задуманное  и начатое горбачевской политической верхушкой разрушение

Отечества включало в качестве главнейшего пункта фронтальное  наступление на идейные и духовные ценности народа. «Ответственный» за внутреннюю (а потом и внешнюю) и особенно идеологическую политику А.Н. Яковлев нанес сокрушительный удар по общественным наукам, развернул через средства массовой информации систематический подрыв складывавшихся десятилетиями убеждений, помогавших многим поколениям жить, бороться и побеждать, провозгласил линию «деидеологизации», что представляет собой, как очевидно любому мало-мальски грамотному человеку, замену одной идеологии другой.

     Лишить  народ революционной идеи, духовного  стержня, вдохновляющей цели - значит сделать его послушной толпой, податливой манипулированию, насилию и произволу. Безыдейность ввергла часть населения, по преимуществу молодежь, в пучину внедуховного, откровенно циничного и оголтелого потребительства, спекуляции, обмана и обворовывания сограждан. Для обогащения все средства хороши вот «идейно-моральный» лозунг пробившихся в привилегированные слои темных дельцов и «бизнесменов», порожденных смутным временем. Этот маразм мысли и низость поступков довели страну до грани антикультуры.²²

     Л.И. Никовская, принявшая участие в дискуссии, состоявшейся в 1998 г. в рамках Первого конгресса политологов России, отмечает, что вариант экономической и социально-политической модернизации, который был избран российской властью после 1993 г., отличается колоссальными социальными издержками. Цена, которую платит наше общество за модернизацию, несопоставимо высока по сравнению с той, которую заплатили страны Восточной Европы. У нас больше безработных, выше уровень социальной дифференциации, велика бедность. В конце концов экономические реформы рано или поздно упрутся в нищету населения, низкая платежеспособность которого, понятно, не станет источником оживления отечественного производства.

     Стоило  ли столь технократически прямолинейно без учета социального фактора подходить к рыночной модернизации? Оказывается, еще в 1990 г. в № 6 журнала «Век XX и мир» группой Чубайса была опубликована аналитическая записка, содержащая концепцию перехода к рыночным отношениям в СССР. В этом, по сути, первом манифесте будущих радикал-реформаторов четко фиксировались социальные последствия либеральных реформ. В ответ на рост социальной напряженности предлагалось противопоставить жесткий курс: роспуск профсоюзов, закрытие каждой третьей шахты, полный отказ от гарантий сохранения работы и уровня жизни.

     Схема грабительской приватизации, реализованная  в России, среднего класса не создала и не стремилась к этому. В результате сложилась очень неустойчивая, нестабильная социальная ситуация, эмпирическим индикатором которой выступает социальная напряженность - сложный социальный феномен, описываемый совокупностью показателей.

     Нарастающий синдром социального взрыва свидетельствует  о стагнации реформ, о потере темпа и, возможно, неправильности курса. Ведь инвариантом масштабного общественного возмущения является стихийная самокоррекция

неадекватных  действий власти. Следовательно, социальный взрыв - это слишком дорогая плата за нежелание считаться с нарастающими социальными противоречиями и конфликтами.

     Очень часто можно слышать: состояние  страны таково, что она находится  на грани национальной катастрофы. О.М. Хлобустов полагает, что эта катастрофа уже состоялась. Можно указать на множество параметров, по которым видно, что это действительно так. И потому, чтобы покончить с разразившейся катастрофой и начать реальное возрождение народа, державы, нужно принимать адекватные меры. Нельзя, скажем, исходить из представления, что имеются лишь отдельные провалы или недоработки. Такое представление лишь усугубляет конфликты, поскольку построенная на нем политика провоцирует эскалацию недовольства путем неадекватности мер. Этому содействуют и выжидательная позиция властей всех уровней, упование на то, что социальный взрыв, множество раз предрекавшийся в предшествующие годы экспертами и аналитиками, в очередной раз не состоится, что "чаша сия их минует". Но именно отсутствие мощных политических субъектов, способных либо изменить курс, либо возглавить конструктивное движение, умеющих взять ситуацию под контроль, создает опасность активного подталкивания роста общественного недовольства как основы для социального взрыва.

     Э.Н. Ожеганов обращает своё внимание на то, что Россия экспортировала некую модель политической системы, зафиксировав ее конституционно. Сам предмет экспорта, который отчетливо проступил в созданных затем политических институтах, как бы кристаллизировавших его особенности, стал источником противоречий. И потому, пока от него не откажутся, конфликт в политической системе современного российского общества будет нарастать.

     Он  имеет в виду, что отчасти по юридическому невежеству, отчасти из конъюнктурных соображений воспринято политическое устройство, которое содержит несовместимые элементы: разделение властей и институт президентства. Ни одна страна мира не знает такой конституции, когда институт президентства выводится за рамки разделения властей и словно бы возвышается над ним. Формально разделение властей продекларировано, но по существу власть оказывается сосредоточенной в одних руках. Юридически такая конституция корява, а политически - опасна. Но эта система нашла воплощение и в институциональных структурах, отражена ими.

       Иначе как дорогой к катастрофе  создание и поддержание такой системы не назовешь. Если институт президентства находится над системой разделения властей, то возникает вопрос о характере существующего политического режима. Э.Н. Ожеганов называет его режимом плебисцитарной вождистской демократии. Раз президент превращается в «отца нации», противостоящего системе разделения властей, то все остальные институты выглядят как бы излишним. Это означает также нескончаемый конфликт с законодательной властью, пренебрежение к судебной власти, которую президентские структуры не прочь задвинуть подальше. И самое главное - это потеря ответственности, она функционально исчезает: за происходящее отвечает кто угодно, только не президент.²³

       Мнацаканян, рассуждая о природе социальных конфликтов в современной России, отмечает, что главная линия противоборства внутри переходного российского общества представлена тенденциями, выражающими основное интегральное, ведущее противоречие между двумя возможными типами рыночных отношений: традиционалистскими и современным, буржуазно-рациональным, продуктивным. Капитализм, по Веберу, в качестве универсально-исторического феномена, может выступать и как промышленный, рационально-продуктивный, и «как авантюристический, торговый, ориентированный на войну, политику, управление и связанные с ними возможности наживы».²⁴ В этом последнем случае речь идет о такой полосе развития общества и его экономической структуры, когда торговый и торгово-посреднический капитал захватывает господствующие экономические позиции, подчиняет своим интересам все другие формы капитала, в том числе промышленный, производственный, и иррациональную наживу ставит во главу угла политики и идеологии. Коррупция, криминальность и организованная преступность, культ силы, бандитизм, разбой и войны становятся постоянными спутниками данного типа капиталистической деятельности. В переходном российском обществе 90-х годов преобладающей оказалась именно эта тенденция. Сложившиеся рыночные отношения всемерно сдерживают развитие другого направления, они не могут стимулировать массовое воспитание необходимых хозяйственных субъектов - носителей рациональной трудовой этики, культуры рационального труда. Кризис духовной жизни вообще, культурных, морально-нравственных ценностей и идеалов, самих способов созидательного творчества подрывают и основы воспроизводства обществом своей функциональности. Это генеральное противоборство двух тенденций в экономике и социально-политической жизни приняло форму противодействия двух позиций: либерально-демократической, выражающей высокоразвитое чувство самоуважения и достоинства, личную независимость, свободу ответственной деятельности, адекватных рациональному, социально целесообразному рынку, и авторитарно-державной, пропитанной духом национализма и шовинизма, отражающей узкие интересы правящей элиты в ущерб личным свободам, гражданственности подавляющего большинства людей.