Всё это привело к резкому изменению положения женщины, которое сопровождалось постепенной табуацией женской сексуальности. Имея собственное имущество, мужчина хотел быть уверен, что оставит его своему наследнику. Это, безусловно, важно и для современного мужчины, но в архаических культурах наследник воспринимался не как самостоятельная личность, а как продолжение своего родителя. Кровь наделялась мистическими свойствами, будто она передаёт характер и дух отца. Попав в подчинённое положение, женщина постепенно потеряла право голоса, а в совет семьи и рода стали входить только мужчины, как правило – воины. Поэтому, в подавляющем большинстве случаев, большая семья стала патриархальной.

     Однако  институт семьи знает некоторые исключения из этого процесса. В ряде культур (прежде всего, в центральной Африке) основным типом хозяйства со временем становится мотыжное земледелие. Этот вид земледелия, в отличие от других, был доступен и женщине. Более того, он стал именно её прерогативой, вероятно, потому, что женщина изначально в большей степени занималась собирательством и именно она сыграла решающую роль в культивировании полезных растений. В результате, в этих культурах земля и связанные с ней орудия труда отошли в собственность женщин. Соответственно, обозначенная выше цепь событий стала работать в другом направлении: женщина либо сохраняла равные права с мужчиной, либо начала доминировать. Именно это, довольно редкое, явление получило название «поздний матриархат».

     С усложнением общественных связей, большая патриархальная семья начала дробиться на ещё более мелкие единицы, состоящие уже только из супругов и их детей, пока ещё не создавших собственной семьи. Женившись, мужчина тут же отсоединялся от родителей и заводил собственное хозяйство. На эти семьи автоматически переносится представление о доминировании мужчины, который по традиции, а позже – и по закону, получал в браке намного больше прав, чем женщина. Такая семья называется малой патриархальной семьёй⁵.

     Если  в условиях традиционного общества грань между производственным и репродуктивным трудом ещё не была чёткой, то патриархальность буржуазии XVIII-XIX вв. отличалась главным образом постепенным отделением производственной сферы от домашнего хозяйства⁶. Образованные буржуа, служившие чиновниками и занимавшиеся свободными профессиями, создали «буржуазную модель семьи», в которой семейная жизнь была отделена в пространстве и времени от производства. Это сопровождалось формированием раздельных сфер труда для мужчин и женщин, а также усилением специфики, отличавшей социализацию мальчиков и девочек. Подчинение женщины мужчине получило новое основание. Место семьи как производственной ячейки занял теперь труд мужа вне дома как единственный источник материального обеспечения семьи. Женщина удалилась в сферу «домашней работы», всё более отделявшуюся от производственного труда. За нею закрепились функции представительства мужа, материнства, обеспечения мужу психологической и физической «защищённости».

     Если  распределение ролей в «семье – производственной ячейке» коренилось в потребностях домашней экономики, то в дальнейшем эта необходимость постепенно начала утрачиваться. Господство мужчины, хотя и имевшее материальные основания в получаемом вне дома доходе, всё более нуждалось в идеологическом подкреплении. Возникшая в результате идеология «свойственных полам характеров» не только сохранилась как форма ложного сознания, но и имела реальные исторические последствия. Если первоначально она поверхностно отражала возникшее к концу XVIII в. разделение труда между полами, то впоследствии во всё большей степени она обретала значение формирующей социальную реальность силы. Воспитывая дочерей, матери ограничивали их признанными «женскими» сферами труда и качествами, выход за рамки которых представлялся им угрозой собственной идентичности. Тезис о присущих полам характерах – идеологическое ядро буржуазной патриархальности – вышел в XIX в. за пределы буржуазных слоев общества.

     С развитием промышленного производства, в котором участвовали рабочие, служащие и образованные буржуа, семейная жизнь была отделена от производства. При этом, семья оказалась «вторичным» сектором общественного производства в том смысле, что здесь производились не собственно товары и услуги, а воспроизводилась и восстанавливалась рабочая сила. Возросшая автономия и развившаяся специализация процесса социализации, восстановление физических и духовных сил и психологическая стабилизация принесли семье новую взаимозависмостъ и тесное переплетение функций с общественными сферами рынков труда и товаров, образования, политики и культуры.

     Изменения, происходящие в структуре семьи, толкали к изменению законодательства. В «Кодексе Наполеона» была впервые провозглашена новая основа супружеских отношений. Ей было присуще формальное равноправие супругов, выраженное в одинаковом праве голоса, распределении обязанностей и одинаковом праве на развод. Равноправие сторон так же приняло форму строгого единобрачия, с запретом связей «на стороне» для обоих супругов. Права мужа и жены в отношении имущества определялись брачным контрактом, который заключался с обоюдного согласия сторон, либо, в случае отсутствия такого контракта, всё имущество считается совместным. Всё это – признаки моногамного брака, в современном понимании этого слова. Распространение этого типа семьи в законодательстве других европейских стран произошло ближе ко второй половине XIX в., а в некоторых азиатских странах этот тип семьи не возник вплоть до настоящего времени.

     Однако  долгий период господства малой патриархальной семьи сформировал общественный менталитет, который менялся медленнее, чем законодательство. Поэтому, даже получив формально равные права  с мужем, женщина долгое время  продолжала оставаться в глазах общества подчинённым существом. О фактическом равноправии (а значит – и о торжестве моногамной семьи) можно говорить после того, как у женщин появляется возможность достижения экономической независимости.

     Разумеется, равноправие внутри современной моногамной семьи имеет определённую долю условности. В реально существующих семьях мы можем видеть как фигуру внушающего страх деспота-мужа, так и жену, держащую под каблуком своего робкого супруга. Положение в семье зависит уже от личных качеств человека. Когда мы говорим о моногамной, равноправной семье, мы имеем в виду то, что оба супруга имеют по закону равные права и обязанности. Насколько каждый из них может эти права реализовать в силу своих личных качеств, данным термином в расчёт не берётся.

     Таким образом, семья не только выполняет  важные социальные функции, но и непосредственно  зависит от специфики того общества, частью которого она является. Данное обстоятельство позволяет нам считать  семью одним из основополагающих социальных институтов.

     III. Тенденции развития семейно-брачных отношений

     Одна  из самых обсуждаемых сегодня  тенденций в сфере семейно-брачных  отношений – это снижение рождаемости. Оно было запоздавшей реакцией людей на промышленную революцию. С распространением промышленно-городского образа жизни среди постоянно растущей части населения, с созданием развитой системы социального обеспечения дети утратили своё хозяйственное значение.

     Наиболее  заметно и последовательно рождаемость  стала сокращаться с середины 60-х гг. ХХ века. Показатели рождаемости (т.е. число родившихся за год детей на тысячу жителей) упали с середины 60-х гг. до конца 70-х гг. в большинстве промышленно развитых странах на 30-40%, а в ФРГ и ГДР даже на 50%. Среднее число детей на одну взрослую женщину сократилось здесь до 1,4. Лишь в немногочисленных индустриализирующихся окраинах Европы (Ирландия, Турция) количество детей продолжало оставаться высоким⁷.

     Потребность в ограничении рождаемости основывается в значительной степени на комплексном  сочетании объективных и субъективных факторов, которые в неразрывном единстве обусловливают общую тенденцию к «модернизации жизни». Желание всё большего числа женщин не прекращать трудовую деятельность, возросшие требования к жилью и качеству досуга, по-видимому, являются важнейшими причинами сокращения рождаемости. Дети не нужны ни как рабочая сила, ни как гаранты обеспечения в старости. Для эмоционального обогащения, которое муж и жена ожидают от своих детей, достаточно уже одного или двух.

     Всё большее число вступающих в брак могут представить себе «счастливую жизнь» вообще без детей. Жизнь в больших городах предлагает альтернативы традиционному «семейному счастью»: свободное время, потребление и профессиональный успех являются основными компонентами постиндустриального стиля жизни, а при наличии детей его реализация скорее затрудняется.

     В то время, как количество детей, рождённых  в браке, сократилось, почти во всех промышленных странах возросло число внебрачных детей. По мере того, как рождение ребёнка вне брака утрачивало черты позора, с 60-х гг. росло число незамужних матерей. Следует помнить и о том, что социальные условия для незамужних матерей изменились решающим образом. Меры семейной и социальной политики во всё большей степени облегчают незамужним матерям в случае беременности отказаться от «вынужденного брака». Большая часть незамужних матерей живёт сегодня в условиях, аналогичных браку, которые позднее часто регистрируются законным образом. Выросло, однако, и число детей, живущих с одним из разведённых родителей.

     Другим вызывающим беспокойство общества явлением, является неуклонный рост разводов. К 1960 г. процесс укрепления семьи находился в наивысшей точке, и пока продолжался брачный бум, процент разводов был низким. Затем с начала 60-х гг. число вступлений в брак постепенно снижалось, а количество разводов скачкообразно росло. В настоящее время в Германии, Австрии и Швейцарии распадается почти каждый третий брак, а в больших городах это уже почти каждый второй. Наиболее высокий показатель разводов в Европе в настоящее время имеют Швеция и Дания (около 45%). В Англии сегодня распадаются четыре из каждых десяти заключённых браков (39% разводов). По мнению ведущих социологов этих стран, ожидать стагнации или обратной тенденции вряд ли следует⁸.

     С ростом числа разводов склонность к  заключению брака во всех западных промышленно развитых странах уменьшалась. Вероятность того, что молодой неженатый человек когда-либо вступит в брак, ещё в 1965 г. в большинстве европейских стран составляла около 90%, а между 1970 и 1980 гг. упала в Австрии до 70%, в Швейцарии и Дании – почти до 60%⁹.

     При ответе на вопрос о причинах этой тенденции  в первую очередь нужно говорить о двух факторах долгосрочного исторического значения: увеличение продолжительности брака и повышение экономических возможностей для его расторжения. В связи с ростом продолжительности жизни, возможная продолжительность брака за сто лет удвоилась. Пара, вступившая в брак в 1870 г., жила вместе в среднем 23,4 года, в 1900 г. – 28,2, в 1930 г. – 36, в 1970 г. – уже 43 года, если она не распадалась раньше¹⁰.

     Столь продолжительный брак увеличил вероятность возникновения более частых и качественно иных конфликтов. Кроме того, надежды, которые возлагают люди на семью и брак, вышли за пределы прагматического обеспечения выживания и расширились до ожидания всеобъемлющего человеческого счастья.

     Горожанки со средним школьным или среднетехническим  образованием, находящиеся в должности  служащих, разводятся чаще всего; самый  низкий процент разводов у неработающих женщин. Снижающееся или застывшее на низком уровне среднее количество детей на одну семью увеличивает готовность к разводам, так как наличие детей у пары уменьшает как желание, так и экономическую возможность развода. Другими факторами повышения готовности к разводам являются сокращение браков, заключённых по религиозному обряду, рост урбанизации и региональной мобильности, перемены в роли женщины и дальнейшая «индивидуализация» жизненной концепции.

     Поскольку всё более широкие слои населения  полагали основой брака не экономическую  необходимость, а личные отношения любви супругов, формируется и более либеральное отношение к расторжению браков, а также упрощались правовые нормы, регулирующие развод. Когда любовь становилась решающим мотивом при выборе партнёра, постепенно распространилось убеждение, что брак перестаёт быть браком, если в нём больше нет любви.

     Не  в последнюю очередь это результат раздутой средствами массовой информации дискуссии о возможностях и пределах «личного счастья», «романтической» любви, свободной от материального давления. Тем самым были развиты потребности в эмоциональной защищённости, сексуальном счастье и преисполненном любовью общении в супружестве, обеспечить удовлетворение которых можно в несравнимо меньшей степени, чем надежды предыдущих поколений, которые видели основу брака в «прагматической» любви, совместном жизнеобеспечении, гарантиях имущества и статуса.

     Широкая пропаганда романтической любви как единственного «законного» мотива брака скрывает тот факт, что эта романтическая любовь, как правило, длится только какое-то определённое время. Требуемая стабильность достигается не выбором объекта для непрочных человеческих сексуальных отношений, а следует из необходимости обеспечить социализацию детей и экономическое существование. Общие дети, жильё, доходы, совместное владение различными предметами пользования и, не в последнюю очередь, незнание процедур развода вынуждают людей примиряться с противоречиями «романтической любви» и моногамного брака, проявляя личную сдержанность и дисциплину. Им остаётся надеяться, что «романтическая любовь» в браке превратится в «прагматическую любовь» или «дружбу».