Косвенные тактики речевого воздействия

Даже если я - в силу присущего мне маниакального  чувства "свободы, равенства и  братства" - окажусь на территории парка, "не принять к сведению", что это частный парк, мне все равно не удастся по чисто практическим причинам. А "принять к сведению" данную информацию будет означать для меня следовать определенным нормам поведения на чужой территории. И норм этих предполагается довольно много: объявление не настраивает меня на какой-то определенный, конкретный смысл - мне предстоит "разгадать" его настолько, насколько я (как "я", а не как "другой") вообще в состоянии это сделать.

Стало быть, если само по себе объявление все же не задержало меня у входа, это еще не означает, что у меня есть основания "распоясаться" в чужом парке. Скорее всего, я действительно "приму к сведению", где я нахожусь, и сделаю из этого все (!) необходимые в подобных случаях и возможные для меня выводы. Важно то, что, находясь на территории парка, я объективно не нарушаю никакого запрета (запрет не сформулирован), а если это так, то, стало быть, я пока не вышел из состояния "самоконтроля" и вполне могу отвечать за свои дальнейшие действия.

Данный пример не нацелен пропагандировать косвенные  тактики речевого воздействия и  дискредитировать прямые. Так, никто  не взял бы на себя ответственность  менять прямые формулировки уголовного кодекса на косвенные. Речь идет только и исключительно об уместности той или иной тактики в той или иной ситуации.

Опыт исследований показывает, что современный носитель языка, более или менее хорошо владеющий прямыми формами выражений, часто

оказывается совершенно беспомощным перед косвенными. Фактически

любая из косвенных тактик оказывается не вполне точной. Может быть,

это одна из причин, в силу которых из речевого обихода  постепенно исчезают искусства, связанные  с косвенными речевыми тактиками:

- искусство намека

(реакция на  намек, как правило, столь же причудлива: при намёке совершенно обычным считается спросить: "Простите, вы на что-то намекаете? На что?" или: "Если я правильно понял ваш намёк, то вы имели в виду следующее...", - при этом ясно, что, если говорящий ответит на вопросы или подтвердит догадки, намек как таковой перестанет быть намеком). Кстати, намёк - один из основных приёмов косвенного педагогического воздействия. Как уже говорилось, косвенное речевое воздействие – более эффективный способ влияния на партнера по общению. Однако многие учителя испытывают затруднения в его использовании, так как не могут выбрать наиболее приемлемую тактику его реализации. Необходимо владеть основными приемами косвенного педагогического воздействия. Намек – это слова (а также жесты, мимика, поступки), предполагающие понимание по догадке.  

Учитель прибегает  к намеку, чтобы:

– не нарушать общепринятые правила этикета;

– не делиться информацией  при нежелательном (третьем) лице;

– не общаться с  кем-то;

– не преподносить истину в готовом виде;

– не устраивать публичный разнос с чтением нотаций;

– установить дружеские  отношения;

– завоевать  или укрепить авторитет;

– разрядить  напряженную обстановку в классе;

– помочь критически осмыслить полученную информацию;

– защитить человеческое достоинство собеседников.

Во многих случаях совершенно не нужно, даже вредно пытаться прямо повлиять на ученика: заставлять лгуна публично покаяться, извиняться, грозить неприятностями, стыдить. Ведь это может вызвать ответную реакцию, которая приведет к очередному конфликту или срыву урока. Надо уметь дать понять провинившемуся о его «неудаче», предоставить ему простор для самовыражения, пригласить его в собеседники, «задействуя» его личные качества. Ведь косвенное речевое воздействие не столь однозначно и категорично, как прямое, что и обеспечивает ученику (и учителю!) свободу выбора ответных слов или действий, позволяя ему самому находить приемлемый и тактичный ответ (в том числе и намек) на уровне речи, пантомимы, звучания голоса.

Особенность намека состоит в наличии двух планов содержания: внешнего, или буквального, и внутреннего, или скрытого. Внешний план выводится из прямых значений слов, пантомимических действий. Внутренний план рассчитан на «додумывание», на догадку, на освоение иного, более сложного и многопланового языка взаимоотношений.

- искусство шутки

(в ответ на  шутку - особенно часто на не очень удачную - слушатель считает само собой разумеющимся задать, например, вопрос: "Извините, вы пошутили?" или констатировать: "Я надеюсь, это была шутка" и даже предупредить: "Я позволю себе пошутить", хотя очевидно, что шутка, предлагаемая или рекомендуемая как таковая, чуть ли не наполовину утрачивает свой "заряд");

- искусство комплимента

(реакция на  комплимент чаще всего искажена: ср. "Как вы сегодня хорошо выглядите!" - "А обычно я, что же, плохо выгляжу?"; "Какое красивое платье!" — "А сама я, по-вашему, некрасивая?"; "Очень тонкое замечание!" - "Я вообще тонкий человек" и др., свидетельствующие, что вместо того, чтобы принять комплимент как подарок (а комплимент по сути своей и есть подарок) и поблагодарить за него, адресат начинает тут же требовать еще большего подарка).

Во всех этих "искусствах" (а их, разумеется, гораздо больше, чем перечислено) предполагается неназывание прямой речевой цели. Это так называемые импликативные искусства. Под импликацией в лингвистических теориях, базирующихся на риторике, стало принято понимать то, что по-русски можно обозначить как "подразумевание".

Отсюда слово "имплицировать" означает подразумевать, иметь скрытый замысел/умысел. Импликация есть именно то, против чего выступают приверженцы прямых тактик речевого воздействия на слушателей. Импликация рассматривается как своего рода "камень за пазухой" (хотя за пазухой далеко не всегда камень - иногда там может оказаться цветок!). Как остроумно заметил один человек, "ситуаций, в которых прямые формулировки предпочтительны, всего десять — и все десять формулировок уже очень давно предложены Христом в виде заповедей". Точка зрения радикальная, но мне, во всяком случае, вполне понятная.

Стало быть, подчеркну  еще раз, элокуция (как прежде всего  теория фигур) не находится в конфликтных  отношениях с диспозицией (как прежде всего с теорией логического  вывода): эти разделы риторики, грубо  говоря, просто отвечают каждый за свою область презентации сообщения.

Выбрать логику в качестве "инструментария" означает ориентироваться на силлогистику, выбрать  элокуцию - означает ориентироваться  на теорию фигур, но - не более того. Слово "ориентироваться" -из разряда "мягких" слов: оно не обязывает во всех случаях избегать второй

из возможных  тактик речевого воздействия, а уж тем  более открещиваться от неё. Дело только и исключительно в том, чтобы знать, в "каких водах” мы в данный момент (в данной "точке  текста") плаваем.

Ориентироваться же на теорию фигур - учение о принципах и приемах фигурального выражения - значит освоить целую систему принципов и навыков.

Ведь понять, что такое, например, метафора, только в последнюю очередь, означает понять, как работает метафора. Прежде необходимо понять, что такое фигуры в старом смысле слова (поскольку метафора в этом смысле есть фигура) и для чего фигуры вообще нужны, что такое тропы (поскольку метафора есть троп) и какое место в составе фигур они занимают, и т. д. Иными словами, теория фигур начинается задолго до того, как в поле зрения попадают конкретные речевые явления.

Главная категория  теории фигур, фигура, определяется традиционно  как отклонение от обычного способа  выражения в целях создания эстетического  эффекта. Считается, что фигуры - такие как метафора, метонимия, гипербола, инверсия, фигура умолчания и множество других, - делают речь выразительной; в то время как речь без фигур не есть речь выразительная. Это широко известная, но, к счастью, не единственная возможность определять фигуры. В последнее время теорию фигур часто рассматривают в качестве теории, описывающей отношения между "нулевым" и "маркированным" уровнями языка. Такой точки зрения придерживаются, например, авторы одного из самых блистательных изданий по риторике последнего времени: имеется в виду группа льежских ученых (они называют себя «Группой μ» — по первой букве греческого слова "metafora") - авторов сенсационной книги "Общая риторика", предложивших совершенно оригинальный взгляд на возможности использования достижений риторики в современности, правда, лишь при анализе произведений художественной литературы.

Тем не менее, один из фрагментов концепции авторов данной книги (надо сказать, чрезвычайно сложной, в том числе по манере изложения, и требующей специальной лингвистической подготовки читателей) все же следует представить здесь - прежде всего потому, что фрагмент этот ставит торию фигур в чрезвычайно интересную плоскость.

Пользуясь одним  из определений стиля как "языкового  отклонения" от «нормального» способа выражения, Группа μ взяла на себя задачу определить, что представляет собой этот "нормальный", или нулевой, способ выражения. Определение оказалось парадоксальным. Для демонстрации его приведу весь ход рассуждений авторов:

"Любая теория, строящаяся на понятии отклонения, необходимо предполагает наличие нормы, или нулевой ступени. Однако последней очень трудно дать приемлемое определение. Можно довольствоваться неформальным определением, сказав, что нормой является "нейтральный" дискурс, без всяких украшательств, не предполагающий никаких намеков, в котором "под кошкой имеется в виду кошка". Однако определить, является ли данный конкретный текст образным или нет, совсем не так просто. Действительно, любое слово, любое речевое проявление связаны с конкретным отправителем сообщения, и только с большой осторожностью можно утверждать, что тот или иной говорящий воспользовался словом без всякого "подтекста".

Можно также  предположить, что нулевая ступень - это некоторый предел, причем язык науки (и все, кто им пользуются, прекрасно понимают это) должен быть в идеале языком нулевой ступени. Легко видеть, что с этой точки зрения главным свойством такого языка будет однозначность используемых понятий. Но мы знаем, как трудно ученым определять понятия так, чтобы они удовлетворяли этому требованию: не свидетельствует ли это о том, что нулевая ступень не является частью того языка, с которым мы реально имеем дело? Именно такой точки зрения мы хотели бы придерживаться в дальнейшем "'.

Таким образом, нулевая ступень (или то, от чего отклоняются "непрямые" значения) есть, с точки зрения авторов, нечто, присутствующее исключительно в нашем сознании и не представленное в виде конкретных языковых структур. Риторика же, как они полагают, занимается именно отклонениями от этой "мыслимой" нами нулевой ступени.

Реальные высказывания на том или ином языке, утверждает Группа μ, понятны нам потому, что  они избыточны. Если бы они не были таковыми,

от слушателя  требовалась бы немыслимая концентрация внимания, чтобы постоянно следовать  за говорящим. От этой заботы и освобождает его избыточность, присущая языку. В том же случае, когда в высказывании возникает отклонение от обычного способа выражения (что в принципе должно затруднять возможность его понять!), избыточность снова приходит на помощь: количество избыточных средств так велико, что с лихвой покрывает "темные места" в сообщении. Только отклонение, которое уничтожает необходимую норму избыточности, перестает пониматься.

Итак, говорящий  продуцирует отклонение. Что касается слушателя, то в его задачу, чтобы понять "высказывание с отклонением", входит вернуть отклонение назад, к норме. Происходит это в результате автокоррекции, то есть после того, как слушатель использует все равно присутствующие в высказывании избыточные средства.

Дело в том, что, допуская отклонение, говорящий меняет уровень избыточности, делая его более низким (или, наоборот, чрезмерно высоким, что тоже симптоматично). Закон же состоит в том, что наличной в высказывании избыточности должно быть столько, чтобы оставалась возможность восстановить "исходный" нейтральный уровень высказывания. Иными словами - говорящий создает отклонения, а слушающий - в процессе понимания - эти отклонения "разгадывает", возвращая "неправильную" (видоизмененную) языковую единицу к соответствующей ей "правильной" (стандартной).

Эта интересная концепция прекрасно служит целям  Группы μ, главная задача которой - объяснить  эффекты, возникающие в художественной литературе в результате использования  фигур. Однако для повседневной речи, где употребление фигур носит фактически спонтанный характер, концепция эта кажется несколько громоздкой. Видимо, в условиях повседневной речи, дискурса, должна существовать менее обременительная модель прочтения сообщения с фигурами. Однако для того, чтобы представить себе, что это за модель, потребуется, может быть, несколько иначе взглянуть на сами фигуры.

Если принять  точку зрения, в соответствии с  которой фигуры так же естественны  для языка, как слова, использующиеся в прямых значениях, то становится более  менее понятно, почему порождение фигур в повседневной речи может быть не сопряжено с осознанной проекцией "непрямых" значений высказываний на их же прямые значения.

Действительно, в распоряжении каждого носителя языка имеются достаточно хорошо отработанные навыки переноса значений. А если мы обратимся к словарям, то в каждом из тех толкований, которые предлагаются пометой "перен.", легко обнаружим те же самые типы переноса, которые применительно к художественной литературе квалифицируются как риторические фигуры.

Правда, фигуры, отраженные в словарях, называют общеязыковыми - в отличие от индивидуально авторских, не фиксируемых словарями (на разницу эту уже обращалось внимание выше). Однако ответ на вопрос, откуда берутся общеязыковые фигуры, напрашивается сам собой, так что вряд ли есть смысл возводить между этими двумя типами переноса слишком высокую стену.