Стихийное массовое поведение: понятие, социальный феномен и предмет исследования

Трогательная  любовь к советским людям —  сознательным коллективистам — принимала  подчас курьезные формы. Столкнувшись с каким-нибудь безобразием (от которых, впрочем, слушателей ИОН в Союзе  всячески оберегали), взрослый человек  мог, например, вполне серьезно задать такой вопрос: «Тот, кто украл  в гардеробе пальто у нашего товарища, — наверное, не коллективист?» 

А один случай запомнился мне на всю жизнь. В начале 80-х  годов мы находились с группой  слушателей и переводчиков в областном  украинском городе, под бдительной опекой обкома партии (эта форма  работы называлась «практикой по изучению советской действительности»). И  вот два местных юнца, напрочь  лишённые опыта и интуиции и вооруженные  чуть ли не кухонными ножами, вздумали ограбить иностранца, зашедшего в  ресторанный туалет.

Более неудачный  объект они не могли придумать. Это  был суровый никарагуанский партизан, не имевший при себе никакой валюты, зато профессионально владевший  приемами ближнего боя и убивавший  противника ударом кулака. Добавлю, что  перед этим он прослушал в ИОН  курс «марксистской социальной психологии».

Поняв, что в  туалете происходит что-то неладное (оттуда, задев меня плечом, стремглав  выскочил перепуганный парень), я бросился к месту события, боясь даже вообразить, что там увижу; за мной бежали другие слушатели, инструкторы обкома и  «товарищи в штатском». Вместо ожидавшейся  «горы трупов» мы увидели совершенно замечательную картину. Кряжистый  никарагуанец держал подмышкой голову одного из незадачливых грабителей —  длинноногого мальчишки, склонившегося  в три погибели — и, ласково (!) постукивая его кулаком по скуле, приговаривал по-испански: «Товарищ —  не коллективист, а советскому юноше  следует быть коллективистом… » 

Когда мальчика, который дрожал от страха и от полного  непонимания происходящего, вынули из нежных, но цепких объятий, никарагуанец попросил выяснить, понял ли советский  товарищ свою ошибку и станет ли он в дальнейшем коллективистом. Сдерживаясь  из последних сил, чтобы истерически  не расхохотаться, я перевёл вопрос. Парень по-прежнему ничего не понимал, но уже был готов на всё и  клятвенно пообещал «стать коллективистом». После чего, кажется, был отпущен  восвояси, поскольку всем участникам и свидетелям этого события было невыгодно фиксировать его документально.

Я привел этот забавный эпизод, чтобы пояснить, почему термин «коллективное поведение» для действий, скажем, агрессивной, стяжательной или  панической толпы был в наших  условиях совершенно неприемлем. В  одном из учебных пособий тех  лет даже использовался термин «внеколлективное поведение», но такой антиперевод  выглядел совсем уж нелепо, с чем  согласились и сами авторы. В конце  концов, после долгих обсуждений был  принят термин «стихийное массовое поведение» (spontaneous mass behavior), который далее и  использовался, иногда с изменением последовательности слов.

Предваряя предметное изучение темы, выскажу одно общеметодологическое соображение.

В обыденном  представлении хаос, беспорядок —  это и отсутствие закономерностей, и неуправляемость. Между тем  сегодня ученые на разнообразном  материале показали, что всё не столь однозначно. Хаос и порядок  относительны, хаос всегда по-своему детерминирован и чем хаотичнее система, тем  более простым закономерностям  она подчиняется. И тем легче  ею управлять — разумеется, коль скоро задача управления достаточно элементарна.

Иллюзия неуправляемости  возникает тогда, когда мы с простой  системой пытаемся обращаться, как  со сложной, и наши воздействия оказываются  бесполезными. Завзятому горожанину трудно понять, как деревенский пастух управляет большим стадом. Государственный  деятель растеряется, если ему доверить детсадовскую группу, с которой привычно справляется опытная воспитательница. Академик, умело руководящий научным  коллективом, окажется беспомощным  в компании бомжей, а если он не врач-психиатр, то любой санитар даст ему сто  очков вперед в умении работать с  соответствующим «контингентом» больных. Повторю: простой и глупой системой управлять легче (этому меньше надо учиться), чем сложной и умной, для этого требуются более  простые приёмы, которыми, однако, тоже нужно владеть.

Сказанное имеет  прямое отношение к нашему предмету. В толпе «человек опускается на несколько  ступеней по лестнице цивилизации» (Г. Лебон) и становится доступен для  элементарных манипулятивных воздействий. Поведение толпы или циркулирующий  слух кажутся процессами лишёнными  закономерностей и нерегулируемыми  постольку, поскольку большинство  из нас привыкли иметь дело с организованными  группами, где уместны рациональные доводы, согласование мнений или хотя бы формальный приказ. В стихийном  массовом поведении реализуются  более примитивные механизмы  и закономерности. Кто знает о  них и обладает необходимыми навыками, способен управлять событиями. Цели, которые он при этом преследует, достаточно часто оказываются деструктивными. Но, как всякое оружие, политические технологии амбивалентны! и владение приемами регуляции стихийных процессов  конструктивно необходимы сегодня  во многих профессиях.

Это относится, конечно, не только к экстремальным  ситуациям, но ко всей общественной жизни. В комплексе задач политической психологии: объяснительная, прогностическая, проективная, инструментальная и воспитательная — я всегда придаю последней основное значение. Чем лучше мы знаем о  механизмах своего поведения, в том  числе иррациональных, и о приемах  манипулирования, тем труднее нами манипулировать. И чем больше людей  знакомы с азами политической психологии, тем устойчивее общество… 

В 1979 году меня попросили  выступить с лекцией на курсах повышения квалификации преподавателей социальной психологии областных партшкол. Я с удивлением обнаружил аудиторию  из пятидесяти человек почти исключительно  преклонного возраста со значками ветеранов  войны и труда. На лекции они переспрашивали фамилии крупнейших зарубежных ученых (3. Фрейда и К. Левина), а после  рассказали, как получили партийное  задание преподавать новую дисциплину