Древнейшие формы религии

     Важным явлением, возникшим на основе вредоносной магии, является вера в душу человека. Это, прежде всего, вера в душу, способную отделяться от тела и самостоятельно существовать. Согласно господствующей теории, связываемой обычно с именем Тайлора, идея души коренится в наблюдениях дикаря над явлениями сна, сновидений и т. п., а также болезни и смерти. Но если представления о сновидениях – это скорее результат веры в душу, так как изначально сон — явление повседневное, по поводу которого первобытный человек едва ли стал бы строить не нужные фантастические теории. То представление о болезнях, обмороках и подобных необычных состояниях – скорее причина. Эти состояния, всегда порождающие тревогу и беспокойство, являются благоприятной почвой для возникновения суеверных представлений. Как уже говорилось выше, в условиях жизни первобытных общин с их постоянной взаимной враждой любая болезнь приписывается колдовству врага. При этом если болезнь поражает какую-нибудь внешнюю часть тела, например руку, глаз, то действие колдовства воспринимается как направленное непосредственно на эту часть тела. Но если человек чувствует общее недомогание и причина и местонахождение болезни неясны, то здесь-то и может зародиться идея о какой-то невидимой части человеческого существа, пострадавшей от колдовства. Так, в Меланезии повсеместно распространено представление о том, что причина болезни — похищение или околдование души. На Авроре считают, что душа человека может быть похищена духом, такое же верование есть на Малаите и на островах Адмиралтейства.

3.Знахарство

     Нет никакого сомнения, что элементарные приемы врачевания и самоврачевания существовали уже у древнейших людей и даже у наших дочеловеческих предков. Это явствует уже из того, что инстинктивные приемы самолечения наблюдаются и у некоторых высших животных. Так, собаки умеют вылечиваться от бешенства, разыскивая и поедая особые травы; они и другие млекопитающие “зализывают” полученные раны: причем вполне действенно, ибо в слюне животного (и человека) содержится кровоостанавливающее вещество. Можно быть уверенным, что подобные инстинктивные, а позже полуинстинктивные приемы самоврачевания были знакомы и ископаемым гоминидам.

     В недавнее время врач-этнограф Эрих Дробей обстоятельно изучил народную медицину австралийцев. Оказывается, что им был известен довольно разнообразный набор лечебных средств: в их числе разные припарки, перевязки, компрессы, горячие бани, кровопускание и пр. Дробей отмечает, что многие из перечисленных средств имеют аналогии в нашей медицинской и хирургической практике. У австралийских туземцев все эти средства врачевания известны более или менее всем и каждому. В них, разумеется, нет никакой религии. Но понятно, что эти средства не всегда оказываются действенными, особенно при внутренних болезнях. “Врачебная” практика знахаря при внутренних болезнях зачастую представляет шарлатанско-магические средства — как правило, “высасывание” болезни или извлечение из тела больного якобы находящихся в нем камней. Корень этого суеверного представления совершенно ясен: наружные раны причиняются вонзившимся в тело оружием или иным предметом, отломившаяся часть его может остаться в ране и вызывает боль, поэтому и внутренняя боль истолковывается по естественной аналогии с этим. Такая внутренняя болезнь считалась, как правило, следствием вредоносной магии.

     Задача объяснения происхождения знахарства сводится, таким образом, к вопросу о том, почему к приемам народной медицины примешались магические элементы? Одни и те же средства медицины в одном случае могли быть полезными, в другом – бесполезными. Но если к ним примешивались магические обряды, то возникала вера в полезность употребляемого средства, а сила самовнушения могла превратить его из нейтрального в действительно действенное. С появлением в общине знахарей – профессионалов магические приемы выделяются в отдельную целебную группу.

      У некоторых народов на более поздней стадии развития сплетаются воедино функции знахаря и шамана. И если в случае шаманизма считается, что болезнь причинил дух, вселившийся в тело, или похитивший душу, то в случае отдельного знахарства олицетворяется сама болезнь. При этом отношение к болезни было разным. Например, у адыгейских народов олицетворяли оспу и почитали ее как божество: оказывали ей всякое уважение; родственники больного оспой не смели мыться и стирать белье, “чтобы оспа не подумала, что ее считают нечистой”. А вот у восточнославянских народов оспа, холера, “лихорадки” (“трясовицы”) олицетворялись в образе злых и уродливых женщин; их не почитали, а боялись, старались спрятаться от них или как-то прогнать. В русских народных заговорах фигурируют имена то семи, то двенадцати сестер-“лихорадок” и имена их означают просто симптомы болезни — Трясуха, Знобуха, Простудна, Желтуха, Ломуха и пр.

4.Эротические обряды

     Корни эротических верований и культов легче всего вскрыть на простейших их проявлениях: на обрядах любовной магии. Простейшие формы эротических обрядов практикуются, например, в Австралии и Меланезии. Туземец аранда, желающий приворожить к себе женщину, надевает на голову особую повязку чилара, сплетенную из шерсти опоссума или эуро и выбеленную глиной или белой корой эвкалипта, и старается попасться своей возлюбленной на глаза; перед надеванием туземец произносит над этой повязкой заклинание. Увидев человека в этом головном уборе, женщина должна неминуемо почувствовать к нему влечение и ночью прийти в его шалаш. Подобно этому туземец полуострова Газели (остров Новая Британия), когда он хочет добиться благосклонности своей возлюбленной, надевает особое украшение, которое должно магически подействовать на женщину. В этих простейших видах половой магии отчетливо видно ее происхождение из обычной житейской практики. Ведь надевание на себя разных украшений есть не что иное, как обычное ухаживание, которое наблюдается почти в таких же, но чисто инстинктивных формах у многих животных. В подобных полуинстинктивных действиях (молодого самца, ухаживающего за самкой) первоначально не было никакой магии. Эффект их был или мог быть вполне реальным; принарядившийся юноша действительно имел шансы покорить сердце предмета своих вожделений. Момент магии же заключается только лишь в субъективной интерпретации производимых действий. Действительный или ожидаемый эффект применяемых средств вначале вообще не был предметом каких-либо размышлений. Но по мере развития человеческого сознания — этот эффект начал осознаваться как действие какой-то особой силы. На деле же нетрудно увидеть в любовной магии обычное привлечение внимания. Так, например, на островах Адмиралтейства применяются следующие приемы привораживания женщины: прикосновение к ее телу заколдованной землей или охрой; разные жесты — высовывание языка, моргание, причмокивание, бросание в женщину мелкими камешками или кусочками дерева и т. д.  По этим магическим действиям мы видим, что первоначально они были просто способами привлечения внимания (жестами, звуками, прикосновением).

     Сфера половых отношений издавна представлялась человеку областью таинственной и загадочной. Это обусловлено одним только природным различием мужчины и женщины. Отсюда немудрено, что уже простейшие действия, инстинктивно применяемые для привлечения лица противоположного пола, стали осознаваться как проявления какой-то загадочной силы. В дальнейшем происходило развитие эротических обрядов, в которых все больше и больше начинал выступать магический элемент и которые поэтому делались все сложнее. Устойчивость веры в силу любовной магии сохраняется вплоть до наших дней. Это объясняется тем, что область половых отношений — одна сфер жизни, где собственный разум и воля человека нередко оказываются бессильными.

     Отчужденность полов сделала возможным существование не только любовной магии, но и отразилась, как феномен, в половом тотемизме, который выражался в чувстве родства с тотемом своего пола и вражды к тотему другого пола. Очевидно, здесь действовали те же психологические условия, которые повлияли и на развитие обычных тотемических представлений. В целом тотемизм состоит в перенесении на явления внешней природы (на животных и растения) каких-то чувств и представлений, происхождение которых коренится в условиях социальной жизни первобытной общины. В случае с половыми тотемами были перенесены первобытные противоречия между полами.  Так, половые тотемы подлежали такой же строгой табуации, как и общие групповые: их не убивали и не ели. Напротив, некоторые наблюдатели отмечали любопытный обычай: мужчины иногда нарочно убивали тотемическое животное женщин, чтобы поддразнить их, а женщины со своей стороны платили им тем же. На этой почве между ними происходили полушуточные, полусерьезные ссоры и драки. Например, у племени вотьобалук мужчины иногда убивали сову-козодоя (женский тотем) и хвастались этим перед женщинами, поддразнивая их. Тогда женщины в отместку убивали летучую мышь (мужской тотем) и несли ее, насаженную на конец палки, с торжеством и криками.

     Отчужденность полов породила также религиозную веру в “нечистоту” женщины и связанные с этой верой обряды. В качестве причины здесь выступают два аспекта: первый из них – чисто биологический и связан с периодами месячных очищений и послеродового отдыха. Это то время, когда женский организм переживает моменты восстановления и требует неприкосновенности. Естественно, что у всех народов существует чисто стихийное, биологически обоснованное убеждение, что в эти моменты мужчина не должен общаться с женщиной. Второй аспект — социальный, он связан с половозрастным разделением труда. По мере его развития — еще в рамках первобытного охотничье-собирательного хозяйства — стихийно складывалось представление, известное опять-таки всем народам, что мужчине непригоже заниматься женскими делами и наоборот. Женщины обычно не принимают участия в охоте (кроме массовой облавной охоты), в морском промысле (кроме единичных случаев, например у тасманийцев, частью огнеземельцев), а мужчины пренебрегают разыскиванием растительной пищи. И на этой почве – первоначально биологически и социально оправданной – выросли представления о “нечистоте” женщины, а также унизительные и ограничивающие ее ритуалы.

     У австралийцев и у других племен, находившихся еще в условиях доклассового строя, разобщение полов было, но оно вовсе не означало ритуального унижения женщины; наступление половой зрелости девушки ознаменовывалось лишь несложным обрядом и отнюдь не вело к длительной и тягостной изоляции: женщины и подростки не допускались к тотемическим церемониям, но и мужчины не участвовали в женских обрядах. А уже у меланезийцев, где мы видим развернувшуюся борьбу отцовского права с материнским, представление о “нечистоте” женщин очень заметно. Так, на острове Новая Ирландия материнское право потерпело существенный урон, и там наблюдались почти террористические методы подавления свободы женщин: девушек, достигших половой зрелости, сажали в маленькие темные и душные клетки, где они должны были безвыходно сидеть в течение че-тырех-пяти лет.

     Надо сказать, что женщина была не только предметом “нечистоты”, но связь с ней могла также мешать выполнению определенных важных задач, что создавало условия для временного полового воздержания. Таким было предписание для охотника перед промыслом, для воина — перед походом, иногда для земледельца — перед посевом; таково требование длительного воздержания от половой жизни для посвящаемых юношей, для кандидатов в знахари, колдуны, шаманы. Требование временного полового воздержания имело рациональные корни. Так как половые сношения иногда ведут к ощутительной временной физической слабости, то понятно побуждение воина, охотника, рыбака воздерживаться от них перед началом своего дела. Для посвящаемого юноши половое воздержание составляло часть системы физической и моральной тренировки и муштровки. Но к этим “разумным”, так сказать, мотивам воздержания примешался, как это часто бывает, суеверный запрет, примешалась суеверная санкция. В более поздних обществах это сыграло роль в формировании аскетизма во многих формах религии.

     Кроме перечисленных выше культов древний эротический культ включает также веру в половое сожительство духов и людей. В основе такой веры, как и обычно, лежит желание объяснить некие необъяснимые вещи. Такие, как например, половые аномалии. Или – рождение близнецов. В последнем случае, древний человек никак не мог понять, откуда берется второй ребенок. Поэтому одного близнеца считали земным – от мужа, а второго – божественным, от духа. Небесные жены и мужья также приписывались древним шаманам, по роду своей деятельности имевшим общение с миром мертвых. Отношения с духами также давали первобытному человеку объяснение его эротических снов. 

5.Погребальный культ

     Погребальный культ восходит своими корнями к животному миру. В животном мире в отношении умерших особей существуют два инстинкта противоположного характера.  Один из них присущ многим, даже низшим, животным, например насекомым, и состоит в стремлении устранить мертвое тело; так, пчелы и муравьи выбрасывают или прикрывают трупы своих сотоварищей; по-видимому, это тот самый инстинкт опрятности, который заставляет, например, собак и кошек забрасывать землей свой помет. Другой инстинкт проявляется у высших животных, у которых существует взаимная привязанность особей внутри группы или стаи: собаки, обезьяны и некоторые другие животные иногда проявляют недовольство смертью своих сородичей и неохотно расстаются с их телами. Так, со слов Цукермана, в Лондонском зоологическом саду самки-бабуины никогда не отдают добровольно своих умерших детенышей, всегда продолжая няньчиться с ними. Одна самка-макака, за которой велось систематическое наблюдение, не отходила вместе со своим супругом от своего мертвого детеныша в течение двух недель, пока тело его от непрестанного облизывания, тискания и щипания не исчезло совершенно. На основании подобного рода наблюдений исследователи обнаруживают инстинкт взаимной привязанности особей одной и той же группы, не исчезающий и после смерти члена этой группы. Этот инстинкт проявляется в стремлении удержать при себе тело умершего, защитить его от посягательств посторонних. Вот эти два противоположных инстинкта — стремление избавиться от умершего и стремление сохранить его близко от себя,— свойственные многим животным, должны были существовать и на заре человеческой истории. И в самом деле, изучение и археологического, и этнографического материала, относящегося к погребальным обычаям, показывает с несомненностью, что при всем разнообразии этих обычаев в основе их лежат в более или менее видоизмененной форме либо тот, либо другой из противоположных мотивов, либо, еще чаще, комбинация их обоих. Конечно, оба указанных мотива составляют лишь первичную основу погребальных обычаев, соблюдаемых разными народами. Поразительное разнообразие этих обычаев определяется весьма различными историческими и даже просто географическими причинами.

     В самом древнем виде погребальный обычай не был связан с каким – либо религиозным сознанием, а просто выражал аффект потери в ритуальной форме. Так, например, описывается сожжение тела влиятельного вождя одного из калифорнийских племен (се-нель), изложенное Пауэрсом со слов очевидца Виллар-да. На погребальный костер были положены вместе с телом покойника все его ценные вещи, плащи из перьев, раковинные деньги, оружие, американские золотые монеты и пр. Когда подожгли факелом костер, началось надгробное завывание, пение и пляски вокруг него, и люди постепенно доводили себя до дикого, экстатического неистовства, чуть не до бесовской одержимости, прыгая, воя, раздирая свое тело. Многие, казалось, потеряли всякое самообладание... Женщины, еще более бешеные, дико бросали в костер все, что только имели,— самые дорогие свои украшения, самые яркие наряды, низки блестящих раковин. Крича, рыдая, вырывая себе полосы, ударяя в грудь, как бы в умопомешательстве, некоторые из них готовы были и сами броситься на пылающую груду и погибнуть вместе с вождем… Здесь видно господство чистого аффекта, не опосредствованного никакими отчетливыми, тем более отвлеченными идеями, но все же регламентированного и узаконенного обычаем.

     Однако позже, когда к погребению присоединяется религиозное сознание, начинают формироваться разные формы культа. Так, обычай жертвоприношения изначально был связан с тем, что вместе с покойником кладут и его личное имущество, и связано это со смутным ощущением, что трогать эти вещи – нельзя. Позднее могла зародиться и получить развитие мысль, что покойник нуждается в тех же вещах, какие нужны живому — в пище и питье, в одежде и орудиях. Выходит, что сперва люди, отнюдь не руководствуясь никакими отчетливыми, хотя бы и суеверными представлениями, бросали на труп умершего или на погребальный костер принадлежащие ему вещи просто в порыве аффекта; затем такие действия, закрепленные обычаем, стали совершаться уже и по традиции, по обязательному ритуалу; а под конец люди начали постепенно осмысливать эти свои действия в духе развивающихся религиозных представлений: умерший требует свои вещи, он нуждается-де, как и живые, в еде и питье, в оружии и утвари. Обычай загробного пиршества формировался примерно аналогичным образом: он развивался в связи с традицией приношения заупокойных жертв; вначале имущество умершего, в том числе съестные припасы, просто истреблялось, а потом постепенно, по-видимому, возникла идея, что эти припасы ест сам умерший, большую же часть их стали съедать его родственники, участники похоронного ритуала. Наконец, и обычай траура, первоначально представлявший собой лишь непосредственное проявление эмоций, притом нередко в самой грубой и варварской форме: вырывание волос, царапание кожи, нанесение себе ран и пр.— в дальнейшем вводится в более регламентированные и спокойные формы. К традиционным обычаям опять-таки присоединяются суеверные идеи о том, что выражение горя приятно-де умершему, умилостивляет его, что траурное воздержание от тех или иных видов пищи имеет целью, чтобы эта пища досталась на том свете самому умершему, и пр.