Древнейшие формы религии

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ ПСИХОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНОЙ РАБОТЫ

Факультет прикладной психологии

Кафедра философии, культурологии и иностранных языков

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Самостоятельная работа

(реферат)

По дисциплине: «Религиоведение»

На тему: «Древнейшие формы религии»

 

 

 

 

 

 

 

                                                                        Выполнила студентка 3 г.о.

 заочной формы обучения (группа ЗП-12)

           Раджабова Полина Аликовна

                                                                      

                                                                        Проверил   ст. преподаватель

                                 Погорелов Гавриил Алексеевич                                     

 

 

 

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

2014 г.

Введение

     Простейшие формы религиозных верований существовали уже 40 тыс. лет назад. Именно к этому времени относится появление человека современного типа (homo sapiens), который значительно отличался от своих предполагаемых предшественников физическим строением, физиологическими и психологическими характеристиками. Но самое главное его отличие состояло в том, что он был человеком разумным, способным к абстрактному мышлению. Этот новый человек создал для себя мифологическую картину мира, которая нашла свое отражение в различных религиозных формах. Таким образом, изучая религию древнего человека, мы изучаем его мышление, мировоззрение, жизненный уклад, знания о мире и социальное становление. К числу древнейших форм религии по своему происхождению можно отнести: 1) тотемизм, 2) ведовство, вредоносные обряды 3) знахарство, 4) эротические обряды, 5) погребальный культ. Каждая из них будет последовательно рассмотрена в этой работе, цель которой – не только и не столько описать религиозный обычай, сколько объяснить его и сделать ближе для понимания.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1.Тотемизм

     Тотемизм — одна из наиболее ярких форм проявлений древней культуры. Сам термин тотем - заимствован из языка одного из североамериканских племён и означает вид животных или растений, являющийся символическим покровителем, а на более поздней стадии — прародителем группы кровных родственников. Тотемы олицетворяли связь человека с живой природой. Смысл тотемизма хорошо выражают африканские поговорки: "Животное и человек — близнецы", "Позади каждого человека — тотем". К тотему относились как к доброму и заботливому предку и покровителю, который оберегает людей — своих родственников — от голода, холода, болезней и смерти. Первоначально тотемом считались только настоящее животное, насекомое или растение. Затем достаточно было его более или менее реалистического изображения, а позже тотем мог обозначаться любым символом, словом или звуком.

     Первоначально тотемизм был  явлением групповым: каждый клан имел свой тотем, что отличало его от всех остальных кланов. Так, Рейтершельд отмечал, что “тотемизм явно коренится в коллективном жизневосприятии, а никоим образом не в каком-нибудь чувстве индивидуума”, а тотемизм является формой самопочитания группы. Но, пожалуй, самым существенным в тотемизме является идея родства человеческой группы с животным. Именно эта идея особой близости и составляет самую, казалось бы, загадочную сторону тотемизма. В самом деле, как может взрослый человек серьезно верить и утверждать, что лягушка, пчела, или попугай – его родственник, брат или отец? Ответ кроется в организации древних общин: когда материально – производственные отношения в группе принимают форму кровнородственных, а брак является групповым. Так, термины родства – “отец”, “мать”, “брат матери”, “жена” и пр. – имеют у австралийцев групповое значение, весьма отличное от нашего. И это значение вполне реально: каждый из “родственных” терминов несет с собой целую вереницу традиционных прав и обязанностей, регулирующих отношения между людьми: раздел охотничьей добычи, заключение брака, участие и роль в возрастных посвятительных обрядах и пр. и пр. Но мало того, это родство, определяющее все взаимоотношения между людьми, простирается далеко за пределы племени. Для австралийца любой чужеплеменник, человек с другого конца материка может оказаться – после надлежащих расспросов – “сыном”, “братом матери”, “сыном сестры” и т. д., со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Говоря строго, эти “кровнородственные” обозначения не являются с нашей точки зрения таковыми. В них нет ничего индивидуального. Они означают, по существу, лишь принадлежность к определенной родовой группе, полу и поколению. Понятие индивидуального родства развилось у австралийцев, очевидно, в связи с развитием парного брака, вытеснившего групповой. А раз это так, то нет ничего более понятного и естественного, что этот единственно доступный первобытному сознанию тип отношений – кровнородственный – переносится и на внешнюю природу. Тесная, чисто материальная связь человеческой группы со своей территорией, с охотничьими угодьями, с животными и растениями осознается как кровнородственная связь. Животные и растения находятся между собой и с человеческими группами (родами) в отношениях того же кровного родства, как люди между собой. А в этом и заключается основная идея тотемизма.

     Что же касается выбора того или иного животного в качестве тотемного, то на этот счет тот же Рейтершельд отвечал предположением,  “что один клан научился использовать какое-нибудь животное или части его таким образом, который характерен для его культуры” (примеры – ношение шкур определенного животного, поясов из травы и т. д.), тем самым определив для себя тотем. Но тотем был не просто неким символом группы, ее животным родственником, тотем был природным предком племени. Важнейшая идеологическая роль веры в тотемических предков и мифов о них заключается в том, что в них как бы олицетворена связь родовой общины с территорией. Мифы о тотемических предках привязаны к отдельным частям географического ландшафта. Для австралийца земля его общины вся насыщена религиозно-мифологическими воспоминаниями: каждая скала, ущелье, водоем, дерево – все это есть либо место действия того или иного мифологического эпизода, либо метка, оставшаяся на память о таком эпизоде. Тотемические предки считаются вечно воплощающимися в своих живых “потомках”, т. е. в членах тотемической группы. В литературе не раз высказывалось мнение, что корни этого поверья о “непорочном зачатии” надо искать в невежестве первобытного охотника относительно подлинной физиологической природы зачатия и беременности. В самом деле, австралийцы, видимо, очень смутно представляют себе роль мужчины в рождении ребенка. Это и понятно: при господствовавшем прежде групповом браке, при раннем начале половой жизни подростков причинная связь половых отношений с беременностью и с дето-рождением вовсе не так легко обнаруживается. Поэтому австралиец объясняет беременность женщины тем, что в ее тело вошел какой-то посторонний предмет (в виде “детского зародыша”); и когда данное представление связывается с системой священных тотемических верований, для него становится понятно, что виновник зачатия и рождения ребенка – тотемический “предок”, священная фигура религиозной мифологии.

2.Ведовство, вредоносные обряды

     Русское слово “ведовство”, употребляется иногда в широком значении, как равнозначное “колдовству” (т. е. магии вообще), но чаще — в более узком смысле: “особого рода злое колдовство (по лат. терминологии — maleficium), направленное на служение дьяволу и исключительно во вред людям”. Именно в этом, более узком понимании слова, ведовство представляло собой религиозное верование древнейших времен. Вредоносная магия, настолько резко противостоит всем остальным религиозным верованиям и обрядам, что другого подобного противопоставления не найти во всей области истории религии. Именно это особое положение вредоносной магии, дало повод некоторым исследователям характеризовать ее как нечто в корне противоположное религии, что само по себе, конечно, совершенно неверно.

     Социальной базой вредоносной магии является деление древних людей на племена и противостояние между этими племенами. Из многочисленных сообщений многих наблюдателей ясно видно, что в качестве виновников вредоносных магических актов всегда фигурировали люди чужого племени, чужой общины. Всякую болезнь, смерть, если причины той и другой не видны непосредственно, обычно приписывали колдовству врагов, чужеплеменников. Если виновником считали специалиста-колдуна, то именно колдуна чужого племени. Но чаще подозрение падало все же не на какое-нибудь определенное лицо, а вообще на враждебную группу. Нетрудно видеть связь этой боязни злой магии с враждебными отношениями взаимно независимых племен и орд.

     Так, еще Кёрр в 1886 г. говорил о том, что в австралийских племенах всякая смерть соплеменника от болезни или несчастного случая “непременно приписывается колдовству со стороны какого-нибудь враждебного или малоизвестного племени. В таких случаях после погребения выступает отряд людей, жаждущих крови; идут ночью, украдкой, за 50—100 миль, в страну, населенную племенами, самые имена которых им неизвестны. Найдя группу, принадлежащую к такому племени, они прячутся и подползают ночью к стойбищу... убивают спящих мужчин и детей” 2.

     Условия жизни обособленных, замкнутых в себе групп — вот та социальная почва, на которой возникла вера во вредоносную магию. Психологические условия возникновения этой веры легко себе представить. Главным методом ведения войны на ранних стадиях развития являются внезапные нападения из засады, ночью, исподтишка. Против таких нападений человек обычно беспомощен. Тайная опасность, подстерегающая его днем и ночью, в лесу и на стойбище, наполняет сознание страхом и подозрительностью. Это — именно то психологическое состояние, которое лежит в основе русской народной пословицы “у страха глаза велики”. Нет ничего удивительного, что в таких условиях человек не умеет провести логической грани между ожидаемой с неизвестной стороны опасностью нападения тайного врага и постигшим его реальным несчастьем, например болезнью. Он склонен любую болезнь, любой несчастный случай приписывать проискам того же злобного и коварного врага. Он не видит существенной разницы между предательским ударом копья и действием невидимого оружия, причинившего болезнь.

     Не все исследователи обращают внимание на очевидный факт, что боязнь злой магии гораздо более распространена, чем сами обряды. Колдовство гораздо чаще предполагается и подозревается, чем предпринимается. Как правило, магия предпринималась в редких случаях. Подозрение же в ее использовании возникало гораздо чаще: любую болезнь, несчастный случай, смерть, хотя бы происшедшие от очевидных причин, приписывали колдовству врага. Дело доходило до того, что один из важных моментов похоронных обрядов у многих племен состоял в гадании о “виновниках” смерти. Указанный факт свидетельствует о том, что в основе всего этого комплекса представлений и обрядов лежит то психологическое напряжение, которое вытекает из межплеменной вражды. На этой основе сложилось представление о возможности злой магии, а отсюда уже можно понять и попытки действительно нанести своему врагу магический вред.

     На более поздних стадиях развития племен, когда в общине происходит расслоение между ее членами, вредоносную магию начинают осуществлять отдельные специалисты. Так, у туземцев Тробриандовых островов (Меланезия) в каждой деревне есть один-два “черных колдуна” — бвага-у; такому бвага-у приписывают сверхъестественные способности насылать болезнь и пр. То же самое известно о жителях других меланезийских островов: Адмиралтейских, Новой Британии и др. Там, где функции “черного колдуна” объединяются с функциями знахаря-врачевателя, делателя погоды, шамана и пр. (а это можно видеть у большинства народов),— там вредоносная магия теряет свою самостоятельность как особая форма религии, имевшая некогда свою собственную материальную основу. Но она сохраняет известную обособленность там, где “черный колдун” существует отдельно от других специалистов религиозно-магической практики. Подобные факты тоже известны.

     Ведовство как особая форма религии сохраняется и в условиях господства развитых религий, таких как христианство, ислам, буддизм. Самостоятельное положение веры в злую магию лучше всего проявляется в ее антагонизме с господствующей церковью, особенно в период средневековых преследований колдунов и ведьм. Правда, и здесь, как и на самых ранних стадиях развития, колдовство неизмеримо чаще предполагалось и подозревалось, чем практиковалось. Из сотен тысяч “ведьм” и “колдунов”, сожженных на костре инквизицией, едва ли была сотая доля людей, действительно занимавшихся магией.

     Основу же самих вредоносных действий следует искать в эмоционально - аффективной сфере (Маретт и Фирканд). И в самом деле, хорошо известно, что элементарный аффект гнева может побудить человека совершать действия, лишенные здравого смысла и прямой целесообразности: например, размахивать кулаками, разрывать изображение врага, выкрикивать ругательства и пр. Это бывает не только с “первобытными”, а и с вполне “культурными” людьми; но у отсталых народов, где непосредственное проявление аффектов зачастую меньше сдерживается культурными навыками, это бывает особенно заметно.

     Миссионер Айвенс, проживший много лет на Соломоновых островах, по результатам наблюдения пишет: “Проявление гнева не всегда направлено против действительного обидчика; разгневанный или оскорбленный человек “отводит душу” на каком-нибудь неодушевленном предмете. Он начинает бить свою же посуду, разрушать свой огород или ломать свою лодку” 3. Подобные безотчетные, импульсивные или аффективные действия, представляющие просто бессознательный способ разрядки энергии, еще не являются собственно магией, но представляют собой “субмагические” действия. Если к ним присоединяется смутное сознание того, что они направлены не на настоящий объект, то рождается и представление о силе, способной донести произведенное действие до настоящего объекта,— представление о магической силе.

     Если проводить анализ самих магических представлений с психологической точки зрения, то наиболее наиболее известна, в этом смысле, точка зрения Фрэзера. Согласно его рассуждениям, в основе магии лежит неправильное бессознательно проявление ассоциации идей. Магическое мышление в этом случае основывается на двух принципах. Первый из них гласит: подобное производит подобное или следствие похоже на свою причину. Согласно второму принципу, вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта.

     Из первого принципа, а именно из закона подобия, маг делает вывод, что он может произвести любое желаемое действие путем простого подражания ему. Так, индейцы Северной Америки верят, что, нарисовав чью-то фигуру на песке, золе или глине или приняв за человеческое тело какой-то предмет, а затем проткнув его острой палкой или нанеся ему какое-то другое повреждение, они причиняют соответствующий вред изображенному лицу. Например, когда индеец племени оджибвеев намеревается убить врага на месте, он сжигает и хоронит куклу, произнося при этом магические заклинания. Таким образом, маг только подражает вредоносным действиям (убийству или увечью), но верит, что этого достаточно для нанесения реального вреда.

     На основании второго принципа он делает вывод, что все то, что он проделывает с предметом, окажет воздействие и на личность, которая однажды была с этим предметом в соприкосновении (как часть его тела или иначе). Самый привычный пример контагиозной магии – магическая симпатия, якобы существующая между человеком и частями его тела, волосами или ногтями. Тот, кто имеет у себя чьи-то волосы или ногти, может, будто бы, на любом расстоянии навязать свою волю их владельцу. 

     Практика ведовства была также, по-видимому, и одним из источников первобытных анимистических представлений. В частности, именно в ней заключается один из корней веры в злых духов. Эта вера появилась в результате замещения злого колдуна злым духом, наносящим вред. Так, например, у байнингов острова Новая Британия Паркинсон обнаружено, что единственный мифологический образ, внушающий туземцам страх,— это мифическая змея а-хамки. Согласно поверью, она ползает вокруг и поедает экскременты людей, которые затем должны умереть. Здесь хорошо видно происхождение данного мифологического образа: ведь сказочное чудовище, делает то же самое, что и злой колдун; через экскременты людей путем парциальной (контагиозной) магии убивает их самих.