Кризис методологических основ психологии

Содержание.

Введение…………………………………………………………………………...1

1.Возникновение первых  психологических школ………………………………3

2.Причины формирования  основных психологических школ…………………5

3.Методологические проблемы  психологии в начале XXI века……………….9

4.Кризис методологических основ психологии………………………………..14

Заключение……………………………………………………………………….19

Приложение………………………………………………………………………21

Список литературы………………………………………………………………23

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Введение.

      Метод –  это путь  познания,  способ,  посредством  которого  познается

наука; это совокупность приемов и операций  практического  и  теоретического

освоения действительности, которая должна быть признана научным  сообществом

в качестве обязательной нормы, регулирующей поведение исследования.

      Т. Куном  было предложено понятие «нормальная  наука». Он  выделяет  два

различных состояния науки, революционную фазу  и фазу  «нормальной науки».

«Нормальная наука» означает исследование, прочно  опирающееся  на  одно  или

несколько прошлых научных  достижений. С понятием «нормальная  наука»  связано

понятие «парадигма». Парадигма  – это общепризнанный эталон, пример  научного

исследования, включающий закон, теорию, их практическое  применение,  метод,

оборудование и пр.

      Существование   парадигмы  является  признаком   зрелости   науки   или

отдельной научной дисциплины.

      Огромный  вклад в развитие научной методологии  середины и конца  ХХ  в. внесли У. Поппер,  И.  Лакатос,  П.  Фейерабенд,  А.  Холтон  и ряд других выдающихся философов и ученых. Они основывались на анализе развития  нужного знания и реальной деятельности исследователей. Особое влияние на их  взгляды оказала революция в естествознании, затронувшая математику,  физику,  химию, биологию, психологию и другие фундаментальные науки. Изменился сам подход  к науке  и  жизни  в  науке.  Старые  теории   опровергались   наблюдением   и экспериментом.  Ученый в течение активной научной жизни мог  для  объяснения экспериментальных данных, полученных  коллегами,  выдвигать  последовательно ряд  теорий,  опровергающих   одна   другую.   Теория   уже   не   считалась сверхценностью и превратилась во временный инструмент.  Отсюда  – критерий научности знания:  научным  признается  такое  знание,  которое  может  быть опровергнуть (признано ложным) в  процессе  эмпирической  проверки.  Знание, для опровержения которого нельзя  придумать  соответствующую  процедуру,  не может быть научным.

      Помимо  метода в конструкции  научного  исследования  присутствует  еще

одна непременная составляющая,  а  именно  –  проблема,  «рамка»  в  которую

вписаны и гипотеза, и интерпретация и сам метод.

 

1.Возникновение  первых психологических школ.

Рубеж XIX—XX вв. ознаменовался  для психологии разделением прежде единой психологии на ряд школ. Однако в тот момент это разделение еще  не было связано с отказом от единого  подхода к   пониманию предмета психологической науки и методов  исследования психики. Речь шла скорее о разных аспектах в изучении психики, отождествляемой главным образом  с сознанием. При этом в 
центре внимания психологов оставались преимущественно познавательные процессы, хотя разные школы отличались друг от друга в понимании их места в общей картине психической жизни.       Главные же разногласия были связаны с определением содержания сознания и границ его экспериментального изучения. Структурализм, главой которого был американский ученик Вундта Э. Титченер, развивал теоретические постулаты ассоцианизма. Титченер был убежден, что именно элементы и являются основанием структуры психики. Поэтому, как и Вундт, в качестве своей задачи он определял доскональное изучение этой структуры и связей, ее образующих. Путь к этому он видел в усовершенствовании метода интроспекции, который возможно сочетать с экспериментальным исследованием простых психических актов. Первые разногласия среди психологов, как уже отмечалось в гл. 1, возникли именно по вопросу о возможности экспериментального изучения высших психических процессов. Если исследования Эббингауза проходили еще в русле традиционного ассоцианизма, то работы Вюрцбургской школы уже выходили за рамки ее теоретических постулатов. Эта школа знаменита тем, что впервые начала экспериментальное изучение мышления. При этом было 
опровергнуто мнение Вундта о том, что мышление невозможно изучить экспериментально, так же как и гипотеза о его образном характере. 
Работы, проводимые в русле функционализма, поколебали основные устои структурной психологии и, что особенно важно, методологию ассоцианизма, на которой базировались предыдущие школы, так как доказывали, что психика — это не структура, состоящая из неизменных элементов, а постоянно изменяющийся поток сознания. Принимая положение о том, что законы психической 
жизни невозможно изучить объективно, функционализм приходил к выводу о необходимости описывать не законы, но функции психики, которые помогают человеку в его реальной жизни. 
Французская психологическая школа, не отрицая основных положений традиционной психологии, в центр своего внимания поставила исследование тех факторов, которые определяют содержание психики. При этом впервые стали серьезно изучать роль социального окружения в процессе становления психики, а также разнообразные формы отклонений от нормы. Изучение патологических вариантов психического развития, так же как и данные о особенностях становления психики в разных культурах, стали важнейшими методами, дающими материал для понимания объективных закономерностей психической жизни. Уже работы французских психологов показали необходимость 
учета культуры как фактора, образующего психику человека. Эта тенденция наиболее полно воплотилась в понимающей психологии Дильтея, который считал, что переживания, как сознательные, так и бессознательные, связывают отдельного человека с духовным миром, воплощенным в предметах культуры. Еще одним существенным моментом концепции Дильтея стало осознание тех методологических проблем, которые вытекали из ориентации психологии преимущественно на естественные науки. Понимание того факта, что непосредственные методы изучения духовной жизни не могут быть признаны в этой парадигме объективными, привело его к 
мысли о необходимости отказаться от объяснения психической жизни, перейдя к ее описанию.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2.Причины формирования  основных психологических школ.

Почти все школы, появившиеся  в то время, просуществовали недолго, их замена была продиктована объективными обстоятельствами. При всей их новизне, они были еще связаны со старой, ассоциативной психологией, в спорах с которой они и родились. В то же время само их появление и дискуссии, возникавшие при обсуждении результатов новых исследований, показали насущную необходимость для психологии сформировать новый подход к пониманию психического, новую методологию изучения психики, что и привело к появлению тех школ, которые определили лицо психологической науки в XX в. 
Конец XIX в. ознаменовался дискуссиями о том, какими путями строить новую, объективную психологию, какие методы должны стать ведущими при исследовании психического. На рубеже веков еще казалось, что эти споры приведут к единому мнению и выстроится методология новой, позитивной психологии. Общей тенденцией был переход от психологии, изучающей феномены сознания, к психологии, исследующей целостную систему: организм — среда. Однако логика развития первых школ показала, что существует несколько путей строительства такой психологии, которые кардинально отличаются друг от друга не только в понимании приоритетов и задач психологической науки, но даже в определении ее предмета и содержания психики. Разным являлся и подход к динамике психического развития, его закономерностей и условий, способствующих или препятствующих его протеканию. 
Поэтому в начале XX в. психология переживала серьезный методологический кризис, связанный, прежде всего, с трудностями, возникавшими при поиске объективных методов исследования 
психики. Предложенные функциональной психологией, структурализмом или Вюрцбургской школой методы при более пристальном рассмотрении оказывались далекими от объективности, что доказывалось и теми разногласиями, которые возникали при обсуждении полученных результатов. Оказывалось, что найти прямой и объективный метод изучения психического состояния человека, 
содержания его сознания, а тем более бессознательного практически невозможно. Выход был либо в трансформации метода, который превращался в опосредованный, либо в таком изменении предмета, которое сделало бы реальным его непосредственное экспериментальное изучение (например, внешняя активность), либо в отказе от попыток объяснить законы психики, заменив их описанием явлений, как предлагал Дильтей. 
На содержание и динамику протекания методологического кризиса в психологии повлияли, кроме логики становления самой науки, и другие факторы — социальная ситуация, открытия в других 
дисциплинах. Первая мировая война вскрыла такие негативные, асоциальные пласты человеческой психики (агрессия, жестокость, иррационализм), которые нуждались в каком-то научном объяснении. Эти факты связывались и с идейным кризисом рубежа XIX—XX вв., который лучше всего отразился в ведущих философских школах того времени. О. Шпенглер, Э. Гуссерль, А. Бергсон доказывали, что культура близится к закату, что свобода воли может привести человека к отходу от разума, который уступает место интуитивному знанию, бессознательному. Эти мысли были близки и российской психологии, путь становления которой в то время протекал в русле европейской науки. Особенно отчетливо эти идеи были выражены в концепции В. Соловьева и его последователей. Философские концепции, доказывая необходимость пересмотра старых оснований психологии, не могли в тот момент оказать ей помощь в формировании новых. Зато такую поддержку могли оказать естественные науки, которые находились в тот момент на подъеме. 
Открытия в биологии, физике, генетике явились важным моментом в становлении психологических направлений. Данные генетики, показавшие широкие возможности приспособления и изменения организма, лабильность и пластичность нервной системы, оказали влияние на анализ роли среды в процессе развития психики, понимание возможностей и границ обучения. Особенно большое значение эти материалы приобрели в России, в которой в тот момент была одна из наиболее сильных школ генетиков. 
Достижения физиков, которые помогли и психологам по-новому увидеть возможности эксперимента, раскрыли перспективы в изучении познавательных процессов. Законы и методы исследования физического поля стремились применить в анализе психического поля, динамике восприятия и мышления гештальтпсихологии. 
На развитие психологии, в том числе и на исследование восприятия, оказала влияние и теория Э. Маха. Используя данные, полученные при исследовании физиологии органов чувств, он доказывал, что физическое и психическое имеет один и тот же субстрат — «нейтральный опыт». Экспериментальный подход к исследованию ощущений, оригинальные методики, придуманные Махом, были очень важны для психологии. Большое значение имел и разработанный им принцип энергетизма, который гласил, что существует единая энергия и для психического, и для физического, количество которой сохраняется неизменным и переходит от движения к мышлению и наоборот. Отголоски этой теории можно найти еще в 1920— 1930-е гг., например в концепциях Штерна, Блонского, Бехтерева и других психологов. О необходимости пересмотра психологических постулатов свидетельствовали и запросы практики, которые не могли игнорироваться учеными. Ориентация на практику выражалась не только в философии прагматизма, особенно популярной в США, но и в раз работке межпредметных вопросов, в исследованиях, проводимых совместно с медициной и педагогикой. Если клинические данные в большей степени оказали влияние на французскую психологию (о чем говорилось выше) и на формирование глубинной психологии, то задачи обучения и воспитания «нового человека», разработка новых подходов к проблеме социализации стали ведущими в США и России, повлияв на развитие бихевиоризма и российской психологии. 
Разные научные интересы, методологические принципы и социальная ситуация, в которой творили ученые первых десятилетий XX в., лишали возможности прийти к общему пониманию того, что же является целью психологических исследований, что же должна изучать психологическая наука и с помощью каких методов. Эта ситуация и рефлексировалась ими как кризис психологии. И с этой оценкой можно согласиться, если считать этот закономерный методологический кризис кризисом роста. Естественно, что развитие невозможно без поисков нового, некоторых ошибок. Современная психология развития доказала, что каждый критический период начинается с негативизма, отрицания, которое сменяется периодом строительства, приобретения нового. А психология действительно менялась, становилась все более значимой и для общества, и для других наук. Неудивительно, что такие кардинальные изменения были связаны и с метаниями, негативизмом по отношению к старой психологии, поисковой активностью и пробными шагами при формировании новой науки, новых открытий и новых направлений в психологии. Однако ученые начала XX в., еще стремившиеся прийти к единому мнению о единой психологии, осознавали кризис как невозможность выработать новый подход, т.е. как распад старой психологической науки (что было справедливо) и как тупик в процессе становления новой (что, как доказано временем, неверно). 
Этим объясняется и тот парадоксальный на первый взгляд факт, что период, который мы сейчас оцениваем как время расцвета научного творчества выдающихся ученых, период, определивший лицо психологии XX в., рефлексировался учеными как упадок, как «открытый кризис». Возможно, что, действительно, «большое видится на расстоянии». Но главное, видимо, в том, что и ученые начала XX в., и мы, в начале XXI в., оцениваем положение в науке по итогам прошлого, исходя из которого, пытаемся заглянуть в будущее. И это наше прошлое (а их будущее) и доказывает ситуативность и неправомочность той оценки, которую многие из ученых, писавших о кризисе в начале XX в., осознали к середине века. 
Таким образом, уже к 1920-м гг. психология разделяется на отдельные школы, которые по-разному выстраивали свои концепции о содержании и структуре психики, рассматривая в качестве ведущей познавательную, мотивационную или поведенческую сферы психического. В тот момент появляется три ведущих направления — бихевиоризм, гештальтпсихология и глубинная психология, каждое из которых имело собственный предмет психологии и свой метод исследования психики. 
Для бихевиоризма предметом психологической науки стало поведение, которое исследовалось путем экспериментального изучения факторов, влияющих на его формирование, т.е. на образование связей между стимулами и реакциями. Гештальтпсихология исследовала целостные структуры, из которых состоит психическое поле (прежде всего поле сознания), причем для изучения этих гештальтов применялись новые методы, разработанные по аналогии с методами изучения физического 
поля. Глубинная психология сделала своим предметом глубинные, бессознательные структуры психики, методом изучения которых стал психоанализ. Позднее, уже во второй половине XX в., возникают новые школы — гуманистическая и когнитивная психология. Российская психологическая школа, которая, хотя и развивалась в логике общемировой психологической науки, всегда имела самобытный характер («тембр голоса», как писал Г.Г. Шпет), а потому в начале XX в. Так же существенно изменила свою методологию, построив ее на основе марксизма. Деятельность (как внешняя, так и внутренняя), которая стала предметом марксисткой психологии, изучалась на основе 
анализа тех орудий (знаков), которые определяют ее развитие. Таким образом, ни предмет психологии, ни методы исследования в этих школах совершенно не совпадали между собой, а потому на первых этапах их становления невозможно было и говорить о каком-то объединении. Прошло несколько десятилетий самостоятельного развития, было накоплено много новых фактов каждым из направлений, прежде чем появилась возможность опять заговорить об объединении, о создании единой психологии.

 

 

 

3.Методологические  проблемы психологии в начале XXI века. 
К началу XXI в. появились суждения об очередном кризисе в психологии. Е. Д. Хомская констатирует «наличие методологических трудностей в различных областях психологии». В комментарии к ее статье фиксируется «ситуация методологического кризиса, сложившаяся в отечественной психологии за последние годы». В отклике на статью Е. Д. Хомской Н. И. Чуприкова утверждает, что соглашается в целом с поставленным диагнозом, отмечая наличие «очередного методологического кризиса, возникшего в отечественной психологии в связи с новой социальной и внутрипсихологической ситуацией (в частности, вследствие широкого распространения психоанализа, психотерапевтической практики и идей гуманистической психологии)». 
С тем, что в современной психологии существуют «острые теоретические и методологические трудности и противоречия», был согласен и В. В. Давыдов; об этом же писали в последние годы К. А. Абульханова, А. В. Брушлинский, В. П. Зинченко, О. К. Тихомиров и мн. др. Кризис в психологии зафиксирован и зарубежными авторами. В этой связи вспоминается также знаменитый «открытый кризис» в психологии, описанный и проанализированный К. Бюлером и Л. С. Выготским, К. Левином и С. Л. Рубинштейном. 
Если же пойти в глубь истории, то окажется, что даты возникновения кризиса совпадают со временем самого становления научной психологии. Об этом писал еще в 1914 г. Н. Н. Ланге: «Кто знаком с современной психологической литературой, с ее направлениями и тенденциями, особенно в отношении принципиальных вопросов, не может, я думаю, сомневаться, что наша наука переживает ныне тяжелый, хотя и крайне плодотворный, кризис. Этот кризис, или поворот (начало которого можно отнести еще к 70-м гг. прошлого столетия), характеризуется, вообще говоря, двумя чертами: во-первых, общей неудовлетворенностью той прежней доктриной или системой, которая может быть названа, вообще ассоциационной и сенсуалистической психологией, и, во-вторых, появлением значительного числа новых попыток углубить смысл психологических исследований, причем обнаружилось, однако, огромное расхождение взглядов разных психологических направлений и школ». Н. Н. Ланге определил и основной признак кризиса: реально работал критерий «огромного расхождения» («отсутствия общепринятой системы в науке»); если оно существует, то психология не имеет «основы», «фундамента». 
За сорок лет до этого Ф. Брентано в работе «Психология с эмпирической точки зрения» (1874) писал: «Не столько в разнообразии и широте мнений, сколько в единстве убеждений испытывает сегодня психология острую нужду. И здесь мы должны стремиться приобрести то же, чего — одни раньше, другие позже — уже достигли математика, физика, химия, физиология; нам нужно ядро признанной всеми истины, которое в процессе взаимодействия многих сил затем быстро обрастет новыми кристаллами. На место психологии мы обязаны поставить психологию». Вероятно, под этими словами могли бы подписаться многие научные психологи и в начале третьего тысячелетия. Если принципиально ситуация не изменилась за сто тридцать лет (для науки срок немалый), то это можно рассматривать как симптом глубокого внутреннего неблагополучия в психологии. 
И это не только наша оценка. Современные американские авторы вполне обоснованно утверждают, что «сегодня психология еще более неоднородна, чем сто лет назад, и кажется, мы как никогда далеки от того, что хоть как-нибудь напоминало бы согласие относительно характера психологии... В конце XX столетия нет никакой единой системы, никаких единых принципов для определения психологической дисциплины и ведения исследований... Психология... представляет собой не единую дисциплину, но собрание нескольких различных ветвей... Американская психология разделена на враждующие фракции». 
Таким образом, нынешний кризис в психологии в конце второго тысячелетия глобален, объемен, интернационален и многопланов. В России он переживается острее в силу особенностей нашей социокультурной ситуации. Его проявления можно усмотреть в самых разных плоскостях. Каковы же основные, наиболее существенные проявления кризиса? Их можно определить в первую очередь как глубокую диссоциацию (буквально: «разъединение», «разделение»; термин, широко используемый ныне в разных школах психиатрии и психотерапии). 
Она обнаруживается, во-первых, в традиционной для психологии кризисной симптоматике, когда отсутствует единый подход: нет основы, объединяющего начала — «Психологии много, нет психологии». Идет борьба между психологией объективной и субъективной, объяснительной и понимающей, материалистической и спиритуалистической, поведенческой и психологией сознания и т.д. В настоящий момент она наиболее ярко выражается в противостоянии естественнонаучного и герменевтического (гуманистического) подходов. 
Во-вторых, наблюдается противопоставление научной (академической) психологии и психотехник (практической психологии): психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно «теорий», но только не из концепций научной психологии. Разрыв между теорией и практикой в психологии, существовавший в двадцатые годы (о нем писал Л. С. Выготский в 1927 году), ныне углубился и превратился в глубокую пропасть — в первую очередь, по причине многократного увеличения масштабов психологической практики. 
В-третьих, наблюдается разрыв между научной психологией и техниками, ориентированными на углубленное самопознание (от мистики и эзотерических учений до современной трансперсональной психологии и т.п.). Человек, интересующемуся познанием Я, ищущий свой духовный путь, обращается не к научной психологической литературе, — эта «ниша» прочно занята специалистами, далекими от научной психологии. И литература, и поэзия и философия дадут в этом отношении существенно больше, чем научные психологические труды. 
В-четвертых, полнее обнажается различие между психологией западной и восточной. Действительно восточные учения в XX столетии стали постоянной составляющей интеллектуальной жизни западного общества. Но на научную, академическую психологию они не оказали практического влияния. В значительной степени ассимилировавшая опыт восточной психологической мысли трансперсональная психология до сих пор фактически не признана официальной наукой. 
В результате этих диссоциаций (перечень можно продолжить) «пострадавшей» стороной оказывается именно научная психология, так как происходит постепенное сужение ее пространства, а многие проблемные поля «уступаются» разного рода «практическим психологам», среди которых немало откровенных шарлатанов. Таким образом, научная психология не идет по тому пути, который некогда указал создатель гуманистической психологии А. Маслоу, предлагавший психологической науке осваивать предметные области, традиционно относящиеся к сфере искусства и религии. 
Не вызывает энтузиазма предложение превратить психологию в психотехнику, перейти от «исследования психики» к «работе с психикой»: это просто лишит психологию возможности стать в будущем фундаментальной наукой, основой для наук о человеческой психике. Если воспользоваться терминологией К. Д. Ушинского, то в этом случае психология вообще перестанет быть наукой и превратится в искусство. Все же психология, каково бы ни было ее настоящее, вне сомнения является наукой.  
В начале XXI столетия стало совершенно ясно, что ни одна из диссоциаций не может быть разрешена «силовым» путем, посредством «логического империализма» одной из «полупсихологий», представляющих «полюса» в той или иной диссоциации. Это отмечают Л. Гараи и М. Кечке: экспансия естественнонаучной логики приводит к тому, что исследование все чаще «будет натыкаться на несуразности... Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой». 
Кажется естественным, что если существуют диссоциации, должен быть «запущен» механизм интеграции для их преодоления. Но, как это убедительно показали еще Л. С. Выготский и С. Л. Рубинштейн, «синтез» разнородного путем механического «сложения» обычно не осуществим: для этого необходимы особые условия. На наш взгляд, к ним в первую очередь относится пересмотр понимания предмета психологической науки, поскольку отмеченные выше диссоциации имеют одну причину — слишком узкое, ограниченное его понимание. Ситуация усугубляется тем, что отечественная психология стремительно меняется, пытаясь ассимилировать достижения зарубежной науки, от которых по известным причинам в течение многих лет была изолирована. Для преодоления кризиса требуется методологическая работа — ее «первым пунктом» должно быть уточнение понимания предмета психологической науки, его неоднородности и многоступенчатости. 
В последнее время анализу кризиса в психологии в данном ракурсе уделяется достаточное внимание. Наиболее интересные выводы содержатся в работе венгерских психологов Л. Гараи и М. Кечке, а также в работе А. В. Юревича— одной из немногих специальных исследований по данной проблеме. 
А. В. Юревич справедливо указывает, что возлагавшиеся в 70-е гг. XX века большие надежды на появление универсальной теории, принимаемой всеми психологами и призванной объединить психологическую науку, не оправдались: психология сегодня еще более мозаична и непохожа на естественные науки, чем раньше. 
Он четко определяет симптомы кризиса: 1) отсутствие единой науки, дефицит устойчивого знания, обилие альтернативных моделей понимания и изучения психического; 2) углубляющийся раскол между исследовательской и практической психологией; 3) конкуренция со стороны паранауки, возникновение пограничных между наукой и не-наукой систем знания. «В этой дисциплине отсутствуют общие правила построения и верификации знания; различные психологические школы или, как их называл А. Маслоу, «силы» представляют собой «государства в государстве», которые не имеют ничего общего, кроме границ; психологические теории даже не конфликтуют, а, как и парадигмы Т. Куна, несоизмеримы друг с другом; то, что считается фактами в рамках одних концепций, не признается другими; отсутствует сколь либо осязаемый прогресс в развитии психологической науки, ибо обрастание психологических категорий взаимно противоречивыми представлениями трудно считать прогрессом, и т.д.».  
Автор несомненно прав, когда утверждает, что неудачные попытки походить на естественные науки вызвали стремление обосновать исключительное положение психологии. Самоопределение психологии чаще всего осуществляется при помощи куновского понятия «парадигма». А. В. Юревич анализирует различные позиции относительно методологического статуса психологии и приходит к выводу о том, что их можно представить следующим образом: 1) психология представляет собой допарадигмальную область знания; 2) психология является мультипарадигмальной наукой; 3) психология — внепарадигмальная область знания. По его мнению, преобладающее сейчас определение методологического статуса психологии на основе третьей позиции позволяет психологии преодолеть комплекс непохожести на точные науки. 
Главную причину кризиса психологии автор видит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. «В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми».                                                                        Используя важные понятия «социодигмы» и «метадигмы», А. В. Юревич пишет: «Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различные социодигмы». Метадигмы связаны с выделением таких систем отношения к миру, как западная наука, традиционная восточная наука, религия и т.д.; они опираются на различные типы рациональности. «Эти системы носят более общий характер, чем парадигмы и даже социодигмы, и, развивая данную терминологию, их можно назвать метадигмами, отведя им соответствующее место в иерархии когнитивных систем» . Наука, согласно А. В. Юревичу, зависима от общества не только социально, но и когнитивно, впитывая и включая в состав научного знания порожденные другими метадигмами и распространенные в обществе представления. 
Не вдаваясь в дальнейшее обсуждение этой оригинальной и интересной работы, отметим, что не со всеми ее положениями можно согласиться. 
Несомненно, что кризис психологии может быть преодолен только целенаправленной совместной работой психологического сообщества, т.е. социальным путем. Но его первопричина лежит, по нашему мнению, именно в когнитивной плоскости и заключается в неадекватном понимании психологической наукой своего предмета.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

4.Кризис методологических  основ психологии. 
Для развития психологии во второй период характерно отсутствие больших оригинальных систем, в какой-либо мере сравнимых с теми, которые создал XVIII в. или начало XIX в., подчинение психологии таким построениям, как эклектическая "индуктивная метафизика" В.Вундта, прагматическая философия У.Джемса или эмпириокритицизм Э.Маха и Р.Авенариуса, и нарастающая борьба с идеалистических позиций против стихийно-материалистических тенденций, сенсуалистических и механистических принципов, на которых первоначально строится экспериментальная физиологическая психология; под конец этого периода борьба эта приводит психологию к явному кризису. Наряду с этим происходит дальнейшее развитие специальных экспериментальных исследований и совершенствование техники исследования.  
Физиологическая, экспериментальная психология по своим основным наиболее прогрессивным методологическим принципам и философским традициям была, как мы видели, к моменту своего оформления еще наукой XVIII века. Борьба против методологических принципов, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии, начинается уже на рубеже XX века. Она идет по многим линиям, повсюду в этой борьбе продолжается противопоставление одной противоположности другой.  
Эта борьба в своих основных тенденциях является идеологической борьбой, но опорные точки для тех конкретных форм, которые она принимает в практике психологического исследования, дают противоречия между конкретным фактическим материалом, который вскрывает поступательный ход научного психологического исследования, и теми методологическими основами, из которых исходила психология.  
Борьба по всем этим направлениям, начинаясь на рубеже XX века, тянется в зарубежной психологии по сегодняшний день. Но в разные периоды господствующими оказываются разные мотивы. Здесь приходится различать прежде всего период до 1918 г. (до окончания первой мировой войны и победы Великой социалистической революции в России) и последующий период. Во второй из этих периодов психология вступает в полосу открытого кризиса; в первый он подготовляется. Уже и в первый из этих периодов начинают складываться многие из направлений, которые станут господствующими в последующий период, – и иррационалистический интуитивизм А.Бергсона, и психоанализ З.Фрейда, и психология духа В.Дильтея, и т.д., но характерными для этого периода являются главным образом направления, ведущие борьбу против сенсуализма и отчасти механистического атомизма ассоциативной психологии, которая является на первых порах господствующим направлением психологии (Г.Спенсер, А.Бэн – в Англии, И.Тэн, Т.А.Рибо – во Франции, Э.Эббингауз, Е.Мюллер, Т.Циген – в Германии, М.М.Троицкий – в России). В этот период господствует еще тенденция рационалистического идеализма. В последующий период, в послевоенные годы, которые становятся и для психологии годами острого кризиса, господствующими все в большей мере становятся иррационалистические, мистические тенденции.  
Борьба против ассоциаций как основного объяснительного принципа экспериментальной психологии находит себе выражение и в другой очень симптоматической тенденции – тенденции вовсе отказаться от объяснения более сложных осмысленных ("духовных") психических явлений и ограничиться описанием тех форм, в которых эти духовные явления даны ("описательная психология" В.Дильтея). Но и эти тенденции (наметившиеся еще у Вундта, противопоставляющего физиологической психологии историческую психологию народов, изучающую высшие духовные образования – речь, мышление и т.д.) выступают на передний план уже в последующие послевоенные годы – в период кризиса.  
В годы, следующие за окончанием первой мировой войны, кризис принимает острые формы. Так же как кризис в физике, о котором писал В.И.Ленин в "Материализме и эмпириокритицизме", в математике и т.д., это кризис, связанный с идеологической борьбой за методологические основы науки. Рушатся методологические основы, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии; все большее распространение получает в психологии отказ не только от эксперимента, но и вообще от задач научного объяснения ("понимающая психология" Э.Шпрангера); психологию захлестывает волна витализма, мистицизма, иррационализма. Идущий из глубин организма инстинкт (А.Бергсон), "горме" (у У.Мак-Дугалла) вытесняет интеллект. Центр тяжести переносится от высших исторически сложившихся форм сознания к доисторическим, примитивным, "глубинным" ее основам, от сознания – к бессознательному, инстинктивному. Сознание низводится на роль маскировочного механизма, лишенного реального влияния на поведение, управляемое бессознательными влечениями (З.Фрейд). Наряду с этим механицизм принимает крайние формы, приходя к полному отрицанию психики и сознания человека; человеческая деятельность сводится к совокупности неосознанных рефлекторных реакций (поведенческая психология). В психологии народов и в учении о личности, в характерологии господствующими в зарубежной буржуазной психологии становятся реакционные расовые фаталистические теории (Э.Кречмер, Э.Иенш); в психологии ребенка широко распространяется педология, в педагогической и вообще прикладной психологии – тестология. 
Кризис психологии выявился в наибольшей своей остроте, когда сформировалась поведенческая психология – рефлексология в России и бихевиоризм в Америке, потому что поведенческая психология, выдвинув поведение как предмет психологии, с особенной остротой выявила кризис центрального понятия всей современной психологии – понятия сознания.    Понимание деятельности, или поведения, как совокупности реакций превращает реактивность в универсальный принцип: каждый акт деятельности представляется как ответ на внешний раздражитель. В основе этой концепции реактивности лежат теория равновесия и принцип внешней механической причинности. Внешний толчок нарушает равновесие; реакция восстанавливает его. Для дальнейшей деятельности необходим новый, извне идущий толчок.  
Сведение высших форм человеческой деятельности к механической сумме или агрегату элементарных реакций – рефлексов – ведет к утрате их качественного своеобразия. Эта радикально-механистическая аналитическая концепция носит и ярко выраженный антиисторический характер. Правильно отмечает Дж.Б.Уотсон, что бихевиористская психология "прямо выросла из работ над поведением животных". И недаром он начинает предисловие к первому изданию своей "Психологии" с заявления: "Когда я писал этот труд, я рассматривал человека как животный организм". Наряду со сведением психического к физическому поведенческая психология последовательно проводит сведение социального к биологическому. 
Теоретически решающим для понимания кризиса психологии, раскрывшегося в борьбе поведенческой психологии против психологии сознания, является то, что в конечном счете поведенческая психология и интроспективная психология исходят из одного и того же понимания психики, сознания. Идеалистическая психология признала реальные психические процессы лишь субъективными содержаниями самонаблюдения, а бихевиористы и рефлексологи некритически полностью приняли идеалистическую концепцию своих противников. Только в силу этого они не могли найти никакого иного пути для реализации объективной научности психологического познания, как отказ от познания психики. Интроспекционисты, замыкая психику во внутреннем мире сознания, оторвали психику от деятельности; бихевиористы приняли как непреложную истину этот отрыв друг от друга сознания и деятельности, внутреннего и внешнего. Только на этой основе можно было определить свою задачу так, как это сделали представители поведенческой психологии: вместо изучения сознания, оторванного от поведения, поставить себе задачей изучение поведения, оторванного от сознания.  
"Люди, – пишет Ф.Энгельс, – привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира". 
Это положение Энгельса полностью применимо к основному направлению западноевропейской психологической науки XIX в. Интеллектуализм, связанный с пренебрежением к неинтеллектуальной стороне психики, к динамическим движущим силам поведения, столкнулся с фактами, которые он оказался не в состоянии охватить и объяснить. Они вскрылись, во-первых, в генетическом плане сравнительной психологии, в которой изучение поведения животных, начиная с Ч.Дарвина, выявило значение проблемы инстинктов; с психологии животных эта проблема движущих сил, побуждений или мотивов поведения была распространена на человека. Роль влечений, аффективных тенденций вскрылась, во-вторых, в патологическом плане (в исследованиях П.Жане, З.Фрейда и др.). И опять-таки из области патологии сделаны были выводы и в отношении нормальной психологии. В частности, психоанализ показал на обширном клиническом материале, что общая картина психической жизни человека, созданная традиционной школьной, насквозь интеллектуализированной психологией, никак не соответствовала действительности. В действительности в психике человека, в мотивах его поведения проявляется далеко не только интеллект; в них существенную роль играют влечения, аффективные тенденции, которые часто приходят в острый конфликт с сознанием человека и, определяя его поведение, порождают жестокие потрясения.  
В связи с этим на передний план все больше выдвигается новая проблема – побуждений, мотивов, двигателей поведения, и психология начинает искать их не в идеях, а в тенденциях (отчасти Т.Рибо, затем П.Жане), потребностях (Э.Клапаред, Д.Катц, К.Левин, Дж.Шиманский), влечениях (З.Фрейд, А.Адлер), инстинктах и диспозициях (У.Мак-Дугалл, Э.Ч.Толмен и множество других). Выражающаяся в них динамическая направленность признается уже не чем-то производным, а тем основным, из чего психология должна исходить при объяснении поведения. 
Вместе с тем принцип динамичности, согласно которому психофизический процесс всецело определяется в своем протекании изменяющимися соотношениями, устанавливающимися в самом этом процессе, фактически означает, что весь опыт понимается как имманентный продукт субъекта. Принцип динамичности, который представители гештальт-теории противопоставляют "машинной теории" рефлекторной концепции, заключает в себе полное отрицание внешнего опосредования; он упирается в идеализм.  
Таким образом, несмотря на заостренную борьбу с частными проявлениями механицизма – со сведением целого к механистической сумме частей, гештальтпсихология сама является механистической концепцией. И в то же время, несмотря на свой "физикализм" и борьбу с "витализмом", она является феноменалистической, т.е. идеалистической, теорией. Идеализм и механицизм в самых утонченных и потому особенно опасных формах сплетены в ней в сложном единстве.  
Стремясь как будто преодолеть сложившийся под влиянием христианской идеологии и укоренившийся благодаря Р.Декарту дуализм психического и физического, души и тела, В.Штерн в своей персоналистической психологии вместо признания психофизического единства выдвигает принцип психофизической нейтральности: личность и ее акты не могут быть отнесены ни к психическим, ни к физическим образованиям. Оторванное от конкретной исторической личности человека, это понятие стало у Штерна абстрактной метафизической категорией. Понятие личности распространяется на самые различные ступени развития и перестает быть характерным для какой-нибудь из них. Личностью признается не только общественный человек, но также, с одной стороны, всякий организм, клетка, даже неорганические тела, с другой – народ, мир, бог. Личность определяется формальными внеисторическими категориями целостности и целенаправленности, выявляющимися в самосохранении и самораскрытии.