Россия снова в средней азии. Период внешнеполитического бездействия заканчивается

Когда-то один из основателей русской школы  геополитики А.Е. Снесарев писал: «Экономические завоевания идут теперь впереди военных. Не та нация сильна, которая завалила всю страну штыками, а та, которая держит в своих руках сети экономических завоеваний!»[8]. К настоящему времени Россия не только восстанавливает свое экономическое присутствие в регионе, но и существенно наращивает его. Более того, сегодня пока только Россия реализует масштабные многосторонние проекты (кооперация в разработке, добыче и транспортировке углеводородов, расширение военно-технического сотрудничества и др.), которые создают реальную основу для региональной интеграции. Например, в 2000-2006 гг. в Таджикистане более 40% общего притока прямых инвестиций составляют российские капиталовложения[9]. Правда, торгово-экономические отношения со странами Средней Азии пока не играют существенной роли для самой России, в 2006 г. совокупная доля этих стран во внешней торговле России составила около 3% (а во внешней торговле Китая, для сравнения – 0,6%). Доля России во внешнеторговом обороте Киргизии составляет 27,24%, Узбекистана – 16,39%, Казахстана – 18,87%, во всех случаях занимая первую строку рейтинга внешнеторговых партнеров. В среднем по итогам 2006 г. доля России во внешнем товарообороте стран Средней Азии составила около 17% (доля КНР – около 12%)[10].  

Участие России в среднеазиатской политике и экономике на макро-, региональном и микро-региональном (сотрудничество краев, областей, бизнес-структур, научно-образовательных институтов и др.) уровнях – один из важнейших императивов создания нового климата и возможностей сотрудничества, а может быть, и интеграции на двусторонней либо многосторонней основе для всего региона Центральной Азии, включающей китайский СУАР, российские Алтай и юг Сибири. Причем интересы России могут при этом вполне гармонизироваться с интересами США, действия которых уже в течение ряда лет вызывают критику не только ура-патриотов, но и прагматиков. Как пишет А.Д. Богатуров, «вопрос о приобретении Россией более заметной роли в обеспечении энергетических потребностей США уже перестал быть только теоретическим. Правда, до сих пор больше пишут и говорят о возможности поставок в США российских энергоносителей северным путем – через Мурманск. Южный (точнее, южносибирский) сценарий в этом контексте особого внимания не привлекает. Однако, если в самом деле усилия США по формированию пути вывода энергоносителей из материковой части Центральной Евразии к югу начнут себя оправдывать, то приобщение России к подобному коридору может оказаться важной задачей»[11]. В этом сценарии есть лишь один, но важный фактор противоречия: планы США по формированию путей вывода из Средней Азии жестко детерминируются соображениями политического характера, ставя целью не столько достижение экономических целесообразностей, сколько проектируя альтернативы российскому транзиту и китайскому вектору поставок среднеазиатских углеводородных ресурсов. Стоимость прокачки нефти по любому из западных альтернативных маршрутов окажется более высокой по сравнению с российскими аналогами, присоединение к обходным прозападным проектам потребует от республик Средней Азии заметно большего участия и более существенных гарантий, чем работа с Россией[12].  

История распространения российского влияния  в глубине Азии есть и история  присутствия некоторых элементов  европейской цивилизации. Есть очевидный общий интерес в сохранении русского языка как универсального инструмента для доступа региона к мировой культуре[13]. Сегодня этот язык не только сохраняет свое значение как элемент сближения и общения местных народов. Как показывает практика новейшей истории, с исчезновением системы образования на русском языке народы региона оказались явно неспособны ответить на вызовы глобализации. С потерей русского языка прямо связаны деградация центральноазиатских обществ, распространение примитивного исламизма, и, во всяком случае, происходящий дрейф Средней Азии в сторону, противоположную каким-либо европейским принципам[14]. Новый характер российско-среднеазиатских взаимоотношений вряд ли оставляет место для успешного применения весьма успешно распространявшихся в 1990-х гг. идеологем, апеллирующих к истории и акцентирующих на некоем неравноправном, «эксплуататорском» характере этих взаимоотношений в прошлом.   

Широкомасштабный  миграционный поток из Средней Азии в Россию говорит о том, что  сегодня, в отличие от ситуации в XIX и XX вв., демографически Россия не является больше фактором давления, наоборот, она сама сейчас нуждается в человеческих ресурсах Средней Азии. Поэтому можно уверенно предполагать, что любой процесс интеграции региона с Россией будет иметь мирный и ненасильственный характер, как это преимущественно и было исторически. Тем более абсурдным представляется тезис о некоем комплексе «вины» России и русских за многочисленные промахи и перегибы в период существования империи и союзного государства, который-де не позволяет ей (и им) на равных участвовать во всех среднеазиатских делах. Внутренний колониализм, будь то социальные и иные диспропорции, пренебрежение центра к периферии и пр. – не в меньшей, а подчас еще и в большей степени испытывали на себе и миллионы российских/советских граждан – этнических русских[15].  

Фактом  является то, что Средняя Азия, даже в самом утрированном ее понимании  образца 1990-х гг., сама, образно говоря, «перемещается» в Россию – миллионы этнических узбеков, таджиков и представителей других этносов на многие годы, нередко навсегда, переселяются в Россию, либо, как сезонная рабочая сила, выступают связующим, часто спасительным, звеном между родиной и Россией. В России, особенно в краях и областях южного приграничного пояса, диаспоры азиатского происхождения постепенно перерастают в устойчивые национальные сообщества местного социума, в том числе в статусно-правовом отношении.   

Россия, которая сформировалась как имперское  государство, как мировое государство, не может отступать от державной стратегии. Уход от традиционной политики мирового игрока губителен для России и чрезвычайно опасен для ее внешнего окружения. И не только в силу высочайшей и неизбежной экономической зависимости от России той же Европы. Особую опасность представляет собой возможный в случае такого развития событий слом ментальности населения российского населения, в силу того, что если политика минимальной достаточности утвердится, в России неизбежно разовьется русский национализм, обусловив постепенное скатывание к этнократическому государству. Симптомы такой опасности присутствуют в сегодняшней реальности, проявляясь в определенном росте национализма и самых разных фобий – этнических, религиозных, межрегиональных, расовых и так далее. Впрочем, это – глобальное явление не только в России, во многом объясняемое тем, что другие мобилизующие идеологии – социализм, демократия и т.д., уже «отыграли» свое, они оказались неактуальны к началу XXI в.  

Идеологические  причины происходящего непосредственно  для России состоят и в глобальном унижении русской нации и России в целом, которая, будучи Российской империей и затем Советским Союзом, всегда была одной из ведущих мировых держав. Развал страны поставил именно русскую нацию в двусмысленное положение. Она привыкла к своей «ведущей» роли, и сегодня имеет место определенный «кризис идентичности». Он подразумевает яростную защиту своей идентичности параллельно с поиском ее оптимальных характеристик. Усугубляет ситуацию и тот факт, что далеко не все приезжающие в Россию граждане стран бывшего СССР законопослушны и способны качественно интегрироваться в российскую действительность. Эти группы людей очень часто и не стремятся к адаптации и, возможно, не способны в силу причин культурологического характера. А процессы формирования общественного мнения носят зачастую обобщающий характер: в Екатеринбурге, например, негативное отношение к наркоторговцам-таджикам затрагивает всю таджикскую диаспору. Для развития национализма и ксенофобии конечно есть свои объективные причины: и экономические (область фактически депрессивная); и социальные (массовая безработица, в особенности скрытая); и исторические – глубинная Россия всегда достаточно остро реагировала на угрозу распада страны, потерю ее идентичности и поддерживала политические силы, артикулировавшие эту угрозу. В любом случае, говорить нужно сегодня скорее не о национальных конфликтах, а о наличии этнической напряженности на некритическом уровне. Само же наличие этой проблемы является поводом к размышлениям и последующим действиям о совершенствовании существующего в России мультикультурного общества и мультикультурного государства. Исторически это абсолютно оправданно – Россия всегда была полиэтнична. Россия сегодня – единственное из государств постсоветского пространства, которое не избрало для себя путь этнократии. В азиатской части России и ряде ее центральных областей, прежде всего в крупных городах и столичных мегаполисах, возникает новая этнонациональная структура, обладающая очевидными чертами среднеазиатского содержания и форм жизни, остаточных, обновленческих или конвергентных. Но, разумеется, эти процессы, во многом сохраняющие стихийный характер, не отменяют необходимости проведения специальной работы по развитию межрегиональных, трансграничных и иных связей[16].  

Трудовая  миграция в Россию создает для  стран Средней Азии колоссальную зависимость. В 2006 г. трудовые мигранты из стран СНГ вывезли из России более 3 млрд. долларов в виде денежных переводов и более 10 млрд. долларов наличными, общий годовой заработок мигрантов достиг 20 млрд. долл.. С учетом известного дефицита трудовых ресурсов, для самой России эти цифры – как показатель гипотетического экономического ущерба – абсолютно некритичны. Для стран происхождения мигрантов – а в Средней Азии это, прежде всего, Таджикистан и Киргизия – данные поступления имеют принципиальное значение. «Россия остается главным рынком труда для таджикских гастарбайтеров», – считает руководитель Информационно-ресурсного Центра для трудовых мигрантов Таджикистана Музаффар Шарипов. По его словам, с начала 2007 г. из Таджикистана на заработки выехало более 630 тысяч человек, «по нашим подсчетам около 90% из этих граждан выезжают в различные регионы России. В то же время, в Казахстане наших трудовых мигрантов чуть более 40 тысяч человек»[17]. В Таджикистане денежные поступления от мигрантов из России составляют около двух бюджетов республики, в Киргизии этот показатель заметно ниже, однако в обоих случаях чрезвычайно важным является и то, что трудовая миграция снимает значительную часть социальной напряженности, с которой неспособны справиться неэффективные экономики этих республик.  

* * *  

Важной  проблемой российско-среднеазиатских  отношений, во многом препятствующей формированию устойчивого партнерства, является перманентная неопределенность внешней  политики самих государств региона  по отношению ко всем внешним геополитическим игрокам, включая и Россию. Возведенный в догму в 1990-х гг. эвфемизм о так называемой «многовекторности» служит оправданием этой непоследовательности, продиктованной как объективными, так и субъективными, чаще всего сиюминутными, интересами, далеко не всегда совпадающими с подлинными национальными. В отношении всех внешних сил у стран региона попросту отсутствуют какие-либо долгосрочные стратегии в любой из сфер взаимодействия – политической, экономической, любой другой.  

Стремление  же России и русских в Азию вообще, и в Центральную Азию, в особенности – только отчасти проявление старых философско-политических и новых конкретно-политических идей, вроде азийства Э. Ухтомского или евразийства и неоевразийства образца 1920-х и 1990-х гг.[18] Сегодня этот процесс происходит и в силу действия более императивных факторов – геополитических и геоэкономических, демографических и миграционных, и др., хотя он и не есть простое выражение глобализации. Нельзя не отметить подвижности границ Средней Азии – как это было и в прошлом, они не совпадают с государственными, а носят скорее фронтирный характер, то есть служат некой линией культурно-цивилизационного рубежа[19], где, в случае с Россией, встретились и до сих пор вполне продуктивно взаимодействуют славянско-христианский и (преимущественно) тюрко-мусульманский миры.  

Россия  всегда была специфическим имперским проектом, особенностью которого являлось является то, что он лишен какого-либо коммерческого значения. Империю как огромный и единый территориально-пространственный комплекс создавали, руководствуясь политическими устремлениями, стремясь к тому, чтобы Россию окружало огромное, упорядоченное пространство, защищенное от всех внешних угроз. Именно вопросы собственной безопасности, защиты своего государственного пространства, а не некие синкретистские евразийские доктрины, преподносящие «связывание великих пространств Евразии» как мессианский долг России, стояло в основе российского продвижения в Азию.  

Такой подход подразумевал значительно более  органичное взаимопроникновение метрополии и колоний, нежели, скажем, в британском случае. Англия тоже была величайшей империей, но это был сугубо коммерческий проект, многочисленные владения были разбросаны в изрядном удалении от метрополии, представляя собой, по сути, филиалы большой фирмы под названием Объединенное Королевство. Крушение британской колониальной империи было неким сворачиванием проекта, ставшего убыточным.  

В результате такого рода подхода к колонизации, роль России в Средней Азии исторически  сложилась как системообразующая, как некий регулятор основных механизмов внутрирегионального равновесия. Кроме выполнения этой системообразующей и регулятивной роли, Россия является, по большому счету, самым эффективным, даже если в последние годы и больше потенциальным, вектором для модернизации центральноазиатских политических систем, как это и было исторически. Россия представляет собой наиболее приемлемый образец политической культуры для стран региона – учитывая характерную для политических систем этих стран высокую роль государственных структур. Она есть вектор ориентации стран региона, если не на демократию в классическом понимании этого термина, то, по крайней мере, на обеспечение большего плюрализма внутри центральноазиатских политических систем.  

На этом фоне российский постимперский проект в его самом широком понимании  имеет полное право на полноценное существование. Континентальный профиль России как государства не оставляет ей возможности существовать иначе, нежели в качестве великой державы, к которому она стремительно возвращается. Поэтому без России и вопреки России уже не возможно решить ни одной сколько-нибудь значимой международной проблемы, тем более – в регионе, объективно представляющем для России сферу национальных интересов, где, несмотря на все потери постсоветского времени, Россия сохранила наибольшее число определяющих факторов влияния.