Содержание и проблематика романа Л.Н. Толстого «Воскресение»

     Так же, как в одной поваренной книге  говорится, что раки любят, чтоб их варили живыми, он вполне был убежден, и  не в переносном смысле, как это  выражение понималось в поваренной книге, а в прямом, — думал и говорил, что народ любит быть суеверным. Он относился к поддерживаемой им религии так, как относится куровод к падали, которою он кормит своих кур: падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить падалью.

     Разумеется, все эти Иверские, Казанские и  Смоленские очень грубое идолопоклонство, но народ любит это и верит  в это, и поэтому надо поддерживать эти суеверия. Так думал Топоров, не соображая того, что ему казалось, что народ любит суеверия только потому, что всегда находились и теперь находятся такие жестокие люди, каков и был он. Топоровы, которые, просветившись, употребляют свой свет не на то, на что они должны бы употреблять его, — на помощь выбивающемуся из мрака невежества народу, а только на то, чтобы закрепить его в нем».

     Толстой буквально глумится над главой официальной  церкви, сама фамилия которого наводит  на мрачные ассоциации с топором  палача. Внешние церковные атрибуты, будь то обряды, иконы или государственные  формы управления церковью, по убеждению писателя, суть суеверия, способные только оставить народ во мраке невежества и подчинить его господству жестокосердных чиновников. Князь Нехлюдов, в отличие от Топорова, отнюдь не лишен нравственного чувства и постепенно приходит к сознанию равенства и братства людей. В финале романа он, подобно Раскольникову в эпилоге «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, просветляется и перерождается от чтения Евангелия. Нехлюдов «не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.

     Но  мало того, что он сознавал и верил, что, исполняя эти заповеди, люди достигнут  наивысшего доступного им блага, он сознавал и верил теперь, что всякому человеку больше нечего делать, как исполнять эти заповеди, что в этом — единственный разумный смысл человеческой жизни, что всякое отступление от этого есть ошибка, тотчас влекущая за собою наказание. Это вытекало из всего учения и с особенной яркостью и силой было выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, в который они были посланы для работы на хозяина, был и с собственностью; что все, что было в саду, сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об их обязанности к нему». Толстой старается доказать, что непосредственное обращение к Евангелию, без всякой помощи церкви, способно преобразить человека. Главный герой «Воскресения» приходит к выводу, что люди точно так же наивно полагают, что они хозяева своей собственной жизни, тогда как в действительности посланы в мир по воле Божьей и для осуществления Божьего промысла. А следование Божьим заповедям будто бы приведет к установлению Царствия Божьего на земле. Следует отметить, что последнее утверждение противоречит не только православию, но и почти всем другим христианским конфессиям.

     Нехлюдов, подобно Раскольникову, проникся духом  Евангелия и начал новую жизнь, «не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним, с этих пор, получило для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее». Здесь парадоксальность совпадения заключается в том, что Достоевский считал именно православие лучше всего отражающим дух и идеалы первоначального христианства, тогда как Толстой создал новое христианское учение, а православие решительно отверг. Однако сами христианские идеалы двух писателей оказались практически тождественными. Только, в отличие от Достоевского, Толстой думал продолжить историю Нехлюдова, отчего и закончил «Воскресение» словами о будущем, намекая на возможность следующего романа или повести с тем же героем. В толстовском дневнике сохранилась запись от 23 июня 1900 г.: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое - продолжение Воскресения: крестьянская жизнь Нехлюдова». Однако это намерение так и осталось неосуществленным. Толстой был писателем-реалистом и понимал трудность изображения в реалистической манере жизни человека по евангельским заветам. Ведь даже ему самому не всегда удавалось жить в соответствии с ними. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Как поняли зарубежные читатели общий смысл романа, его идейную проблематику

     Первое, что поражает при знакомстве с  письмами-откликами зарубежных читателей  на произведения Толстого, — сила ”заражения”  и восхищения искусством русского писателя людей разных стран и континентов, разных классов и слоев общества. Авторы писем утверждают: до знакомства с Толстым ни один писатель не волновал их с той же силой, не доставлял такой высокой духовной радости: ”Я не в состоянии передать в письме тот восторг, с которым английская публика встретила Ваши произведения. Какие бы слова я не подбирал, они не могут выразить восхищения Вашими книгами” (Стенли Уисерс. Англия. Январь 1889 г.).

     «...Всего двенадцать месяцев назад я познакомился с Вашими произведениями, прочитал “Воскресение” и “Исповедь”. Я достал все Ваши книги, переведенные на английский язык. Что за божественная радость! Я едва мог думать и говорить о чем-либо другом, кроме Толстого и его произведений», — писал Толстому из Шотландии рабочий Виктор Лунгрем (1902, Глазго).

     Вместе  с тем третий, написанный ”кровью сердца” роман Толстого воспринимался во многом иначе по сравнению с «Войной и миром» и «Анной Карениной». Роман этот так же, как другие произведения писателя, восхищал гениальной художественной прозорливостью, доставлял высокую духовную радость. Но прежде всего он ”потрясал” (слово это многократно повторяется в письмах-откликах) страшной картиной бедствий народных, зрелищем вопиющей социальной несправедливости, насилия и издевательств, творимых над народом.

     Третий  великий роман Толстого — это, по словам Ромена Роллана, ”художественное завещание”. Он был воспринят тысячами и тысячами людей как смертный приговор всему эксплуататорскому строю. В то же время чуткие читатели услышали в ”Воскресении” — этом ”совокупном письме” страстный призыв писателя к своим братьям-людям России и всего мира — к нравственному совершенствованию, доброте, человечности, самоотверженному служению народу. Как мы увидим, третий роман Толстого, проникнутый гневным отрицанием зла и светлой верой в духовные силы человечества, оказал особенно могучее влияние на современников, людей из разных стран мира, вызвал наибольшее число откликов.

     Прежде  всего хочется привести отрывок  из письма американца Броунела Харриета Мазера, активного члена ”Русского  клуба”, целью которого было изучение России, ее культуры и литературы. Сообщая Толстому, что ”Воскресение” произвело огромное впечатление на многих ”мыслящих американцев”, он такими словами характеризовал содержание и идейный пафос романа: ”Глубина и многообразие поставленных проблем, возвышенное, искреннее стремление к самопожертвованию ради блага ближнего, наконец, горячее желание помочь своим соотечественникам и своей славной родине вызвали всеобщее признание и восхищение”. Автор письма сообщал Толстому, что очередное заседание ”Русского клуба” будет посвящено его творчеству, его деятельности ”на благо русского народа”.

     Примечательно, что многие корреспонденты, писавшие Толстому из разных стран мира, главный  пафос ”Воскресения” усмотрели  в защите интересов задавленного народа, а в самом писателе увидели защитника ”угнетенных и несчастных” всего мира.

Приводим близкие  по содержанию выдержки из писем, присланные в Ясную Поляну из разных уголков  земли: Швейцарии и США, Аргентины  и с острова Ява.

     «Досточтимый  сэр! Прочитав “Воскресение”, я не могу отыскать слова, чтобы выразить мою высочайшую оценку Вашего превосходного произведения. Пусть будет Вам суждено прожить многие годы, чтобы продолжать защиту угнетенных и несчастных, тех, кого жизненные условия толкают на ложный путь» (из письма А. Е. Пельцер. Манчестер. 29 ноября 1903 г.).

     ”Восхищаюсь Вашими творениями, говорящими о... любви к народу, сострадании к бедным и угнетенным. Да пошлет Вам Бог здоровье и жизнь, чтобы Вы могли продолжить свое прекрасное творчество” (из письма Шарля Миллионе — студента. Швейцария. 26 октября 1901 г.).

     ”Восхищение вызывает не только Ваш талант, но защита несчастных и бедных” (из письма С. Босколо. Аргентина. Февраль 1909 г.).

     К автору ”Воскресения” — ”защитнику угнетенных” — обращались редакторы  социалистических газет, профсоюзные деятели, организаторы рабочих библиотек с просьбой прислать его произведения.

     Как бы ни было велико значение гневных  социально-обличительных трактатов  и статей Толстого, прежде всего  его третий роман, пронизанный болью  за судьбу обездоленного народа, прочитанный миллионами простых людей в разных странах, утвердил за Толстым славу великого народного писателя.

     «В  авторе “Воскресения”, знаменитых трактатов  и публицистических статей “Так что  же нам делать?”, “Царство божие  внутри вас”, “Не могу молчать” демократические читатели видели не только “адвоката стомиллионного земледельческого народа”, но также защитника всего трудового человечества», — пишет К. Н. Ломунов⁴. Письма иностранных корреспондентов с неопровержимостью документов подтверждают справедливость этого утверждения.

     Взгляд  на искусство Толстого, в частности  на роман ”Воскресение”, сквозь ”призмы” оценок многих иностранных читателей позволяет ярче увидеть, острее почувствовать некоторые примечательные особенности творчества писателя, и прежде всего всемирное общечеловеческое звучание его произведений.

     Как правило, иностранцев поражало ощущение близости, духовного родства с героями Толстого. ”В Ваших произведениях я нашел так много мыслей и чувств, дремавших во мне, ясно и просто выраженных” (Дитрих Вальтер. 19 лет. Август 1904 г.).

”Своими произведениями Вы приготовили мне редкостный дар, высказав многое из того, что я нахожу в своей душе” (Элизабет Кох).

Корреспонденты  Толстого — жители Европы и Азии, Америки и Австралии — писали о том, что в русских людях  — персонажах ”Войны и мира”, ”Анны  Карениной”, ”Смерти Ивана Ильича”, ”Крейцеровой сонаты”, ”Воскресения” они узнают себя, свои мысли, чувства, душевные состояния.

Американский  читатель — участник военных действий — был поражен близостью своих  переживаний, испытанных во время ранения, к мыслям и чувствам князя Андрея, раненного на поле Аустерлица. Уроженки Дании и Японии, Аргентины и Бразилии с жаром утверждали, что ”Анна Каренина” — это роман о них, а героиня Толстого — их ”родная сестра”.

О духовном родстве  с Нехлюдовым (как будет показано ниже) рассказывали автору читатели из-за рубежа.

«Назначение искусства  в наше время в том, — писал  Толстой в трактате “Что такое  искусство?” — чтобы перевести  из области рассудка в область  чувства истину о том, что благо  людей в их единении между собой...» (30, 195).

     Большинство иностранных корреспондентов не знало и не могло знать этих мыслей писателя уже просто потому, что свои письма в Ясную Поляну они отправляли до выхода в свет и перевода на иностранные языки трактата ”Что такое искусство?”. Тем не менее их письма — яркие, ничем не заменимые свидетельства того, с какой силой искусство Толстого служило делу братского единения людей земли, тому великому делу, к которому призывал Толстой-мыслитель и теоретик искусства.

     Обличая в своем романе со «страстностью, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в стремлении “дойти до корня”»⁵ буржуазное государство, правосудие, официальную церковь, милитаризм, частную собственность на землю, русский писатель поднимал в ”Воскресении” те острые социальные проблемы, великие вопросы, которые стояли перед людьми разных стран мира. Если соотечественники писателя обычно смотрели на роман ”Воскресение” как на панораму жизни русского самодержавно-полицейского государства, читатели-иностранцы чаще всего видели в нем художественное обобщение, выходящее далеко за национальные рамки. Сила художественного прозрения автора

     ”Воскресения” была такой могучей, что едва ли не все социальные вопросы, им поднятые: о государстве, церкви, суде, карательной системе, земельной собственности, роли реакционной военщины воспринимались читателями-иностранцами как свои, близкие.

     Корреспонденты  постоянно отмечали животрепещущую актуальность проблем, поднятых Толстым, для их страны, для их жизни. Там, где русские читатели легко угадывали в уродливых ”столпах общества” реальные фигуры кровавых правителей России, читатели Англии и Франции, Германии, Испании и Соединенных Штатов Америки видели художественное обобщение, имеющее не только национально-русское значение.

     Убеждая Толстого встать на защиту своего авторского права, бороться с бесчестными иностранными издателями, уродующими ”Воскресение”, читатель Э. Кальб из Франкфурта-на-Майне приводил следующий важнейший довод: ”Книги Ваши (идеи, в них заключенные) интересны не только для России, они зачастую приложимы и у нас, в Германии”⁶.