Счастья в творчестве А. Платонова

     Содержание

1. Введение.
2. Проблематика счастья и несчастья  в творчестве  Платонова на примере  повести «Джан»
3. Проблема построения всеобщего и отдельного счастья в повести А. Платонова «Джан».
4. Заключение.
5. Список использованной литературы.

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Введение

          Андрей Платонов – первый русский  писатель, который обратил внимание на утрату «сокровенности» в человеке и забил тревогу. Особо обращает на себя внимание проблема построения всеобщего и отдельного счастья в творчестве А.Платонова.

         Изучением творчества А. Платонова занимались: Е.Д.Шубина, Т.А.Никонова, Будаков В., Буйлов В. «Андрей Платонов и язык его эпохи», Золотоносов М., Евдокимов А., Елисеев Н., Ковров М., Лангерак Т., Ласунский О.Г., Матвеева И.И. , Найман Э. , Орлов Ю.В. и другие.

     Цель  данной работы – изучение проблемы всеобщего и отдельного счастья в творчестве А. Платонова на примере повести «Джан». Задачи данного исследования:

     1. Изучение проблемы счастья и несчастья  в творчестве  Платонова на примере  повести «Джан»

     2.Исследование проблемы построения всеобщего и отдельного счастья в повести А. Платонова «Джан».

     Поэтому работа состоит из двух частей.

     В заключении подведены итоги проведенного исследования. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

1. Проблематика  счастья и несчастья  в творчестве  Платонова на примере  повести «Джан»

         Подлинным шедевром мировой прозы является повесть "Джан". Такую веру в человека, такую силу исторического оптимизма в художнике XX века трудно с чем-либо сопоставить. 

     Человек среди песков, среди особого пространства, где он стоит ровно столько, сколько "стоит" его мужество, его душа, где нельзя быть иждивенцем, перекладывающим все трудности на других. В пустыне надо видеть мир очень зорко — не физическим зрением, а с помощью памяти, воображения. Пустыня безмолвна, не "говорлива", но сколько неизреченных слов услышит здесь чуткое сердце, какие глубокие "вздохи" донесутся отсюда до него! Восток лишь дремал тысячелетиями, вздыхая среди солнечного изобилия, но сколько великих идей рождалось среди этих вздохов, в кажущейся его лени. И в сущности, весь подвиг главного героя "Джан" коммуниста Чагатаева, выводящего народ "джан" — символический образ всех одиноких, брошенных, обездоленных — из плена бесплодной впадины в пустыне, был победой над этими "тормозами" покорности, разобщения, обессиливавшими людей. 

     На  опыте народа джан Платонов показывает, что проблема счастья и его  достижения не является простой и  легко решаемой, несмотря на то, что  Назару Чагатаеву, казалось бы, удалось "устроить на родине счастливый мир  блаженства". Но спасение от голодной смерти людей - это лишь самый первый этап, создающий предпосылки для  обретения полного и подлинного человеческого счастья. Идеал не достижим одним усилием воли героя. Слезы Назара Чагатаева по поводу разошедшегося в разные стороны  народа джан -не только проявление его  печали и разочарования. Он, конечно, глубоко переживает момент, когда  народ джан перестал подчиняться  его разуму и воле и начинает действовать  самостоятельно. Но в переживании  героя отражается и его прозрение, он теперь по-новому понимает и судьбу народа, и свою собственную миссию: "Он (Чагатаев) ведь хотел из своего небольшого сердца, из тесного ума и воодушевления создать здесь впервые истинную жизнь, на краю Сары-Камыша, адова дна древнего мира. Но самим людям виднее, как им лучше быть. Достаточно, что он им помог остаться живыми, и пусть они счастья достигнут за горизонтом..." . А спустя некоторое время Назар, вернувшись в аул после безрезультатных поисков людей из племени джан, находит свой народ в новом единстве, готовым к качественно иной жизни. Таким образом, под пером Платонова идея о благостном рае и спасителе-избавителе получает совсем особое наполнение, а проблема поиска счастья из разряда общественных переводится на уровень личностных и философских исканий: это "поиск пути к истинному, историческому освобождению человеком самого себя".

     Несмотря  на то, что взгляды А. Платонова  и его художественная система  находились в постоянном развитии, мир писателя, по мнению многих исследователей, оставался всегда целостным и  прочитывался как "единый текст". Однако при этом одной из постоянных характеристик творчества создателя "Джан" в разные периоды является его противоречивость и двойственность. Например, противоречия и эклектичность в раннем творчестве А. Платонова отмечают Т. Лангерак и В. М. Акаткин; о сложности, а порой и раздвоенности платоновского мировосприятия во второй половине 20-х годов свидетельствуют наблюдения Е. Толстой-Сегал, Н. Г. Полтавцевой, Л. Карасева и некоторых других. Наиболее сложной представляется проблема выражения авторской позиции в произведениях писателя 1930-х годов, которую затрагивают в своих статьях и монографиях Н. В. Корниенко, В. А. Свительский, О. Меерсон, М. Золотоно-сов и др.

     Искусство А. П. Платонова настолько своеобычно, что ему трудно найти какую-либо параллель в русской литературе.

     Нынешний  взгляд на искусство Платонова несет  в себе трезвое понимание и  драматизма его судьбы и бессмертия его искусства. Платонов не написал  всего, к чему был готов и на что был способен, но это, безусловно, автор, творчески состоявшийся: платоновский художественный мир дарует читателю счастье прикосновения к подлинной жизни и высокому Искусству.

     В обращенности к герою "сокровенное" синонимично своеобычному, отчетливо  личностному и одновременно скрытому, полностью не опредмеченному ни в  слове, ни в действии.

     В этом типе выявилась со всей полнотой мысль А. Платонова о постоянно живущей и движущейся духовности "простого "человека". Как правило, далекий от мировой культуры, не прикоснувшийся к книжному опыту, платоновский герой несет духовность в самой своей природе, а питание получает эта духовность из постоянного увлечения героя работой, его таланта умельца, его отданности любимому ремеслу. Эта мысль "одухотворила" (используем любимое слово Платонова) все его творчество и, в частности, определила "сокровенную" сущность его любимых героев 20-х годов. На протяжении многих лет работы Платонова в искусстве облик его "сокровенного человека" менялся, рождались новые его модификации. Одна из них - "душевный бедняк" из очерков начала 30-х годов ("Че-че-о", "Впрок"). Другая - "одухотворенный человек" в творчестве писателя 30-х годов ("Джан", "Фро", "Свежая вода из колодца"), военных и послевоенных лет ("Одухотворенные люди", "Афродита" и др.).

     "У  человеческого сердца", - определил  свою писательскую позицию А.  Платонов.

     Единство  в мире Платонова конкретно-исторических и "бытийных" мотивов, сращение в  его персонажах социально-психологического с символико-философским демонстрирует  в наиболее "чистом виде" повесть "Джан". Она была живым откликом советского писателя на бурную действительность Средней Азии 30-х годов: именно в  это время там развернулись социалистические преобразования. А. Платонов в составе  бригады писателей Оргкомитета  СП СССР побывал в Туркмении весной 1934 г., и его впечатления от этой поездки отразились в рассказе "Такыр" и повести "Джан".

     Ситуации  и герой "Джан" были предсказаны  в творчестве Платонова его рассказом 1926 г. "Песчаная учительница".

     Учительница Мария Никифоровна застала крестьян, живущих на границе с прикаспийской  пустыней, в состоянии отчаяния, на грани смерти. "Усталый голодный крестьянин много раз лютовал, дико работал, но силы пустыни его сломили  и он нал духом, ожидая либо чьей-то чудесной помощи, либо переселения  на мокрые северные земли". И женщина  смогла поднять их сломленный дух  и вдохновить на работу (насаждения кустарников прекратили путь пескам). Но беда пришла вновь: кочевые тропы  привели в село кочевников, которые, дабы выжить, веками уничтожали все  растения на своем пути: "Мы не злы, и вы не злы, но мало травы. Кто-нибудь умирает и ругается". Марья  Никифоровна теперь поняла "сложную  и глубокую жизнь племен пустыни, поняла всю безысходную судьбу двух народов, зажатых в барханы песков", и она решала поспорить с судьбой, не пожалев всей своей жизни. "Вы, Марья Никифоровна, могли бы заведовать целым народом, а не школой", - в  этих словах прямое предвосхищение миссии Назара Чагатаева из "Джан".

     Как известно, среднеазиатская тема заняла особое место в советской литературе начала 30-х годов. Поездка группы писателей в Туркестан в 1930 г. дала материал для "Саранчи" Л. Леонова, "Рассказов бригадира М. Н. Синицына" Вс. Иванова, "Пустыни" П. Павленко, "Кочевников" Н. Тихонова. Все эти  произведения, созданные дарованиями  очень различными и разновеликими, несли в себе одну общую черту - генетическую связь с очерком - жанром, наиболее мобильно откликающимся  на злобу дня.

     Повесть Платонова "Джан" противостоит очерку условностью своего поэтического мира. Движение к социализму отсталых .среднеазиатских народов, ставшее реальностью в 30-е годы, у Платонова воплотилось в поисках счастья неким народом "джан", поскольку именно этот народ -"изо всех народов Советского Союза наиболее нуждающийся в жизни и в счастье". Уже этим выбором содержанию повести были приданы приметы "экспериментальности": испытание идеи в специально выбранных "крайних" условиях. Эти "крайние" условия во многом определили и главную формальную особенность "Джан" - ее двужанровую природу.

     Начало "Джан" (московские сцены) - психологическая  повесть, источник динамики которой  во влечении - отталкивании Назара Чагатаева  и Веры. Хотя их влечение друг к другу  велико, Вера, которая старше Назара и опытнее его, недаром не верит  в прочность их союза. Героев разделяет  нечто очень серьезное, заключенное  в особенностях мировосприятия каждого. Вере ее несчастья кажутся закономерными  и неодолимыми: "Она верила в  свое обреченное одиночество, хотя Назар  женился на ней и разделил ее участь". Чагатаев же недоумевает, "почему счастье  кажется всем невероятным и люди стремятся прельщать друг друга  лишь грустью". Расхождение в мироощущении Веры и Назара особо четко проявилось при обсуждении судьбы будущего ребенка  Веры. Назар: "Он будет рад" (своему рождению). Вера: "Он будет вечный страдалец". Встреча с Верой  только укрепила убеждение Назара в  своем особом предназначении: "...горе представлялось ему пошлостью, и  он решил устроить на .родине счастливый мир, а иначе непонятно, что делать в жизни и зачем".

     Московские  сцены - своего рода "реалистический пролог" к легенде", в жанре  которой даны эпизоды страданий  и спасения народа джан. Симптомы нарастающей  легендарности заявляют о себе еще  раньше, когда Чагатаев по пути на родину неожиданно сходит с поезда и 7 дней (цифра, популярная в народных легендах-сказках) идет пешком до Ташкента. Но для этого  поступка есть и убедительная реальная мотивировка: Чагатаев хотел сердцем  почувствовать свою землю, забытую  в столице. Разговор Чагатаева с  секретарем, отправляющим его на поиски джан, - опять "правдоподобное" повествование. Положение, в котором находится  народ, характеризуется в этом разговоре как ситуация "у последней черты", когда новое (еще одно) несчастие в чреде бедствий уже неминуемо несет смерть.

     "Одно" ("одна") и "ничего" - эти  слова господствуют в характеристике  народа джан. Объясняя секретарю  смысл названия "джан" ("означает  душу или милую жизнь"), Чагатаев  говорит: "У народа ничего не было, кроме души и малой жизни, которую ему дали женщины - матери, потому что они его родили". Секретарь: "Значит, все его имущество - одно сердце в груди, и то, когда оно бьется..." "Одно сердце, - согласился Чагатаев, - одна только жизнь, за краем тела ничего ему не принадлежит. Но и жизнь была не его, ему она только казалась".

     В этой ситуации с ее амплитудой колебаний  от "одно" к "ничего" обычные  психологические стереотипы, естественно, нарушаются. И обыкновенный мир приобретает  отчетливые приметы странности. Сочетанием ^странный и обыкновенный", как  справедливо отмечалось в, одной  из первых рецензий на публикацию "Джан", высказано существо поэтического мира повести .

     Собственно  легенду открывает встреча Чагатаева  с верблюдом (эмблемой пустыни). Встреча  эта символична: с нее начинается цепь спасения героем, существ несчастных, обреченных на гибель. Недаром верблюд  предельно очеловечен, он глядит на Назара "напряженно и внимательно, готовый заплакать или улыбнуться, мучающийся от неумения сделать и  то и другое".

     Если  в Москве возвращение на родину ощущалось  Чагатаевым как долг, то в пустыне  оно переосмысляется уже как  миссия: герой призван исправить  несовершенство мира и тогда осуществится "счастливое назначение людей как  необходимое и непременное". Ключ к самоощущениям героя - в таких  строках повести: "Все было странно  для него в этом существующем мире, сделанном как будто для краткой насмешливой игры. Но эта нарочная игра затянулась надолго, на вечность, и смеяться никто уже не хочет, не может. Пустая земля пустыни, верблюд, даже бродячая жалкая трава - ведь все должно быть серьезным, великим и торжествующим.

     Это "должно быть" и взывает к  активности Назара. Еще настоятельнее  подобный же призыв звучит в словах девочки Айдым, обращенных ко всей взрослым и сильным, а значит - к Назару. "Девочка смотрела на Чагатаева  странным человеческим взглядом, который  он старался понять: - Отчего здесь плохо, когда мне надо хорошо?". "Надо", исходящее от всего бедного и  потерянного человечества, и "должно" - от постигшего несправедливость мира сильного человека - слились и породили подвиг Чагатаева. В ситуации "у  последней черты" он мог воплотиться  только в спасении народа джан от тяготеющей над ним смерти, сохранении "целости" каждого человека и всего народа.