Образ наполеона в творчестве Пушкина и Лермонтова

В оде «Вольность» (1817) строфа «Самовластный злодей…» знаменует некоторый сдвиг, произошедший в художественном сознании Пушкина по отношению к образу Наполеона. Яростные обличения «злодея» становятся абстрактными. Слова «тиран», «злодей» и т.п., применяемые к Наполеону, постепенно стали обозначать любого тирана, «тирана вообще» [3:48].

После оды «Вольность» на протяжении четырёх лет Пушкин ни разу не упоминает о Наполеоне – до тех пор, пока 18 июля 1821 года не отметит записью известие о смерти Наполеона. Вскоре поэт создает оду «Наполеон» (1821). В нём сделана попытка осмыслить весь жизненный путь Наполеона, дать оценку его исторической роли. В этой оде поэт осуждает захватнические походы Наполеона. Одновременно у него появляется и чувство сострадания к изгнаннику. А.С. Пушкин описывает место заточения Наполеона – остров Св. Елены: «Чудесный жребий совершился: угас великий человек. В неволе мрачной закатился Наполеона грозный век исчез властитель осуждённый, могучий баловень побед» [3:74]. Поэт высказывает мысль, что Наполеон был игрушкой в руках истории:

        «Надменный! Кто тебя подвигнул, кто обуял твой дивный ум?

          Как сердца русских не постигнул ты с высоты отважных дум?»[3:74].

В оде французский полководец сталкивается с Немезидой, богиней, карающей за высокомерие:

«И длань народной Немезиды подъяту видит великан

          И до последней все обиды отплачены тебе, тиран» [3:74].

Поэт использует старославянизмы и мифические образы («…и длань народной Немезиды…»), эпитеты («сон могильный»), метафоры («…помчал к боям их ополченья, их цепи лаврами обвил…»).  Таким образом, можно сделать вывод, что трактовка образа Наполеона несколько меняется. Появляется сочувствие как к изгнаннику, хотя поэт продолжает осуждать французского полководца.

За прошедшие четыре года многое изменилось в политической и общественной жизни Европы, и эти изменения самым непосредственным образом повлияли на отношение к Наполеону и в европейском и в русском обществе.  С годами в памяти народа бледнели воспоминания об ужасах войны, о тяжести деспотического режима и на первый план выступали представления о военной славе, о процветании и могуществе государства. И точно также, по мере того как забывались негативные черты личности Наполеона, всё ярче делался образ непобедимого полководца, твёрдого и умного правителя. Обаяние исключительной личности постепенно затмевало воспоминание о жёстком и деспотичном самодержце, «герой» заслонял «тирана». Способствовал этому и тот мученический ореол, который приобрёл Наполеон за годы изгнания и заточения. И наконец, его смерть, положившая конец земным распрям и претензиям, решительно переключила внимание на трагические и героические аспекты его личности и судьбы. Создавался культ Наполеона, который поддерживали Байрон, Гюго, Беранже, Гейне. «Наполеоновская легенда», таким образом, быстро набирала силу.

Исключительные качества личности Наполеона не раз отмечали даже в русской публицистике периода войны 1812 года, но тогда они служили лишь контрастом к картинам зла, им содеянного, подчёркивалось, что он не сумел направить свой талант на благо людей, а использовал его во зло им.  С развитием же «наполеоновской легенды» прежние характеристики не отменяются вовсе, этические критерии никогда не утрачивают до конца своего значения, но акцент на исключительности до известной степени менял сами эти критерии. Великому человеку прощалось то, что не прощалось простому смертному, его образ постепенно идеализировался и приобретал всё большее влияние на умы. Такова была общекультурная ситуация, в которой следует рассматривать произведения  Пушкина о Наполеоне начиная с 1821 года [1].

Исторические воззрения самого Пушкина с лицейских времён претерпели значительные изменения. Изменилось его отношение к революции, которая теперь представляется благодетельной и желанной. Теперь для Пушкина Наполеон не абстрактный «тиран», а деспот, подчинивший революционные завоевания народа своим эгоистическим целям, направивший энергию «обновлённого народа» по ложному пути, принесший страну в жертву своим честолюбивым замыслам. Противопоставляется уже самодержец – революционной стихии.

Ода «Наполеон» удивительна тем, что в сущности однозначно отрицательная оценка исторической роли и деяний Наполеона сочетается с романтически-восторженной его характеристикой. В первых же строчках декларируется: «Чудесный жребий совершился,//Угас великий человек», и, таким образом, все дальнейшие рассуждения идут под этим знаком, с презумпцией величия. Б.В. Томашевский склонен был относить этот аспект темы за счёт романтических увлечений Пушкина, которые были для поэта преходящими и не слишком глубокими. На этом основании исследователь просто не придавал значения подобным поэтическим декларациям, полагая, что не романтические черты героя занимают Пушкина: «Тема Наполеона для него – повод для исторических размышлений о причинах современного положения вещей» [14:44].

Между тем романтизацию образа Наполеона нельзя просто сбросить со счетов. Пушкин не просто принимает как данность величие Наполеона и исключительность его судьбы. Он стремился определить своеобразие и историческую уникальность этого величия и исключительности. Только в двух строках дана столь точная и проницательная характеристика индивидуальных и вместе с тем точно обусловленных исторической ситуацией мотивов, вдохновляющих Наполеона: «Тебя пленяло самовластье//Разочарованной красой». Внутри этого стихотворения разительны резкие противоречия. Безусловно отрицательная оценка всех деяний Наполеона и безусловное же удовлетворение в связи с его поражением плохо сочетаются с представлением о «чудесном жребии» «великого человека». К тому же в стихотворении бросается в глаза смешение разных стилей: романтической поэтики с её тяготением к ярким парадоксальным образам и элементов одической системы с её моралистическим пафосом. Само отношение Пушкина- романтика к Наполеону не укладывается в рамки однозначной оценки. Противоречивость образа Наполеона воплощена здесь как раз в романтических образах, допускающих сочетание «героического» и «преступного»: «блистательный позор», «в величии постыдном», «зло воинственных чудес». Но соседство в одном стихотворении таких характеристик, как «великий человек» и «враг», «тиран»; таких высказываний, как «Надменный! Кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум?» и «…до последней все обиды Отплачены тебе, тиран!», свидетельствует не о разных гранях одного образа, а о разных, противоречащих друг другу образах.

 В 1824 году Пушкин, разочарованный  в современном ему революционном  движении, отказывает Наполеону  в подобной исторической роли.

И всё-таки Пушкин восхищается яркостью и необычностью судьбы, отвагой самоутверждения Наполеона в этой оде. В ней отразилось смешение противоречивых чувств, не нашедших гармонического разрешения. Здесь Наполеон – это герой и тиран одновременно.

В оде «Наполеон» романтические образы и «поэтический восторг» приходят в противоречия с позицией Пушкина как политика и гражданина. Пушкин вообще уже терял интерес к зловещему образу «преступника и героя», который плохо укладывался в его систему ценностей.

 

К 1822 году относится статья Пушкина «По смерти Петра I…», где он неожиданно вспоминает Наполеона, рассуждая о Петре I. Пушкин переносит на Петра формулу, обращённую к Наполеону: «Ты человечество презрел». По мнению Б.Г. Реизова, Пушкин нашёл какие-то точки сближения между этими историческими фигурами. Не случайно он снова поставит их рядом в заметках 1831 года («О дворянстве»): «Средства, которыми совершают переворот, не те, которыми его укрепляют. Пётр I одновременно Робеспьер и Наполеон. Интересно, что Наполеон, восхищаясь Петром I, видел в нём пример «моральной автократии» и с этой точки зрения находил много общего между ним и собой. И именно Петр I из всех деятелей российской истории сближается с Наполеоном в восприятии Пушкина и в восприятии самого Наполеона» [14:62].

В 1824 году Пушкин начинает два стихотворения, посвящённые Наполеону, - «Недвижный страж дремал…» и «Зачем ты послан был…» Оба остались незавершёнными.  В стихотворениях 1824 года Наполеон со всей безусловностью заявлен как: «посланник провидения», «свершитель роковой безвестного веленья», «муж судеб». Но, признавая Наполеона выражением воли провидения, Пушкин не становится на сторону его обожателей. Вопрос: «Чего, добра иль зла ты верный был свершитель?» - для Пушкина остаётся открытым. Оба стихотворения о Наполеоне остаются в черновиках. После поэтического афоризма: «Мятежный вольности наследник и убийца» - следует строка: «Сей хладный кровопийца», словно возвращаясь к стихотворной беллетристике 1812 года. Внутренние противоречия поэта, связанные с оценкой Наполеона, по-прежнему препятствуют созданию законченного и целостного образа [14:66].

В элегии «К морю» (1824) образ Наполеона выступает в том же качестве, что и образ Байрона. Пушкин сравнивает между собой не полководца и поэта – он сравнивает масштабы личности и роли в общественном сознании эпохи. Пушкин ставит между ними знак равенства: оба они – «гении» и «властители дум». Наполеон в самом деле походил на байронического героя с его культом индивидуализма и исключительности, пылким и мрачным характером, презрением к обществу. Теперь Пушкин воспринимает Наполеона не только как героя истории, но и как героя культуры, вполне определённого идеала, которым увлекалось поколение «романтических» эгоистов.

Во время Отечественной войны 1812 года усиливалось ощущение национального единства, причастности общему справедливому делу. Когда же в обществе стали нарастать тотальное недовольство современной жизнью, разочарование и в патриархальных устоях, и в возвышенных идеалах, неверие в возможность быстрых благих перемен, возникло скептическое отношение к нравственным ценностям и к идее изначальной доброты человека. Героем времени становился не добродетельный энтузиаст, а скучающий и разочарованный индивидуалист. Общее убеждение, выраженное строками в «Евгении Онегине»: «Кто жил и мыслил, тот не может//В душе не презирать людей» - стало хорошей почвой для уважения к тому, кто возвысился «презрев человечество». И Наполеон, естественно, стал символом подобного мироощущения, «властителем дум».

Все это выразилось в стихотворениях 1823 года «Демон», и «Свободы сеятель пустынный».

Следующее крупное законченное произведение Пушкина о Наполеоне – стихотворение «Герой» - появится только в 1830 году. «Герой» написан в Болдине. Эпиграфом являются слова: «Что есть истина?» Главный философский смысл «правда» или «обман». Стихотворение можно рассматривать как спор между поэтом - идеалистом и историком - реалистом, а разрешение спора в заключительном монологе: «Да будет проклят правды свет» [14:83].

В стихотворении решаются проблема героизма и проблема истины. В развитии наполеоновской темы возникает противопоставление «света правды» и «тьмы низких истин».

Пушкинский «Герой» с его призывом: «Оставь герою сердце, что же Он будет без него? Тиран…» - естественно включается в контекст современных ему дебатов вокруг личности Наполеона.

Рассуждая об изменчивости и прихотливости славы и о том, как падок на неё народ, Друг интересуется, кто из избранников славы «властвует душой» Поэта. Поэт называет Наполеона, рисуя романтический, роковой образ. Друг, продолжая размышлять о славе, перечисляет наиболее знаменитые и эффектные эпизоды из жизни Наполеона - полководца, не интересуясь ни историческим, ни этическим их смыслом. Поэта же воодушевляют не поразительная удачливость Наполеона, не его военный талант, не трагедия его позора и заточения. Восхищённое отношение к Наполеону определено для него историей с чумными больными в Яффе. Принимая версию друзей Наполеона, Поэт считает поведение Наполеона в отношении больных столь безусловным доказательством  возвышенности и исключительности его личности, что перед ним теряют значение любые противоречащие доводы: «…кто жизнию своей играл пред сумрачным недугом, чтоб ободрить угасший взор, Клянусь, тот будет небу другом, Каков бы ни был приговор Земли слепой…». Друг иронически опровергает эту версию. Завершается спор репликой Друга: «Утешься…», понимается как снисходительность трезвомыслящего человека к прекраснодушному идеалисту.

Друг всё время говорит о славе, а Поэт к славе и равнодушен, он презирает приговор «Земли слепой». Ему важен приговор «неба», т.е. некое безусловное одобрение или порицание, существующее над всеми частными дебатами и не нуждающееся в подтверждении извне.

 Пушкин демонстрирует как  бы сам процесс формирования образа на основе непроверенных свидетельств, недоказанных фактов, противоречивых предложений. Во многом именно на такой основе формируется образ любого исторического персонажа.

Все перечисленные  в стихотворении деяния Наполеона  мог свершить и герой, и тиран; но если  он – герой, тогда и исторический смысл деяний, и содержание судьбы освещаются особым светом. Ответ на этот вопрос ищется в человеческом потенциале личности, и если они велики – это, безусловно, герой. В зависимости от ответа одни и те же действия и поступки предстают или слепою злодеяний тирана, или трагической историей личности, на себе испытавшей всю опасную диалектику добра и зла [14:84].

На основе споров о Наполеоне Пушкин приходит к важной идее. В стихотворении «Герой» Пушкин впервые определил в наполеоновской теме свой угол зрения. И то, что он впервые ощутил Наполеона в чём-то своим героем, сразу выдвинуло стихотворение на уровень того художественного совершенства, которого не достигали ещё «наполеоновские» стихотворения Пушкина. С лицейских стихотворений о Наполеоне поэт прошёл длинный путь, пробиваясь через вереницу канонизированных в общественном сознании образов, чтобы прийти к собственному, личному, оригинальному взгляду на Наполеона [14:86].

 В произведениях Пушкина 1830 годов Наполеон по-прежнему выступает в разных образах. Судьба Наполеона предстаёт опасным искушением, непреодолимым соблазном, который, толкает на опасные и гибельные поступки.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

§2.Романтический образ Бонапарта в произведениях М.Ю. Лермонтова

М.Ю. Лермонтов создает «наполеоновский цикл», включающие шесть стихотворений: «Наполеон» (1829), «Эпитафия Наполеону» (1830), Наполеон (1830), «Св. Елена» (1831), «Воздушный корабль» (1840), «Последнее новоселье» (1841).

В работе над циклом для Лермонтова был важен второй («романтический») период создания наполеоновского мифа Пушкиным (ода «Наполеон», 1821, фрагмент: «Зачем ты послан был и кто тебя послал? (1824), «Герой» (1830). Первый и третий периоды (антибонапартистские) ему мало интересны, их влияние на лермонтовский наполеоновский цикл незначительно [15:198].

Лермонтов мог только слышать рассказы о недавнем прошлом: пожаре Москвы, разгроме Наполеона, его побеге с Эльбы, битве при Ватерлоо. Важная веха - кончина императора, ставшая мощным импульсом в развитии мифа, совпала с годом его семилетия. Юный Мишель принадлежал к той части нового поколения, которая воспринимала императора в романтическом ключе.