Миф о «божественном дитяти»

    Но  у Ивана Карамазова не один двойник, а два: рядом с чертом стоит  Смердяков. Лицо «ученого брата» искажено в отражении двух зеркал. Черт повторяет его мысли, но только «самые гадкие и глупые». Смердяков снижает его «идею» до гнусного уголовного преступления. В низменной душе лакея теория Ивана «все позволено» превращается в замысел убийства с целью ограбления. Иван мыслит отвлеченно, Смердяков делает практический вывод. «Вы убили, – заявляет он своему «учителю»,– вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным и по слову вашему дело это и совершил» (2, 330). Смердяков следует за Иваном как «исполнитель». Сын развратника Федора Павловича и дурочки Лизаветы Смердящей, лакей-убийца Смердяков – человек болезненный и странный. Он страдает падучей, говорит самодовольно, доктринерским тоном и всех глубоко презирает. «В детстве он очень любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией» (1, 163). Смердяков – самолюбивая, надменная и мнительная бездарность. Он прирожденный скептик и атеист. Двенадцатилетнего мальчика слуга Гр1игорий учит священной истории. Тот насмешливо и высокомерно его спрашивает: «Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?» (1, 163). Смердяков – совсем не глупец; у него ум низменный, но изворотливый и находчивый. Федор Павлович называет его «иезуитом» и «казуистом». И в эту уродливую душу падает зерно учения Ивана. Лакей принимает его с восторгом; Ивана «Бог мучает» – вопрос о бессмертии для него не решен. В сердце Смердякова Бога никогда не было, он безбожник от природы, естественный атеист: и принцип «все позволено» вполне отвечаем его внутреннему закону. Иван только желает смерти отца. Смердяков убивает.

    В трех свиданиях сообщников разворачивается  трагическая борьба между убийцей  моральным и убийцей фактическим. Смердяков никак не может понять ужаса и терзаний Ивана, ему кажется, что тот притворяется, «комедь  играет». Чтобы доказать ему, что  убил не Дмитрий, а он, лакей показывает пачку денег, похищенную им после  убийства. Достоевский находит детали, придающие этой сцене характер необъяснимого  ужаса. «Подождите-с, – проговорил Смердяков  слабым голосом и вдруг, вытащив  из-под стола свою левую ногу, начал завертывать на ней наверх панталоны. Нога оказались в длинном белом чулке и обута и туфлю. Не торопясь, он снял подвязку и запустил в чулок глубоко свои пальцы. Иван Федорович глядел на него и вдруг затрясся в конвульсивном испуге...» «Смердяков вытащил пачку и положил на стол» (2, 331). Еще одна деталь. Убийца хочет кликнуть хозяйку, чтобы та принесла лимонаду, и отыскивает, чем бы накрыть деньги; наконец накрывает их толстой желтой книгой: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». «Длинный белый чулок», в котором спрятаны пачки радужных кредиток, и «Слова Исаака Сирина», прикрывающие добычу отцеубийцы, – выразительность этих художественных символов может быть только указана, но не объяснена.

    Смердяков отдает деньги Ивану. «Не надо мне  их вовсе-с»,– говорит он. Он думал, что убил ради денег, но теперь понял, что это была «мечта». Он доказал  себе, что «все позволено», с него этого довольно. Иван спрашивает: «А теперь, стало быть, в Бога уверовал, коли деньги назад отдаешь?» –  «Нет, не уверовал-с»,– прошептал  Смердяков» (2, 340). Ему, как Раскольникову, нужно было только убедиться, что  он может «преступить». Его, как и  убийцу студента, награбленное не интересует. «Все позволено», значит, «все, все равно». Преступив Божий закон, отцеубийца отдает себя «духу небытия». Смердяков  кончает самоубийством и оставляет  записку: «Истребляю свою жизнь своею  собственной волей и охотой, чтобы  никого не винить». Так совершает  он последний акт демонического  своеволия. 
 
 
 
 
 
 

Заключение

     Итоговое  прочтение Братьев Карамазовых  как романа-мифа бросает новый  свет и на проблему "законченности" ("незаконченности") романа; дело не в том, "закончено" ли это  сочинение или нет, а в том, что сформулированный роман-миф  не требует продолжения, независимо от того, завершены ли все это  сюжетные линии и истории. Поскольку, однако, проблемой Братьев Карамазовых  как романа-мифа исследователи пока не занимались, то они все еще  по необходимости время от времени  уделяют внимание указанному вопросу. Почти все авторы, затрагивающие  этот вопрос, сходятся на том, что Братья Карамазова произведение незаконченное. Блестящий анализ В. Ветловской исходит из представления о романе Достоевского как "фрагменте" и "части", вследствие чего "житийная сюжетная линия" (Алеши Карамазова) в нем якобы осталась "незавершенной"; в дальнейшем повествовании об Алеше, утверждает исследовательница, "некоторые идейные акценты сместились бы, другие обнаружились бы с большей четкостью, а все существующее встало бы в такие пропорциональные соотношения, которые возникают лишь при осуществлении замысла в целом".         В. Кантор также полагает, что Братья Карамазова являются лишь частью задуманного целого (правда, он говорит и о "незавершимости" романа, не указывая, однако, на ее причины), и в данной связи отмечает любопытный факт: Алеше "во втором, главном романе" исполнилось бы "ровно тридцать три года, как и Христу в момент распятия".      Из изложенного В. Кантором выходит, что "христообразная" роль Алеши приобрела бы настоящее значение лишь в "продолжении" романа, в событийной канве, связанной с пребыванием героя "в мире".    Подобный взгляд, как известно, обусловлен наличием соответствующих указаний как современников Достоевского, так и самого автора. Уже Владимир Соловьев, ссылаясь на свои беседы с писателем, утверждал, что в романе (или романах), последующим за Братьями Карамазовыми, должна была обосноваться центральная линия "церкви как положительного общественного идеала", в рамках которого перестраивались бы концепции истории России и Запада.          А. Суворин в свою очередь вспоминал об Алеше второй части романа - "русском социалисте", портрет которого вырысовывался следующим образом: в поисках правды он должен был пройти "через монастырь", сделаться "революционером", совершить "политическое преступление" и быть "казненным".        В воспоминаниях преподавателя и писателя А. Сливицкого про-должением Братьев Карамазовых считался замысел романа Дети.   В указанных выше обширных комментариях к сочинению Достоевского приводится также наблюдение В. Рака, согласно которому юридическое нарушение процессуальных правил в романе (одновременный опрос врачей Герценштубе и Варвинского и в качестве свидетелей, и в качестве экспертов) "могло быть' допущено писателем сознательно, чтобы во втором томе "Карамазовых" оно послужило поводом для кассации и пересмотра дела Мити". 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Список  использованной литературы 

     1. Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы».  В 2 т. Тула, Приокское книжное  издательство, 2004.

     2. Неизданный Достоевский. Записные  книжки и тетради 1860-1881. М., 2001.              3. Христианство и русская литература (сборник статей)./Отв. ред. В.А. Котельников. Сп-б, «Наука», 1994.          4. О Д1остоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881 - 1931 годов. /Сост.: Борисова В.М. , Рогинский А.Б. М., 1990.      5. Достоевский: материалы и исследования. Т. 11. Сп-б, 1994.    6. В.К. Кантор «“Братья Карамазовы” Ф. Достоевского». М., «Худож. лит-ра», 2003.              7. В.В. Розанов. Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Лит. очерки. Описательстве и писателях./Ред. А.Н. Николюкин. М., «Республика», 1996.            8. Н.А. Бердяев «Философия творчества, культуры, искусства». В 2-х т. Т.2. -М., 1994.             9. К.В. Мочульский. «Гоголь, Соловьев, Достоевский». М., «Республика» 2005.              10. В.Е. Ветловская. «Поэтика романа “Братья Карамазовы”». Л., «Наука», 1997.