Биография Фазиля Абдуловча Искандера

Фазиль  Абдулович Искандер 

«Входя  в новое тысячелетие  – услышать пророков своего Отечества!»  – так озаглавлена  одна из недавних статей об Искандере («Демократический выбор», 16 августа 2002). Быть может, Искандер окажется уникальным и в этом. На творческие встречи с ним трудно попасть и в Москве, и в Сухуми, и в Нью-Йорке, и в Мюнхене. По книгам Искандера ставят спектакли и снимают фильмы. О мировом признании писателя говорит перечень его престижных наград: Искандер награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II (2004) и III степени (1999), орденом «Честь и слава» I степени Абхазии (2002), Государственной премией СССР (1989), премией имени А.Д. Сахарова «За мужество в литературе» (1991), Пушкинской премией фонда А. Тепфера (1992), Государственной премией РФ (1993), премией «Золотой Остап», Малапарти (Италия), «Москва–Пенне» (Италия, 1996), фонда «Знамя» (1997), «Болдинская осень» (1998), «Триумф» (1998), премией имени Д. Гулия за достижения в области литературы (Абхазия, 2002), памятной медалью РАН «Шедевры русской литературы ХХ века» за выдающийся вклад в развитие культуры России (2003). 

Родился 6 марта 1929 года в городе Сухуми (Абхазия). Отец – Искандер Абдул  Ибрагимович,был  выслан из СССР в  Иран в 1938 году в числе  других граждан персидского  происхождения, умер в 1957 году. Мать – Мишелия Лели Хасановна (1901–1980). Супруга – Хлебникова Антонина Михайловна. Дочь – Марина (1962 г. рожд.). Сын – Александр (1983 г. рожд.). Внук – Евгений (1993 г. рожд.). 

Жизнь каждого писателя воплощена в его  книгах. Фазиль Искандер в этом отношении, как и во многих других, – особый случай. Невозможность уместить информацию об уникальной личности в традиционную «анкетную» форму («родился... учился... печатался») лучше всего передают слова самого Искандера: «Это так, но не точно». 

Русский писатель Фазиль Искандер 40 лет назад переселился  из Сухуми в Москву; абхазец Фазиль Искандер пишет свои книги  на русском языке. Художественный мир  его прозы не просто связан, но почти  весь умещается в  Абхазии. 

Искандеровская  Абхазия – удивительный край, где между небом и морем расположились «маленький Вавилон» Мухус и горное село Чегем, – находится рядом с «Петербургом Достоевского», «булгаковской Москвой» и Йокнапатофой У. Фолкнера. Тип художественного видения, при котором «малая родина» из бесконечно дорогого, но захолустного уголка становится средоточием правды о мире и критерием его оценки, – одно из художественных открытий литературы XX века, когда авторское «всеведенье» стало условностью. «Тебе хорошо, – сказал мне как-то один мой московский коллега, – ты пишешь о маленьком народе. А нам куда трудней. Попробуй опиши многомиллионную нацию». – «Ты из Смоленщины, – ответил я, – вот и пиши, как будто все начала и концы сходятся в Смоленской области» («Море обаяния»). Преобразив Абхазию в центр мироздания, писатель сделал дом sancta sanctorum этого мира, а его обитателей – родственников, соседей, знакомых, их потомков и предков – героями своих произведений. 

Философ Н. Бердяев писал, что есть только один способ постижения тайны  истории – путь осознания «глубокого тождества между моей исторической судьбой и судьбой человечества». «Автобиографизм» книг Искандера – ключ к его личной судьбе и судьбам мира. 

Каким было детство писателя в горном абхазском  селе и сухумском  дворике, где природа  и люди, друзья и враги, радость и горе существовали как единый целостный мир? В старом Сухуми, «маленьком Вавилоне», где с незапамятных времен среди местных народов жили греки, турки и персы, хорошо знали отца писателя: его семья владела кирпичным заводом, и значительная часть домов в городе была построена из искандеровских кирпичей. Это не помешало его высылке по сталинскому приказу вместе с другими потомками бывших иностранцев: «Возможно, они слишком вяло врастали в социализм» («Школьный вальс, или Энергия стыда»). 

По  материнской линии, от поколений абхазских  крестьян, унаследовал  Искандер «тайну любви  крестьянина к  своему полю» («История молельного дерева») и святое чувство  рода, родства, родины. «Мама! – кричу  я сквозь бездну неимоверных  лет, но девочка не слышит... В этом мире, забывшем о долге, о чести, о совести, она неуклонно вела свою великую маленькую войну с хаосом эгоизма, отчуждения, осквернения святыни Божьего дара – стыда» («Большой день Большого дома»). 

«Строй  заново разбитой жизни  зданье...» – написал Искандер много лет назад в вольном переводе киплинговской баллады. Эту великую энергию созидания он получил в наследство от матери и отца. И в 2002 году он повторил: «Когда человек видит, что он создал что-то, будь то виноградник, или огород, или вещь, или книга, – это внушает ему оптимизм. Созидание не только средство какого-то обогащения, улучшения жизни. Созидание улучшает настроение» (Апсны-Пресс, 18 июля 2003). 

Фазиль  Искандер – потомственный  созидатель. Не случайно биография прозаика Искандера начинается рассказом «Первое дело» (1956). Каждый человек когда-то впервые идет в школу («Мой первый школьный день»), учится плавать («Рассказ о море»), пользоваться часами («Время по часам») или впервые сталкивается со смертью, жестокостью и ложью мира взрослых («Детский сад», «Подвиг Чика»). Но в прозе Искандера не существует разделения на общественную и частную жизнь – каждый эпизод предстает в ранге события, становится метафорой бытия. Так возникают знаменитые искандеровские афоризмы, сочетающие уникальность личного опыта и вечность народной мудрости: «Когда человек ощущает свое начало и свое продолжение, он щедрей и правильней располагает своей жизнью и его трудней ограбить, потому что он не все свои богатства держит при себе» («Дедушка»). 

Этот  лейтмотив звучит в творчестве Искандера с первых стихотворных публикаций 1952 года: крупнейший мастер современной прозы начинал как поэт. И в каждом поэтическом сборнике (Горные тропы. Сухуми, 1957; Доброта земли. Сухуми, 1959; Зеленый дождь. М., 1960; Дети Черноморья. Сухуми, 1961; Молодость моря. М., 1964; Зори земли. М., 1966; Летний лес. М., 1969; Стихотворения. М., 1993; Ежевика. М., 2001) образы родной земли воплощают общечеловеческую ценность приятия жизни – всегда неблагополучной и всегда прекрасной: «...Ты человек. Но поживи-ка! / И выживи. И много дней / Живи, как эта ежевика, / Жизнь выжимая из камней! («Ежевика»). 

Пафос приятия мира развивается  в одном из основных, продолжающихся и  сейчас искандеровских циклов – произведений о детстве. Уже  в ранних рассказах, вошедших в сборники «Запретный плод», «Тринадцатый подвиг Геракла» (1966), «Дерево детства» (1970), «Первое дело» (1972), «Время счастливых находок» (1973), совмещаются жизнерадостное простодушие ребенка и мудрая печаль его взрослого двойника, повествующего о счастливой поре детства в страшное время сталинщины. Жестокость прекрасной жизни, первоначально раскрывающаяся как дисгармоническая нота в радостной симфонии детства, в творчестве 1980–1990-х годов – «Под сенью грецкого ореха» (1979); «Защита Чика» (1983); «Праздник ожидания праздника» (1986); «Детство Чика» (1993, 1994); «Сюжет существования» (1999); «Школьный вальс, или Энергия стыда» (1999) – осмысливается в социальном и философском плане. Силу противостоять злу маленький герой, как и все любимые персонажи Искандера, черпает в личном опыте и мудрости предков: «Это как змея и человек. В природе змеи – кусаться. В природе человека – убивать змею. Так они живут тысячелетия и будут жить» («Подвиг Чика»). «Детский» взгляд на мир естественно открывает абсурдность реальной жизни, будь то бытовые несуразицы или государственное идеологическое безумие. «Детская» вера в здравый смысл, добро и бесконечность жизни аналогичны двойственной функции смеха (осмеяния–утверждения) в народной смеховой культуре. «Дерево детства» Искандера стало аналогом фольклорного Мирового древа, соединяющего землю и небеса, жизнь отдельного человека и судьбу человечества. 

История о том, как золотой  медалист сухумской  школы не поступил на философский факультет  МГУ, обидевшись на слова экзаменатора: «Кажется, на вашу нацию есть разнарядка», и стал студентом Государственного библиотечного института, а потом, поняв, «что проще и выгоднее самому писать книги, чем заниматься классификацией чужих», перешел в Литературный институт имени А.М. Горького, – это фабула рассказа «Начало». В этом же рассказе Искандер запечатлел свои первые доброжелательно-иронические впечатления о Москве, где с 1962 года ему предстояло жить постоянно. Слова из этого рассказа: «Я полагаю, чтобы овладеть хорошим юмором, надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться, что и там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставляемый этим обратным путем, и будет настоящим юмором» – это неизменная позиция писателя Искандера. 

Вторая, «оттепельная», половина 1950-х – опыт работы журналистом и редактором в «Брянском комсомольце», «Курской правде», Абхазском государственном издательстве – воплотилась в искрометном комизме «Созвездия Козлотура». Но в этом жетексте – романтический сюжет знакомства героя и прекрасной россиянки: правдивая история любви писателя и его будущей жены. Представленной в повести бессмыслице пропагандистской кампании сопротивляется сама жизнь: красота Черноморья, молодость и любовь. В жизни Искандера это и успех первых московских публикаций, и радость дружеского общения в неофициальном приюте молодых и талантливых – редакции «Юности», и признание «мэтров». «Это большая радость – появление в прозе Фазиля Искандера», – написал А.Т. Твардовский, опубликовал повесть в «Новом мире» (1966) и даже дважды представлял ее на Государственную премию СССР. Премию за произведение о трагикомической «козлотуризации» нашей жизни времен Хрущева и «царицы полей кукурузы», конечно, не дали. Но благодаря «Созвездию Козлотура» Искандер обрел значительно большее: всенародную известность, неизменную читательскую любовь и осознание того, что его «абхазский хронотоп» – географически локализованное пространство и «вертикальное время», которое вмещает тысячелетия жизни народа, – стал идеальной художественной моделью столкновения цивилизации с народной культурой, «архаического сознания с социалистической сознательностью» (П. Вайль, А. Генис). 

И в 1966 году на страницах  «Недели» впервые  появляется Сандро, герой юмористического  эпоса «Сандро  из Чегема». История создания и публикации книги, которую Искандер пишет всю жизнь, похожа на «Историю молельного дерева» из чегемской саги: этот гигантский грецкий орех хранит на своем могучем стволе следы веков – от наконечников древних стрел и крючьев для жертвоприношения до следов огня и топора, оставшихся с той поры, когда местные активисты пытались сжечь его «как религиозный предрассудок». «Сандро из Чегема» рос как дерево – намек природы на желательную форму нашей души, «которая позволяет, крепко держась за землю, смело подыматься к небесам» («Дерево детства»). В периодике публиковались отдельные главы этого романа в рассказах, объединенные авторским замыслом и бессмертным народным героем – великим тамадой, веселым обманщиком, храбрецом и плутом, мудрецом и лучшим танцором Сандро. «Дерево» романа, изуродованное цензурой в публикации 1973 года («Новый мир», № 8–11), выжило, как молельный орех чегемцев. Американское издательство «Ардис» издавало полный текст «Сандро из Чегема» в 1979 и 1981 годах. Отечественные издания: «Сандро из Чегема». Роман: В 3 т. М., 1989; То же. В 2 т. М., 1999. Карнавальная свобода чегемского эпоса, наследовавшего, как прежде романы Рабле, Сервантеса, Гоголя, Булгакова, традиции античной мениппеи, соединила авантюрный сюжет и поиск истины, легендарных героев и исторические персонажи, трагические события и юмор – «гармонизацию на уровне разума, попытку преодолеть хаос» («Потребность очищения»). Смех у Искандера – синоним правды, единственный легитимный способ усовершенствования мира. «Смеющаяся истина» возникает на грани столкновения любых стереотипов сознания с первичной разумностью и позволяет создать даже фантастический «добрый вариант» судьбы «крестьянина Сталина». «Юмор – осколки счастливого варианта жизни, хранящиеся в прапамяти человечества», – вечен, а потому способен увидеть тирана с позиций пережившего его (и многих других тиранов) народа. 

В 1970-е  годы Искандер создает  социально-психологические повести «Морской скорпион» (опубликована в 1977), «Сумрачной юности свет» (опубликована в 1990) и «Стоянка человека» (опубликована в 1992), образующие своеобразный триптих о судьбе интеллигента – потомка Чегема в условиях «остановившегося социального времени». Основная метафора повести «Созвездие Козлотура» становится символом главного эксперимента эпохи: создания «homo sovetiсus», тоже гибрида «человека разумного» и «человека идеологизированного» («Человек идеологизированный»). «Редуцированный смех», жанр и стиль значительно отличают прозу 1970-х годов от произведений предшествующего периода. Но пафос приятия мира, пронизывающий чегемский цикл и рассказы о детстве, не исчезает, хотя и редуцируется настолько, насколько ослаблена связь героев с патриархальной нравственной культурой. «Остановившееся время» воссоздается писателем как тягостный момент той вечности, которая является основной координатой художественного мира Искандера: «Что можно сделать для родины, когда ничего нельзя сделать? Делай самого себя!» («Стоянка человека»). 

Искандер  подтверждает это, публикуя в неподцензурном альманахе «Метрополь»  рассказ «Маленький гигант большого секса» (издан  в США в 1979 г., на родине – в 1991, 2001), подписывая многочисленные письма протеста, создавая философскую юмористическую сказку «Кролики и удавы» (опубликована в США в 1982 г., впервые на родине – в 1988). «Кролики и удавы» являются книгой о природе любой власти, базирующейся на лжи, насилии и неподготовленности человека к тому, чтобы «жить правдой». Возникающие у читателя аллюзии этапов советской истории – только первый смысловой пласт. Сказка написана ради избавления «человека идеологизированного» всех времен и народов, одновременно жертвы и палача, кролика и удава. Травестия евангельского сюжета, восходящая к древней традиции священной пародии, соединяет в философской параболе истории Спасителя и кроличьего мудреца, утверждая непреходящую значимость индивидуального стремления к истине. 

Сказка  «Джамхух – Сын  Оленя» исследует  ту же вечную проблему: судьбу истины и ее носителя в повседневности. Но в этом произведении функции архетипа выполняет не библейский сюжет, а абхазская легенда. Проблема существования истины в реальной жизни, взаимоотношений ее носителя с народом и властью выходит на первый план, тесно связывая содержание сказки с основной проблематикой прозы Искандера: преодолением «идеи полноты мрака». 

После продолжительной  паузы, вызванной  гневом властей из-за участия в «Метрополе», только в 1984–1985 годах  в периодике появляются новые рассказы Искандера. А когда в 1986 году журнал «Знамя» опубликует рассказы «Бармен Адгур» и «Чегемская Кармен», критики настойчиво заговорят о новом этапе творчества писателя: в «абхазском хронотопе» действуют новые криминальные герои, из Чегема ушла душа – веками складывавшаяся народная этика; изменилось качество смеха – юмор сменяется безнадежным сарказмом.