Антон Павлович Чехов

21 марта 1897 года  Чехов вместе с Алексеем Сувориным обедал в московском "Эрмитаже". Вдруг хлынула кровь и, несмотря на все старания вызванного доктора, ее удалось остановить лишь под утро. Доктор утешал, что кровотечение не легочное. После его ухода Чехов сказал Суворину: "Для успокоения больных мы всегда говорим во время кашля, что он желудочный. Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня кровь идет из правого легкого, как у брата".

Через день кровотечение повторилось, и Чехов впервые  обратился к специалистам и впервые  прошел серьезное обследование в  известной московской клинике профессора Остроумова.

Недавно найдена история  болезни Чехова, которую заполнил в клинике лечащий врач писателя Максим Маслов. Согласно этой истории, в гимназические и студенческие годы Чехов болел туберкулезным  воспалением брюшины, но "теснение в грудине" чувствовал еще в 10-летнем возрасте... "У пациента истощенный вид, тонкие кости, длинная, узкая и  плоская грудь (окружность равна 90 сант.), вес немного более трех с половиной  пудов (62 кг. - В.Д.) при росте 186 см... Испытывает огромную наклонность к зябкости, потливости и плохому сну. Количество красных кровяных телец уменьшено  вдвое по сравнению со здоровым человеком... Влажные и булькающие хрипы прослушиваются с обеих сторон - как над ключицами, так и под последними, а также  слышны остро и громко над углом  левой лопатки, над правой - глухота... Из-за болей в груди назначены  влажные компрессы, натирания, смазывания йодной тенктурой, внутрь - кодеин, морфий. При сильных потах - атропин. Лед  на грудь прописан три раза в сутки  по одному часу каждый раз, но А. Ансеров (ассистент клиники. - В.Д.) назначил дополнительно лед ночью, что  воспринято б-м хорошо и одобрительно. Замечено, что кровотечение из легкого  прекратилось через полчаса после  проглатывания б-м пяти-восьми кусочков льда... На десятый день розовая мокрота  еще продолжается... Ну вот, мокрота  чиста и б-ной настаивает на выписке  домой, для срочной работы на литературном поприще, но бациллы доктора Коха еще присутствуют в мокроте в  изрядном количестве... В весе б-ной  не увеличился ни на полфунта, но на 5% увеличилось  количество гемоглобина и на 30.000 число красных кровяных телец. Вообще, б-ной окреп заметно. Диагноз подтвердился".

По свидетельству  медперсонала, Чехов, находясь в клинике, был общителен, добросердечен и  всегда рад посетителям: "Нездоровье мое немножко напугало меня и в  то же время (бывают же такие фокусы!) доставило мне немало хороших, почти  счастливых минут. Я получил столько  сочувствий искренних, дружеских, столько, что мог вообразить себя аркадским  принцем, у которого много царедворцев. До болезни я не знал, что у  меня столько друзей".

В клинике Чехов  к своей болезни относился  с интересом, расспрашивал о своем  состоянии, хотел знать результаты выстукивания, выслушивания и микроскопического  исследования. Ему говорили, но далеко не всю правду, многое скрывали. К  концу второй недели Чехов почувствовал, что немного поправился, а "окончательно поправлюсь, - шутил он, - когда умру".

Суворин, побывав у  Чехова в клинике, записал в дневнике: "Больной смеется и шутит  по своему обыкновению, отхаркивая кровь  в большой стакан. Но когда я  сказал, что смотрел, как шел лед  по Москве-реке, он изменился в лице и сказал: "Разве река тронулась?" Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: "Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: "Не поможет. С вешней водой уйду".

Как беспомощна была медицина!

Туберкулез продолжал  делать свое ужасное дело. Уже спустя три месяца после лечения в  клинике Остроумова Чехов снова  заболел. Иван Щеглов вспоминал: "Я  прямо ужаснулся перемене, которая  произошла в Чехове... Лицо его  было желтое, изможденное, он часто  кашлял и зябко кутался в плед, несмотря на то, что вечер был  на редкость теплый".

Осенью следующего, 1898 года Чехов писал Суворину: "У  меня пять дней было кровохаркание. Но это между нами, не говорите никому... Я стараюсь кровохаркать тайно от своих".

Все последующие годы болезнь прогрессировала. Вот строки из разных писем Антона Павловича: "Доктор Щуровский нашел у меня большое  ухудшение - прежде всего, было притупление  верхушек легких, теперь оно спереди  ниже ключицы, а сзади захватывает  половину лопатки". "Я все кашляю. Как приехал в Ялту, так и  стал булдыхать с мокротой и без  оной". "Всю зиму я покашливал да изредка поплевывал кровью". "Я  нездоров, у меня плеврит, температура 38°, и это почти все праздники". "Кровь валит и днем, и ночью, как из ведра"...

В июне 1903 года Чехов  писал, что был осмотрен самим  профессором Остроумовым: "Он нашел  у меня эмфизему, дурное правое легкое, остатки плеврита и пр. и пр., обругал  меня: "Ты, говорит, калека".

Чехов признавался  Лике Мизиновой в письме: "Я  не совсем здоров. У меня почти непрерывный  кашель. Очевидно, и здоровье прозевал так же, как Вас".

Врачи посылали Чехова на тот или иной курорт и, как правило, не учитывали дальней дороги - поездку  на кумыс в Уфимскую губернию Антон  Павлович сравнивал с путешествием на Сахалин. Сюда добавлялись неустроенность быта, отрыв от привычной обстановки и близких людей. Не случайно Чехов  говорил, что "вынужденная праздность и шатание по курортам хуже всяких бацилл".

Личные ощущения, связанные  с болезнью, Чехов нередко передавал  героям своих произведений. Так, герой "Рассказа неизвестного человека" глухо кашлял всю ночь, как это  часто было у Чехова. Так же, как  и писатель, он не спал, бывало, до утра, и у него сильно болел бок. У "неизвестного человека" нередко поднимался сильный  жар, горело лицо, ломило ноги, тяжелую  голову клонило к столу... У него, как и у Чехова, начались плевритические боли. Наконец, подлинно чеховские ощущения: ночью больному часто бывало холодно, больно и скучно, но днем он упивался жизнью. "Неизвестный человек" как бы полностью повторяет фразу  из чеховского письма: "Даже болеть приятно, когда знаешь, что есть люди, которые ждут твоего выздоровления, как праздника".

Одни исследователи  считают, что роковую роль в жизни  писателя сыграло путешествие на Сахалин - ведь была распутица и ехать  пришлось тысячи километров на лошадях, в сырой одежде и насквозь промокших  валенках. Другие причиной обострения туберкулезного процесса называли частые переезды из Ялты в Москву в самое  неблагоприятное для здоровья время. Третьи биографы сетовали на то, что  Чехов запустил болезнь и обратился  к врачу только в 37-летнем возрасте. Провал "Чайки" в самое тяжкое для здоровья время, считали четвертые, пагубно сказался на нервной системе  Чехова, что не могло, конечно, не привести к обострению туберкулеза. Причина  в том, считали пятые, что Чехов  всю свою жизнь напряженно работал, почти всегда нуждался материально  и, следовательно, не имел возможности  полноценно лечиться. Только в последний  год жизни он мог считать себя в какой-то мере обеспеченным, но все  же не настолько, чтобы в течение  целого года жить в соответствующих  климатических условиях, не занимаясь  постоянным литературным заработком.

Люди, близкие к  Чехову, причину "скоропостижного  сжигания писателя" видели только в  его личной жизни. Ялтинский врач Исаак Альтшуллер писал: "Сестра его Мария Павловна, очень всегда заботившаяся о брате Антоне и  духовно больше всех близкая ему, когда выяснилось положение (с болезнью Чехова. - В.Д.), была уже готова покинуть Москву и переехать совсем в Ялту... Но после его женитьбы план этот по психологически понятным причинам отпал. С этого времени условия его жизни резко изменились, и я должен сказать, что изменения эти, к сожалению, не могли способствовать ни лечению, ни улучшению его здоровья... Его молодая жена, которую Антон П. безумно любил, оказалась ужасающей эгоисткой... Черствая, она не понимала больного, оставляла его на целые месяцы одного, кашляющего, температурящего и изнывающего от одиночества. Фатальные последствия этого брака для его здоровья не могли заставить себя ждать". А Бунин сделал такой вывод: "...Ольга Леонардовна - актриса, едва ли оставит сцену... Возникнут тяжелые отношения между сестрой и женой, и все это будет сказываться на здоровье Антона Павловича, который, конечно, как в таких случаях бывает, будет остро страдать то за ту, то за другую, а то и за обеих вместе. И я подумал: да это самоубийство! хуже Сахалина... Они, горячо и самозабвенно любя его, уложат-таки в гроб милейшим образом".

Так кто же прав? Видимо, в известной мере, правы все.

Но, разумеется, главная  причина тяжелого течения болезни  и преждевременной смерти писателя - в слабости тогдашней медицинской  науки. В те времена еще не применялось  рентгенологическое обследование больного, и диагностика туберкулеза была затруднена. И все-таки в отдельных  случаях врачи достаточно успешно  побеждали страшный недуг.

Считалось тогда, что  само развитие туберкулеза начинается с верхушки легкого и затем  распространяется на его нижние отделы. Поражение только верхушки считалось  начальной стадией болезни, тогда  как наличие каверны уже относилось к третьей, запущенной стадии. Видимо, чтобы Чехов не думал, что болезнь  зашла слишком далеко, врачи клиники  профессора Остроумова определили и  записали в историю болезни: "Диагностирован верхушечный процесс, который с  прекращением кровотечения пошел на убыль. Б-й выписан в отличном самочувствии".

"Доктора определили  верхушечный процесс в легких  и предписали мне изменить  образ жизни. Все! Финита! Бросаю  уездные должности, покупаю халат,  буду греться на солнце и  много есть", - в своей обычной  шутливой манере сообщил Суворину  Чехов.

Да, тогда еще не было антибиотиков, совершивших коренной перелом в судьбе туберкулезных  больных. И, тем не менее, уже в 1891 году в клинике профессора Остроумова туберкулез легких успешно лечили с  помощью искусственного пневмоторакса, то есть вдувания воздуха в полость  плевры. Сам профессор Александр  Остроумов в 1901 году выступил на Всероссийском  съезде терапевтов с докладом, в  котором привел такие данные: "В  нашей клинике за последние пять лет проведено 146 операций по наложению  пневмоторакса. После каждой такой  операции у больных, которые считались  обреченными, прекращалась температура, исчезали кашель и липкий пот по ночам, восстанавливался аппетит и  за считанные 15-20 дней больной выписывался  выздоравливающим". Почему же для  лечения Чехова не был применен искусственный  пневмоторакс? Врачами, судя по всему, этот вопрос даже не обсуждался.

Что же касается лечения, которое Чехов получал в клинике, то нельзя же всерьез думать, что  кусочки льда, которые он периодически глотал, или пузырь со льдом, уложенный  на грудь, способны вызвать спазм  легочных сосудов и тем самым - остановку кровотечения.

А болезнь прогрессировала. Горький об одной встрече с Антоном Павловичем вспоминал: "Однажды, лежа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: "Жить для того, чтобы умереть, вообще незабавно, но жить, зная, что умрешь преждевременно, - уже совсем глупо".

Алексей Серебров подробно описал приезд Чехова и Саввы Морозова на уральский Всеволодо-Вильвенский  завод в июне 1902 года. Там есть такой эпизод: "Я беспокоился  о Чехове. Сквозь тонкую перегородку  мне был явственно слышен его  кашель, раздававшийся эхом в пустом темном доме. Так длительно и напряженно он никогда еще не кашлял. И вдруг  я уловил протяжный... стон.

На тумбочке у кровати  догорала оплывшая свеча... Чехов лежал  на боку, среди сбитых простынь, судорожно  скорчившись и вытянув за край кровати шею. Все его тело содрогалось  от кашля... И от каждого толчка из его широко открытого рта в  синюю эмалированную плевательницу, как жидкость из опрокинутой вертикально  бутыли, выхаркивалась кровь... Я  назвал его по имени.

Чехов отвалился навзничь на подушки, и, обтирая платком окровавленные  усы и бороду, медленно, в темноте, нащупывал меня взглядом.

И тут я - в желтом, стеариновом свете огарка - впервые  увидел его глаза без пенсне. Они  были большие и беспомощные, как  у ребенка, с желтоватыми от желчи  белками, подернутые влагой слез... Он тихо, с трудом проговорил:

- Я мешаю... вам спать... простите... голубчик..."

На следующий день Морозов увез Чехова в Пермь. А  из Перми Чехов написал Бунину: "Все благополучно. Я здоров. Не смейте волноваться".

"У  меня чахотка,  не иначе..."

До сих пор спорят о том, был ли Чехову вполне ясен диагноз его болезни? И действительно, как мог Чехов, образованный врач, не увидеть у себя симптомы болезни  и тем самым "просмотреть" ее? Над этим вопросом, по-видимому, задумывался  и сам Чехов. "Как это я  мог прозевать у себя притупление?" - писал он брату Михаилу.

Еще в далеком 1884 году в письме к Ивану Сергеенко  Чехов упоминает о болезни: "Работы пропасть, денег нет, здоровье негодное. Мечтал к празднику побывать в  Питере, но задержало кровохаркание". "Не чахоточное", - прибавляет он в  скобках, как бы гоня от себя страшные мысли.

Чехов был хорошим, опытным врачом, поднявшим на ноги, вылечившим сотни больных, в том  числе и туберкулезных. Но в то же самое время - был больным. А  больной, даже зная, что он болен, обычно опасается, что это могут подтвердить  со стороны. Может быть, потому Чехов  долгие годы избегал не только серьезного медицинского обследования, но даже медосмотра - боялся получить подтверждение своим  догадкам. Этим он напоминал профессора Николая Степановича из его же "Скучной истории", который  не рисковал подвергать себя осмотру  врача, чтобы по выражению лица своего коллеги, даже если ему не скажут правду, не прочитать приговор и не лишиться последней надежды. "Теперь, когда  я сам ставлю себе диагноз и  сам лечу себя, временами я надеюсь, что меня обманывает мое неведение, что я ошибаюсь", - рассуждал  профессор. А насколько ясно осознавал  Антон Павлович свою болезнь уже  в 1891 году, видно из его письма Владимиру  Тихонову: "Вы совершенно верно изволили заметить, что у меня истерия... Только моя истерия в медицине называется - "чахоткой". Так вот, друг мой, у меня чахотка, не иначе".