Проблема Мифов в произведениях XX века

     Резко усиливается использование мифологических образов и сюжетов. Создаются  многочисленные стилизации и вариации на темы, задаваемые мифом, обрядом или архаическим искусством. Повышение интереса к искусству народов Африки, Азии, Южной Америки значительно расширяет круг мифов и мифологий, используемых в литературе.

     Феномен неомифологизма появляется приблизительно в одно и то же время в разных, с точки зрения этнологии, литературах, что определяет его как явление наднациональное.

     Философской база для неомифологизма была подготовлена феноменологией Э. Гуссерля, метафизикой  Н. Гартмана, аксиологией М.Шелера, некоторыми представителями «философии жизни»: Ф.Ницше и А.Бергсоном, философией экзистенциализма: фундаментальной онтологией Хайдеггера, Ясперса [2, с.42]. Его научной базой стал психоанализ Фрейда и аналитическая психология Юнга, где все социально-историческое поглотилось психоаналитическим и, в особенности, сферой подсознательного, индивидуального и коллективного.

     Специфика современного обращения к мифологии  ярко проявилась в создании таких  произведений, как «романы-мифы»  и подобные им «драмы-мифы», «поэмы-мифы». В этих собственно «неомифологических» произведениях миф принципиально не является ни единственной линией повествования, ни единственной точкой зрения текста. Он сложно соотносится либо с другими мифами (дающими иную, чем он, оценку изображения), либо с темами истории и современности.

     Крупнейшие  представители мифологического  романа Т.Манн и Д. Джойс дали характерные  для современного искусства образцы  литературного «мифологизирования», противостоящие во многом друг другу  по основной идейной направленности.

     Мифологические мотивы и образы часто присутствуют в произведениях Дж. Джойса. С раннего периода в творчестве Джойса присутствует тема утверждения абсолютной свободы художника, его полновластной возможности быть творцом собственного мира, который не воспроизводит мира внешнего, созданного Богом-Творцом. Искусство, по Джойсу, призвано создавать не образ мира, являемый в слове или иной эстетической материи, но — другой мир, открыто стремящийся быть независимым по отношению к Богом созданному миру. Художник же как творец этого альтернативного мира противопоставляет себя Богу-Творцу, подобно мифологическому Люциферу, отказываясь Ему служить, бросая вызов Ему. Этот сквозной мотив богоборческой, люциферической природы творчества и искусства находит свою кульминацию в вызове, который дважды бросает Стивен Дедал, и в "Улиссе", и еще прежде него, в "Портрете художника в юности".

     В своей работе над текстом для  создания альтернативной реальности Джойс систематически применяет методику, которую без всякой иронии можно назвать "кропотливою порчей" и "затемнением" смысла. Писатель отправляется от некоторого начального варианта, написанным ясным стилем и обладающего конкретным и понятным содержанием. Затем в ходе многократной переработки этого варианта он насыщает текст отстраняющими приемами. Однако для построения "альтернативной реальности" нужно знать реальность обычно досконально, до мелочей; и Джойс - самый зоркий наблюдатель и скрупулезный регистратор реальности. В романе Д. Джойса «Улисс» эпико-мифологический сюжет «Одиссеи» оказывается средством упорядочивания первичного хаотического художественного материала

     Герои романа сопоставляются с мифологическими  персонажами гомеровского эпоса, многочисленные символические мотивы в романе являются модификациями традиционных символов первобытной и христианской мифологии [10]. Д. Джойс прибегает к нетрадиционным символам и образам, представляющим оригинальной «мифологизации» житейской прозы – кусок мыла как талисман, иронически представляющий современную гигиеническую цивилизацию. Для мифологического моделирования истории Д. Джойс чаще всего пользуется мифологемой умирающего и воскресающего богочеловека – в качестве метафоры циклической концепции истории.

     Погружаясь  вместе с читателем в стихию тьмы, Джойс приоткрывает ее глубинный символический и мифологический смысл. В заключительных строках "Итаки" Одиссей - Блум, вернувшийся из своих странствий и засыпающий, именуется как "мужедитя в утробе". Этими словами темная стихия ночи и сна, куда погружается герой, отождествляется с тьмой материнского лона, рождающей утробы. Тьма, служащая концом странствия героя, который представлен здесь как обобщенный человек, Всякий-и-никто, совпадает с тьмой изначальной, где пребывал он прежде рождения, и оказывается той стихией или тем "местом", где сходятся начала и концы всякой человеческой жизни (как известно, в античной мифологии подобное "место" или стихия есть ад - Аид, Тартар). Именно так раскрывается и символико-мифологическое содержание стержневой для "Улисса" темы странствий и возвращения, темы Одиссеи. Мотив тьмы и здесь оказывается ключом, коль скоро цели странствия, Итаке, метафизически соответствует, как бы является ее монументальным местом и образом — все та же "родимая тьма". И, наконец, появляются известные основания к сопоставлению творческого пути самого автора с мифологемою Одиссеи: этот путь, направляющийся к "альтернативной реальности", с ее темнотой, в известном смысле есть также путь возвращения в "родимую тьму".

     Однако  античные соответствия - Итака, Тартар, "родимый хаос" - далеко не исчерпывают мотивов, которые входят у Джойса в тему тьмы. Важнейший пласт темы образуют представления, связанные с христианским духовным миром. Этот пласт возникает сразу с появлением самой темы. Круг замыкается: стремление к созданию другой реальности люцефирично; и в полном соответствии с этим другая реальность оказывается подобной той, где властвует Люцифер.

     По  библейскому мифу, судьба Люцифере.- низвержение с небес в преисподнюю, превращение из Светоносца во владыку тьмы, и, следовательно, уже непосредственно в самом мире, подвластном Люциферу, дан архетип перевертывания, мифологема инверсии, которая затем становится универсальным законом люциферова мира. Мифологема инверсии символизируется в специальном ритуале мира дьявола — пресловутой черной мессе, которая, как известно, строится по принципу кощунственного обращения христианской литургии. По тому же принципу обращения построена в немалой мере и "альтернативная реальность" Джойса.

     Использование мифологии в современной литературе связывает духовное прошлое и настоящее, осуществляет новый синтез во имя новой гуманистической задачи обретения целостности, которая не может быть достигнута исключительно логическим подходом.

     Для того чтобы разобраться в сложном  лабиринте факторов создания и вариантов толкования протеистического образа мира в ранних произведениях Дж. Фаулза, следует обратиться к труду К. Г. Юнга «Психология и литература», так как сам писатель признавался в увлечении трудами швейцарского психолога, которые отразились в идейном содержании его произведений: «Кое-что из идей Фрейда и Юнга я с самого начала использовал для строительства собственной «куколки». Особенно помогал мне Юнг»'.

     Известный швейцарский психолог и философ представил современному миру исследование архетипов на стыке их сосуществования с мифологемами. Архетипы явились теми преформирующими факторами, которые предваряют работу сознания и приводят к появлению ряда близких высказываний - к образованию мифологем. Архетипы, в общей трактовке, представляют собой «общезначимые представления и истины, которые веками жили в мифологии и в самых различных религиозных культах -от шаманизма до христианства, от буддизма до ислама».

     В статье В. А. Маркова «Литература и миф: проблема архетипов» дается их определение, как «первичных, исторически уловимых или неосознаваемых идей, понятий, образов, символов, прототипов, конструкций, матриц и т. п., которые составляют своеобразный «нулевой цикл» и одновременно «арматуру» всего универсума человеческой культуры»³. Особенности человеческой культуры в глобальном смысле и частный процесс индивидуализации К. Г. Юнг определил как «спонтанное осуществление целого человека»⁴ ; то есть это те определяющие моменты, когда в индивидуальной жизни общезначимые законы человеческой души прорываются в личное сознание. Для Дж. Фаулза понятие архетипа актуализируется в его раннем романном творчестве постановкой чрезвычайно важной проблемы обретения человеком целостности, свободы, возврата героем своей самости, поиска пути выхода из мрака к свету.

     Особый  интерес писателя в ранний период творчества обращен к мифу о загробном мире, к образу «играющего в бога Гадеса». Образ античного Гадеса, весьма характерный для барочной эстетики, акцентирует тему смерти в английском постмодернизме. Архетип «играющего в бога смерти», реализованный в главных героях романов «Коллекционер» и «Волхв», представляет собой образ-первопредка-демиурга - культурного героя, мифологического персонажа, «соответствующего представлению о мифическом времени первотворения и моделирующего коллектив - носителя мифологических традиций — в целом»⁵.

     Абсолютным  властителем подземелья-морилки, лишенного света, становится сам Клегг, похожий на античного бога подземного мира Гадеса - коллекционера душ. Миранда впоследствии постарается объяснить причины асоциального поведения Клегга: «...в глубине души вы прячете ненависть. Из-за того, что по положению ниже кого-то». Чувство ненависти к вышестоящим у Клегга несет в себе мифологическую аллюзию, восходящую к родственной по смыслу формулировке ненависти Гадеса к богам Олимпа; подобную формулировку можно проиллюстрировать одним из ряда многочисленных примеров в романе «Коллекционер»

     Т. Манн в романе «Волшебная гора» использует ритуально-мифологические модели [9]. Процесс  воспитания главного героя (главная тема романа) ассоциируется с обрядом инициации, некоторые эпизоды сопоставимы с распространенными мифологемами священной свадьбы, ритуальное умерщвление царя-жреца, да и сама «волшебная гора» в известном смысле может быть сопоставлена с царством мертвых. В «Иосифе и его братьях» Т.Манна сам сюжет носит мифологический характер, библейский миф подается как «историзированный» миф или мифологизированное историческое предание.

     Мифологизм  в литературе XX века проявился также  в поэзии: Т. С. Элиот, У.Б. Йетс, Э. Л. Паунд. Так, например, в поэме «Бесплодная земля» Т. С. Элиота реминисценции из евангельских и буддийских легенд, «Парцифаля» организуют сюжетную ткань. В творчестве ирландского поэта и драматурга У.Б. Йейтса доминирующим является интерес к национальной мифологии (яркий пример – цикл поэм о Кухулине, созданный У.Б. Йейтсом).

     Специфично  мифотворчество Ф. Кафки – романы «Процесс», «Замок», новелла «Превращение». Сюжет и герои имеют у него универсальное значение, герой моделирует человечество, а в терминах сюжетных событий описывается и объясняется мир. Традиционные мифы явным образом не используются, только лишь имплицитно, например, библейский сюжет Иова, но возникают элементы индивидуального мифотворчества [1, с. 145]. В творчестве Ф. Кафки отчетливо выступает противоположность первобытного мифа и модернистского мифотворчества: смысл первого – в приобщении героя к социальной общности и к природному круговороту, содержание второго – «мифология» социального отчуждения. Мифологическая традиция превращается у Ф. Кафки в свою противоположность, это обнаруживается в той или иной степени переворачивание мифа, его частичное превращение в антимиф.

     Особую  традицию нового мифологизма в литературе составляет круг английских писателей. Издавна свойственный английской культуре особый интерес к мифу, эпосу и волшебной сказке еще возрос в последней трети XIX в., предельно развившись и углубившись уже в ХХ столетии. Процесс этот позволил дать волю воображению и расцветить туманный Альбион яркими огнями неудержимой фантазии. Интерес к подобного рода сюжетам проявился в литературе Англии в среде христианских авторов.

     В XX в. английские волшебные истории  – трудами знаменитых прозаиков  – стали своеобразным «знаменем» христианской традиции в британской литературе. Они не были уже более тем, что Честертон, – говоря, например, о творчестве преп. Чарльза Л. Доджсона, более известного нам как Льюис Кэрролл, – называл «медом интеллектуального нонсенса».

     Нонсенс, привнесенный в сказку викторианской  литературой, противопоставил в конечном итоге мир, сотворенный и мир сочиненный. Красота творения, постигнутая писателями христианской традиции, стала отправной точкой для описания красоты воображаемых миров, и христианское мировоззрение сыграло здесь ведущую роль.

     Особое  место принадлежит творчеству К.С.Льюиса и Дж. Р. Толкина. Миф и волшебная  сказка были непосредственно связаны  с учеными интересами обоих писателей, занимавшихся в стенах лучших университетов  Англии изысканиями в области  мифологии и филологии. Правда, отношение к мифу и сказке было у них различным, даже противоположным, что обусловило различную структуру авторского мифопоэтического пространства.  

Заключение

     Миф в литературе. Литература как миф. Мы сталкиваемся с этими понятиями  и когда писатель подчеркивает в своих книгах сходство изображаемых им ситуаций с уже известными мифологическими сюжетами, и когда он создает в них мало напоминающую привычную нам жизнь, какую-то свою, фантастическую реальность.

     В первом случае изображаемые события  и персонажи как бы теряют свою индивидуальность и исторически преходящий характер, оказавшись лишь одним из вариантов вечно повторяющейся, изначально данной схемы бытия, зафиксированной в древних мифах. Во втором - писатель строит в своем произведении воображаемую действительность не по законам правдоподобия, а по устанавливаемым им самим правилам, которые он считает законами не только художественной правды, но и правды вообще.