Проблема Мифов в произведениях XX века

Содержание

Введение

     Миф - один из центральных феноменов в истории культуры и древнейший способ концепирования окружающей действительности и человеческой сущности. Миф — первичная модель всякой идеологии и синкретическая колыбель различных видов культуры.

     Дифференциация первобытного синкретизма культуры влечет за собой частичную демифологизацию, но демифологизация всегда бывает неполной, относительной, а периодически ее сменяет ремифологизация, и это, в частности, относится к нашему веку. Наука не может, как надеялись позитивисты в XIX веке, полностью вытеснить мифологию, и прежде всего потому, что наука не разрешает такие общие метафизические проблемы, как смысл жизни, цель истории, тайна смерти и т. п., а мифология претендует на их разрешение. Миф вообще исключает неразрешимые проблемы и стремится объяснить трудно разрешимые через более разрешимое и понятное. Познание вообще не является ни единственной, ни главной целью мифа. Главная цель — поддержание гармонии личного, общественного, природного, поддержка и контроль социального и космического порядка, в чем мифам помогают ритуалы — вторая, практически действенная сторона единого ритуальномифологического комплекса.

     Древние мифы, возникшие фактически до выделения индивидуальной личности из социума (их можно назвать условно "доперсональными"), используются для описания ситуации одинокого, покинутого индивида, жертвы социального отчуждения в обществе XX века. При этом такое парадоксальное использование мифа и мифотворчества лишь частично смягчается почти обязательной в "мифологизирующем" романе XX века иронией и самоиронией.

     Цель: рассмотреть проблемы мифологии  в литературе XX века

     Задачи:

1. описать особенности мифологический тенденций в русской литературе

2. описать особенности мифологизма в западной литературе

1. Проблема мифа в произведениях XX века

     Изучение  русской литературы XX века вызывает сегодня все больший интерес.

     Одной из тенденций связывающей ее с литературой предшествующих десятилетий является использование мифов и мифологических мотивов. Они находят разное художественное выражение у писателей Ю. Дружникова, Т. Пулатова и в новейшей прозе (Т. Толстой, В. Пелевина, Б. Акунина). В нашей  литературе последнего времени можно увидеть различные проявления художественного поиска: и развенчание лживой, «липовой» мифологии советской эпохи (Ю. Дружников), и стремление к первозданным природным истокам мифологии (Т. Пулатов), и ироническое её использование.

     Известно, что обращение к мифам порождало  и многие шедевры мировой литературы XX века, например, прозу латиноамериканских писателей (Х.Л. Борхеса, Г.Г. Маркеса, Х. Кортасара). В некоторых произведениях миф используется для осмысления судьбы человека в тоталитарной действительности. Так, в известном романе Милана Кундера «Невыносимая легкость бытия» важным сюжетообразующим моментом становится статья главного героя, хирурга, об Эдипе (в ней он пытается понять при помощи мифа происходящее в Чехии до и после 1968 г.), и эта же публикация круто меняет судьбу героя: его увольняют с работы, он становится мойщиком окон и т. д. За разными тенденциями обращения к мифу в современной литературе стоит то же стремление, что и у трагиков Древней Греции: через изображение борьбы человека с роком прийти к духовному очищению, катарсису.

     Одним из писателей, поставившим перед собой задачу исследовать и развенчать эти новые мифы, был русско-американский писатель Юрий Дружников, который начал свой творческий путь в Советском Союзе, а в 1987 году эмигрировал в США и известен сейчас во многих зарубежных странах.

     Главной книгой своей жизни» писатель считал роман «Ангелы на кончике иглы», связанный с работой Дружникова в газете «Московский комсомолец», где он узнал механизм создания советского «липового» мифа через печатное слово. «Как утверждает Алиция Володзько, – говорится в монографии, – мы оказываемся на кухне советской мифологии, узнаем, где, кем, как и зачем делаются газетные мифы, потребляемые на следующее утро миллионами людей». Ибо основное действие романа «Ангелы на кончике иглы» разыгрывается именно «на кухне» советской мифологии, то есть в редакции центральной газеты в стране с тоталитарным режимом»

     Личный  журналистский опыт, подчеркивается в монографии, помог Дружникову изобразить в романе одно из важных явлений  советской действительности, которое  он называет «липой»: «Ответ на вопрос, почему борьба с идеологическими мифами стала главной задачей Юрия Дружникова, находим в романе «Ангелы на кончике иглы», где один из главных героев, опытный журналист, отказываясь от титула «Мистификатор», предлагает дать XX веку специальное определение: «Если потомки обзовут нашу эру, то не атомной, не космической, а Эрой Великой Липы» [2, c.30]. .

     В многообразном творчестве Дружникова (он писал и микророманы, и детские  книги) особый интерес может вызвать  у преподавателей и студентов  его полемическое литературоведение, которое помогает по новому взглянуть на знакомые произведения. Свои задачи в исследовании русской литературы сам автор объяснял так: «Авгиевы конюшни предстоит разгребать литературоведению в России, чтобы снять толстые наслоения предвзятости и унылой однокрасочности. В оценке писателей  и литературных явлений все ещё жив вульгарный социологизм, утюгом проходящий по живому творчеству писателя» [2, c.80].

     Желание воссоздать свой особый, истинный, поэтичный  миф в противовес лживым мифам  советского периода заставляет писателей обращаться к чему-то самому первичному – к мифотворчеству человека, который ближе к природе, чем к социуму.  Образцом такой гармоничной прозы можно назвать повесть Тимура Пулатова «Второе путешествие Каипа» [3, с. 78]. Её герой – старик, близкий к природе в ее самых могучих, изначальных проявлениях: он понимает море, он – рыбак. Такой человек обладает мудростью и в конце своего жизненного пути, когда близок к смерти, приходит к озарению, к ощущению глубины мироздания. Старик рыбак, безусловно, стоит одном ряду с героями «Старика и моря» Э. Хемингуэя и «Пегого пса, бегущего краем моря» Ч. Айтматова. Но в «Старике и море», при глубинной связи человека и природы, еще нет мифа. Он появляется в произведениях писателей, живших позднее – в советское время и в советской стране.

     Некий первозданный, незамутненный социальной ложью миф важен был именно для них, а не для классика американской литературы, писавшего в иных социально-политических условиях. Этот миф – космогонический: о создании мира, моря, природы и человека, о самих истоках бытия. У Чингиза Айтматова он дан в преломлении через фольклор (об утке Лувр, создавшей землю, о рыбе- женщине, прародительнице людей). И создаются новые мифы, где действия происходят в экстремальных, пограничных ситуациях. Чудом уцелевший после гибели всех взрослых мальчик Кириск дает имена ветру, звезде, волнам. И поет придуманную им песню. В изображении героев, напрягающих все силы в трагической борьбе с природой, видна близость Айтматова к Хемингуэю.

     Чтобы представить себе разные грани мифотворчества в современной литературе, особенно интересно то неожиданное, что появляется во «Втором путешествии Каипа». Здесь  нет темы борьбы  и любви в отношениях с природой. Старик ждет смерти эпически спокойно, и драматическое напряжение создают только помехи, препятствующие ему добраться до родного острова. Он чувствует, что его позовут предки. Это знание о приближающейся кончине странным образом позволяет сопоставить рыбака с героями агиографии.

     Культура  шестидесятых годов весьма мифологична и интересна своей проиворечивостью. Шестидесятники строили собственную систему мифов на основе уже сложившихся в стране представлений и одновременно в борьбе с ними. Писатели, художники периода «оттепели» «вошли в систему своего времени, сами эту систему преобразовывали и, в результате, сами стали мифологическими героями»

     Многие  обращали внимание на проблему поколенческой  мифологии, нашедшей отражение в  аксеновской прозе. Однако характер мифологизма в творчестве Аксенова не ограничивается только современными мифа- ми. Современная и архаическая мифология образуют своеобразные пласты в его творчестве, создают сложную игру точек зрения. Уже в самых первых произведениях В. Аксенов обращался к древнему мифу. Архаической мифологии присуща категория мифического времени, то есть времени первотворения.

     Мифы  о первостроительстве, о сотворении нового мира легли в основу советской  идеологии и особо актуализировались  в шестидесятые годы. Они нашли  отражение в повестях Аксенова «Коллеги», «Апельсины из Марокко», «Звездный билет», где речь идет о воспитании нового человека. Персонажи повести «Золотая наша Железка» создают научный городок, и их действия наполнены священным смыслом первотворения. Время первопредков сакральное в отличие от профанного исторического. Попытки выдать определенную фазу исторического  времени  за  сакральное  стирают  между  ними границу.

     Отсюда  двоичность в восприятии настоящего: в произведениях Аксенова герой  приобретает свойства Демиурга, первопредка  и культурного героя одновременно, он устремлен в будущее и сам воплощает в реальность мифы из прошлого. Так, в повести «Золотая наша Железка» в центре повествования оказываются трое: Великий-Салазкин, Павел Слон и Ким Морзицер. Великий-Салазкин — человек, с которого все началось, он подобно первопредку является основателем, прародителем: «Должно быть тогда, среди библиотечных полок, в слезах, я и начал превращаться в мужественного старичка Великого-Салазкина, будущего основателя всемирно известного научного города Пихты, в повивальную бабку любезной, благословенной нашей Железки». Как культурному герою ему присуще желание «всех спасти»: «Должно быть, именно тогда в юношеском озарении любви, в неистощимом и бурном желании «спасти-спасти-спасти» я, Великий-Салазкин (через черточку), увидел нерасторжимую и бесконечную человеческую молекулу, … в которой спасительными нитями соединился сонм существ: и Достоевский, и Кант, и водопроводчик Дома культуры, и Галилей, и Чайковский, и Миша-лаборант, и Энгельс, и Гомер, и многодетная сторожиха» [3,с.. 156].

     Через это желание герой становится близок Богу, так как поставлен  над всеми остальными, в его  представлении одинаково важны  «… и Энгельс, и Гомер, и многодетная  сторожиха». Назначение персонажей выдают их говорящие фамилии. Божественная сущность Салазкина, «гениального хитрого старикашки», в приставке «Великий». Следующий из троицы, Ким, имеет инфернально звучащую фамилию Морзицер. Он артистическая натура, а, значит, находится на границе между миром живых и миром мертвых. Персонаж напоминает беса: «Только он ушел, …я посмотрел в зеркало и подумал про себя на всю оставшуюся жизнь: ох и сатир же ты, Морзицер, и глаза у тебя, и рот, как у неутомимого козлоногого грека»

     В прозе Аксенова (особенно в «молодежных» повестях) проявляется одна из важнейших функций мифа — создание модели, примера, образца. Этому способствует не только художественное мифологическое время, но и пространство. Мифологическое пространство наделяется священным смыслом: в шестидесятые годы романтизировался научно-технический прогресс и профессии, связанные с путешествиями

     При всей ироничности мотивы мифологии функционируют как сюжетообразующие начала. Так, в «Кыси» Татьяны Толстой, в «Пелагии и белом бульдоге» Бориса Акунина авторы обращаются к русской фольклорной традиции, а в «Generation «П»» Виктора Пелевина – к шумерским и вавилонским образам и сюжетам. Это неожиданное сочетание иронии, своеобразной игры с мифом и важной его сюжетной функции отражает новое отношение к мифу в современной литературе. У Т. Толстой образ Кыси и иных мифических существ помогает созданию страшной атмосферы  после атомного взрыва.  У Акунина предание об идоле Шишиге, о жертвоприношении ему и об отрубании голов является образцом для  подражания и для убийцы, и для его начальника, раздувших из этого  по корыстным  соображениям историю о выдуманных страшных языческих жертвоприношениях. 

2. Проблема мифа в Западной литературе XX века

     Прямая  или косвенная ориентация значительной части литературы ХХ века на древний  миф или мифологические структуры мышления, появление многочисленных произведений, содержащих различные трактовки мифа и элементы индивидуального мифотворчества, заставило многих критиков говорить о появлении нового, неомифологического, направления в литературе, пришедшего на смену реализму XIX века [5, с. :42].

     В начале 20 века возникает особый интерес  к мифу, на волне ремифологизации, наступившей в силу разочарования  в позитивистских ценностях, что  особенно становится заметно в литературе модернизма, решительно порывающей с  традициями XIX века, происходит отказ от социологизма и историзма и выход за социально-исторические рамки ради выявления вечных начал человеческой жизни и мысли.

     Параллельно с отказом от социального историзма  в философии, науке (включая этнологию) и искусстве происходила «реабилитация» и частичная апологетизация мифологии как вечного символического выражения основ человеческого бытия и человеческой психики, независимо от исторических обстоятельств и конкретных характеров. Кроме того, литература, отказавшись от социально-исторических определителей формы романа, пыталась использовать обращение к мифологии как к средству структурирования повествования.