Автор работы: Пользователь скрыл имя, 24 Марта 2010 в 21:26, Не определен
Призывы к девальвации звучат с того самого дня, когда российское правительство впервые заявило о желании ограничить инфляцию. А при нынешнем финансовом кризисе они уже совершенно неумолчны.
Экономика — наука парадоксальная
Анатолий Вассерман
Призывы к девальвации звучат с того самого дня, когда российское правительство впервые заявило о желании ограничить инфляцию. А при нынешнем финансовом кризисе они уже совершенно неумолчны.
Главное обоснование
переоценённости рубля —
Но ведь иностранные колбасы и сигареты куплены на валюту. А её за переоценённый рубль дают больше. Будет доллар стоить пять рублей или двадцать пять — банка немецкого пива в московском ларьке стоит те же марку, две или шесть… В зависимости от сорта, а не от курса.
Более того, в большинстве стран налоги на экспортируемый товар ниже внутренних. То есть импорт мог бы в России стоить дешевле, чем на родине.
Но раз уж мы помянули налоги, причина дороговизны становится очевидна. Налоги в России заметно выше, чем во всех странах, с которыми сравнивают наши цены борцы за девальвацию. Поэтому и цены выше. С завода банка воды или головка сыра выходит по одной и той же цене. А накручивают на неё по дороге до московского прилавка больше, чем до нью-йоркского.
Правда, платят эти налоги у нас далеко не все. Но пока рынок не насыщен до упора, цены на нём определяются наибольшими издержками. То есть расходами, включающими в себя налоги. А те, кто не платят, подравниваются под эти цены и просто кладут налоговые суммы в свой карман вместо государственного. Так что большинство цен у нас высоки именно из-за налогов.
Вот на насыщенных рынках цены определяются свободной конкуренцией. Например, нефтяной рынок переполнен. Попытки ОПЕК ограничить добычу нефти пока не дают ощутимых результатов. И уровень российских налогов для многих российских нефтяных компаний оказывается уже непосилен.
Конечно, снижать налоги полезно и даже необходимо. Уж хотя бы потому, что у нас они определяются заведомо непосильными социальными обязательствами, унаследованными от советской власти. Их можно было бы выполнить, только конфискуя по её примеру практически всё произведенное. И заменяя нормальные стимулы к работе угрозами. Экономические реформы невозможны без рационализации обязательств государства — не зря коммунистическая Дума этому мешает — и соответственного сокращения налогов. Но инфляция — налог на всех, у кого есть рубли — эту задачу явно не решит.
Правда, не все признают, что девальвация и инфляция — близнецы-братья.
Даже известный член команды Егора Гайдара, экономист Андрей Илларионов, доказывает, что рубль сегодня переоценён по отношению к доллару. Заверяет, что девальвацию можно провести безопасно для экономики. Приводит в пример многие страны, где местные валюты девальвировались в несколько раз, а инфляция ускорялась лишь на считанные проценты.
Но на свободном рынке курс валюты удерживается не искусственно. Ведь для этого Центральный банк вынужден выбрасывать на рынок свои запасы свободно конвертируемых валют. А они по мере надобности расходуются на закупки за рубежом. И тем самым снимают давление собственной валюты с внутреннего рынка. Так что переоценить рубль можно было только в советские времена самоизоляции. Но никак не сегодня.
А приведенные Илларионовым скромные цифры инфляции в других странах не так уж безобидны. Вся экономика строится на сложных процентах, дающих пугающе быстрый рост. Например, двукратной за год девальвации соответствует всего (или всё-таки целых?) 6 % ежемесячной инфляции.
И примеры других стран доказывают лишь одно. Девальвация ускоряет инфляцию в той же степени, в какой внутренний рынок страны зависит от внешнего. Илларионов поминает лишь развивающиеся страны, практически не связанные с зарубежьем. Даже в Мексике, казалось бы, тесно втянутой в североамериканскую зону свободной торговли, большинство жителей ведут почти натуральное хозяйство. Россия же критически зависела от импорта ещё в советские времена. Сегодня чуть ли не половина продовольствия у нас зарубежного происхождения. А товаров лёгкой промышленности — гораздо больше половины. Следовательно, каждый процент девальвации выльется в лучшем случае в полпроцента роста цен. А ради оставшегося мизерного выигрыша не стоит огород городить.
Разве что для сырьевиков с их масштабами даже ничтожный выигрыш на разнице между инфляцией и девальвацией достаточно ощутим, чтобы ставить под удар благополучие всех прочих. Так что их призывы к девальвации очевидно неправедны. Как и призывы из уст красных директоров. Директора ещё с советских времён привыкли: в дефиците должно быть всё, кроме денег.
Сырьевики — да и прочие экспортёры — постоянно жалуются, что при завышенном курсе отечественных денег экспорт невыгоден. И требуют девальвации. А ещё лучше — постоянной инфляции.
Но инфляция, как известно — это налог на всех держателей обесценивающихся денег. То есть на всех граждан. Кроме, разумеется, держателей иных валют — прежде всего экспортёров. Если экспортёр требует инфляции — значит, он хочет существовать благодаря не собственному труду, а этому невидимому налогу. То есть нашим кошелькам.
Советская экономика десятилетиями поддерживала тех, чей труд никому реально не требовался: от оружейников, наштамповавших горы танков, до автостроителей, чьи творения рассыпаются сразу за воротами магазина. В конце концов под бременем трат на такую помощь рассыпалась вся экономика. Стоит ли подкармливать новых любителей работать за наш счёт?
Но как быть с академиком Олегом Богомоловым? Правда, он, как и другой непримиримый критик правительства, академик Дмитрий Львов, получил высокое звание за труды по обоснованию путей развития экономики социализма. Но сегодня он опирается на достоверную банковскую статистику.
Денежное покрытие валового внутреннего продукта — отношение массы всех наличных и безналичных денег к суммарной стоимости всего произведенного в стране — сегодня в России 0.16–0.18. Различие в цифрах вызвано разнообразием оценок уровня теневой экономики и денежных суррогатов.
Кстати, в «Новой газете» Березовского 1998.08.03 назван уровень покрытия 0.12. Впрочем, пишет об этом Михаил Челноков, прославившийся ещё в 1992 м — тем, что бросил в лицо Чубайсу ваучер. Не понравилось народному депутату, что из всех вариантов приватизации, предусмотренных свежим верховносоветским законом, Госкомимущества выбрал тот, по которому наибольшая часть имущества доставалась не директорам предприятий, а простому народу, вроде учителей и пенсионеров. Правда, Чубайс спросил: откуда у Челнокова документ строгой отчётности, ещё не поступивший в обращение? Оказалось, что депутат в порыве праведного гнева назвал ваучером листок из собственного блокнота. Многочисленные цифры, характеризующие в статье Челнокова состояние отечественной экономики, столь же достоверны.
Но даже вполне надёжные сведения о покрытии явно низковаты. Особенно по сравнению с развитыми странами: там это отношение колеблется около 1. Из чего экономисты — от Челнокова до Богомолова — делают естественный вывод. Чтобы наша экономика развивалась тем же темпом, что и на Западе, нам необходимо увеличить денежную массу хотя бы впятеро.
И впрямь дефляция, нехватка денег, вроде бы очевидна.
Правительство несколько лет непрерывно печатало деньги для поддержания на плаву государственных предприятий и бюджетных организаций. Но слова «бюджетник» и «нищий» стали практически синонимами.
Денежная масса России выросла во многие тысячи раз. Но только по номиналу. При пересчёте в сопоставимые цены (по курсу доллара, по цене золота…) оказывается: денег и у каждого гражданина, и во всей стране гораздо меньше, чем в неудобозабываемые застойные времена. Собственно, нынешний рубль после тысячекратной деноминации примерно равноценен десяти копейкам середины 70 х годов. И каждый из нас может самостоятельно сопоставить свои нынешние доходы с прошлыми.
Так что денег не хватает. Дефляция налицо. И разрушительное её действие на экономику очевидно.
Нехватка оборотных средств разрывает налаженные хозяйственные связи. Хронический дефицит инвестиций исключает создание новых предприятий и модернизацию существующих. Отсутствие платёжеспособного спроса вообще лишает производство смысла.
Дефляция — это спад. Выход очевиден — инфляционное наращивание денежной массы. Естественный вывод из непреложной статистики.
Статистика точно описывает происходящее. Но существует ещё и наука. Она должна раскрывать механизмы, порождающие именно эту статистику. Когда статистика говорит: «Выплесни ведро — и костёр погаснет», наука рекомендует: «Сначала проверь, вода в ведре или бензин».
В данном случае наука напоминает: столь же катастрофичен был дефицит денег во время предыдущих великих инфляций — в России и Германии после первой мировой войны, в Германии и Японии после второй мировой… Да и менее масштабные инфляции, каких на свете всегда хватает, сопровождаются дефляционным параличом экономики.
Парадокс очевиден. Денег в стране всё больше — а не хватает их всё сильнее. И объяснение этому парадоксу определено ещё в двадцатые годы. Только у нас оно забыто — путём истребления большинства объяснявших. Ибо почти все проекты Родного и Любимого оплачены вполне инфляционно.
При инфляции денег больше, чем товаров. Значит, деньги дешевеют. И прежде всего — самая легкозаметная черта инфляции — растут цены.
В социалистической, изолированной от нормального мира, экономике запрет на повышение цен просто смывает товары с прилавка. Их приходится добывать по блату (т.е. доплачивать своим авторитетом), в очередях (доплата временем), у спекулянтов (плата просто деньгами). Так что реальную цену инфляция повышает и при социализме. Поэтому дальше мы можем забыть о «постсоветской специфике» и исследовать общие закономерности.
Когда товара не хватает, его ищут повсюду. Стремительно растёт спрос в первую очередь на всё пригодное для расплаты там, где инфляционные фантики к приёму не обязательны. Свободно конвертируемая валюта, золото, драгоценности… Всё это дорожает куда быстрее прочих товаров. И суммарная стоимость денежной массы, выраженная в любых твёрдых ценностях, непрерывно падает. Так инфляция порождает дефляцию.
От инфляционных денег все стараются избавиться чем поскорее: ведь завтра они станут дешевле, чем сегодня. В Германии в 1923 м зарплату выдавали дважды в день — чтобы люди успевали хоть что-то купить до очередного бюллетеня валютной биржи. А ведь эффективная масса денег равна произведению номинальной их массы на скорость обращения. И отношение денежной массы к товарной опять-таки падает: дефляция налицо.
Правительство, видя эту дефляцию, пытается преодолеть её выпуском дополнительных денег. Но они по-прежнему ничем не обеспечены. И вялая инфляция переходит в галопирующую, перерастает в гиперинфляцию…
Не зря говорят: «Статистика похожа на уличный фонарь — ничего не освещает, но на неё можно опираться». Решение наших проблем на основе (безупречных!) статистических аргументов академика Богомолова равносильно тушению пожара бензином.
Более того, даже нынешний уровень покрытия валового внутреннего продукта достигнут именно благодаря тому, что уже третий год правительство и Центробанк совместно сдерживают инфляцию. В разгар её, в 1993-м, этот уровень был куда ниже убийственного для любой экономики 0.1…
Вы спросите: «А как же Кейнс?» Действительно, самый впечатляющий выход из депрессии — «новый курс» Франклина Делано Рузвельта — строился на основе теории Джона Мейнарда Кейнса. И ключевым элементом курса было инфляционное стимулирование спроса.
Но Кейнс несколько объёмнее формулы «дефляция даёт спад, инфляция — подъём». Его теория рекомендует, подтолкнув маховик производства впрыском денег, изъять их ДО того, как они пройдут по всем экономическим цепочкам и подтолкнут вверх цены. И создавать дефляцию, как только экономика ускорится до размеров, угрожающих долгосрочной стабильности: ведь постоянно ускоряться невозможно, а резкое торможение означает кризис.
Рузвельт действовал строго по теории. Девальвировал доллар более чем вдвое — с US$16 до US$35 за тройскую унцию (31.1 грамма) золота. Но однократно — с таким запасом, что следующая девальвация состоялась через 38 лет, в 1971 м. И в дальнейшем политику вёл жёсткую: все государственные расходы финансировал из неинфляционных источников. Налоги, займы — всё, что только перераспределяет, но не увеличивает, общую денежную массу. Конечно, она всё равно росла. Но лишь в меру роста производительности труда. И лишь в войну, из-за дефицита рабочей силы, начался рост зарплаты — и с ним рост цен. Знаменитый кейнсианец Джон Кеннет Гэлбрейт руководил тогда управлением по контролю цен. И в соответствии с заветами своего учителя тормозил (!) инфляцию.