Азиатская модель рынка

В таких условиях ответом  капитала стран центра стало —  помимо автомати-

зации и роботизации производства с соответствующим сокращением рабочих

мест — частичное перемещение  отраслей промышленности с массовым производством в страны с более дешевой и непритязательной рабочей силой. Сначала в страны Латинской Америки, а затем на восток, в Азию. При этом и сами страны Восточной Азии создавали соответствующие отрасли промышленности, ориентированные преимущественно на экспорт. Запад, и прежде всего США, оказал им поистине неоценимую услугу, открыв свои внутренние рынки для их товаров. Сперва для одежды и галантереи, потом для простенькой радиоэлектронной аппаратуры. Это была куда более действенная помощь развитию, чем предоставление займов, субсидий и т. п. режимам — чистопородным «демократам» — наподобие филиппинского или южновьетнамского, увязшим в коррупции и казнокрадстве. Но чем больше возрастал экспорт готовых промышленных изделий из восточноазиатских стран в США, Западную Европу и Японию, тем сильнее становилась их зависимость от центра мировой экономической системы. Более того, если сначала эта зависимость была скорее политической и отчасти финансовой, то со временем она все больше становилась экономической и технологической. Об усилении экономической зависимости свидетельствует неуклонное возрастание экспортного коэффициента НИС — отношения объема экспорта товаров и услуг к ВВП страны, которым на протяжении многих лет значительно превосходил аналогичный показатель у ряда стран Латинской Америки, также пытавшихся проводить ускоренную индустриализацию.

По мере продвижения вверх  по лестнице экономического и технологического прогресса развитие восточноазиатских НИС все больше подчинялось логике накопления капитала и развития в центре мировой экономики.

Осознание этого обстоятельства — ключ к пониманию того, могли  ли «тигры» развиваться по-другому, избегая структурных диспропорций, которые потом сделали их экономики уязвимыми перед лицом финансовых бурь. Можно предположить что, уделяй они больше внимания сбалансированности, равно мерности развития разных отраслей индустрии и сфер экономики, вряд ли стали бы «тиграми». Недостатки восточноазиатской модели модернизации (привязанность банковской системы к промышленности, государственное вмешательство в дела корпораций) были неизбежной платой за успех, за преодоление отсталости и нищеты.

В ходе ускоренной индустриализации правительства НИС, используя как

административные, так и  экономические рычаги, поддерживали высокую норму накопления — до 35 — 40 и более процентов ВВП. Это ограничивало рост потребления, которое, хотя и увеличивалось у широких слоев населения, все же отставало от роста ВВП в целом. Так, превзойдя в первой половине 1990-х годов ряд западноевропейских стран по ВВП на душу населения (и по текущему курсу, и по паритету покупательной способности валют), экономика Сингапура отставала от них по душевому потреблению на 10-15 лет. В Корее и Малайзии, не говоря уже о Таиланде или Индонезии, это отставание было еще большим. По существу, экономики НИС, особенно НИС 2-го поколения, испытывали «переинвестирование» капитала, что делало снижение общей эффективности капиталовложений неизбежным.

Относительное недопотребление  основной массы работников (по сравнению  с общим уровнем экономики), как  в свое время в СССР, препятствовало формированию контингентов рабочей силы, адекватной эпохе НТР и постиндустриальным сдвигам. Ситуация усугублялась тем, что в Корее и НИС 2-го поколения сложились глубокие диспропорции между экспортно-ориентированным сектором индустрии и той частью предприятий, которые работали в основном на внутренний рынок. Кроме того, за исторически короткий период ускоренной индустриализации НИС объективно не могли создать такой же мощный научно-технический потенциал, как в развитых

странах. Не было ни опыта, ни времени, чтобы подняться до таких же высот в науке и технике, на которые страны Запада поднимались 300 лет (условно — от Бэкона и Декарта).

К середине 1990-х годов  существенно замедлилась и экспортная экспансия НИС на рынки наиболее развитых стран. Они оказались не в состоянии и далее обновлять ассортимент своих экспортных товаров, столкнувшись с конкуренцией со стороны КНР, Вьетнама и Индии. Все прочие факторы — преждевременная и не подготовленная либерализация экономики без соответствующих структурных реформ, неэффективная (в новых условиях!) банковская система, чрезмерный рост заимствований на внешних рынках, разбухание рынка недвижимости (Малайзия, Таиланд), атаки финансовых спекулянтов — усугубили положение.

Интегральной причиной кризиса 1997 — 1998 годов в НИС Восточной

Азии явилось несоответствие их индустриальных экономик вызовам постиндустриализации. Кризис обозначил предел догоняющих индустриальных модернизаций, которые остались достоянием XX века. В то же время можно сказать, что кризис стал результатом предыдущего успешного развития НИС зависевшего в большой степени от тех процессов, которые протекали в центрах мировой экономики. Неуклонно возраставшая вовлеченность восточно-азиатских стран в систему международного разделения труда (порождавшая к тому же у местных политических и деловых элит иллюзию прочности «чуда») оставляла все меньше возможностей для структурных маневров, которые назрели в этих странах уже к началу 1990-х. Как известно, любая структурная перестройка требует если не остановки, то, по крайней мере, замедления темпов роста. А пойти на это было не так-то просто — слишком много народу, и внизу, и наверху, было заинтересовано в продолжении гонки по опробованной колее. Кризис 1997—1998 годов спонтанно сделал то, что нужно было сделать десятью годами раньше. Он вынудил приступить к структурным преобразованиям и обновить сложившуюся в регионе модель развития, сделав упор на наращивание научно-технического, интеллектуального потенциала НИС.

Рост  без развития?

Среди всего «тигриного»  семейства в наименьшей степени  от кризиса

пострадали страны, ближе  всех подошедшие к порогу постиндустриальных

трансформаций (Гонконг, Сингапур, Тайвань). Гонконг и Сингапур пережили незначительный спад и застой, а Тайвань увеличил свой ВВП «лишь» на 5,5 % вместо привычных 6-8 %. Сильнее всех пострадали Корея и НИС 2-го поколения. В Индонезии попытки правительства выправить ситуацию по рецептам МВФ, отменив фиксированные цены на рис и нефтепродукты, вызвали массовые выступления протеста, которые привели к отставке президента Сухарто и эрозии всего его «нового порядка».

За исключением Индонезии, НИС быстро воспряли после кризиса и в целом продолжали демонстрировать высокие темпы роста. Однако их зависимость от внешних рынков нисколько не ослабла. По-прежнему их экспортный

коэффициент остается очень  высоким, несмотря на попытки правительств,

особенно в Малайзии и  Корее, стимулировать расширение внутреннего спроса. Но теперь они зависят не столько от США, Западной Европы и Японии, хотя те и остаются их важными торговыми партнерами, сколько

от Китая (см. Таблицу 2). Это сопровождается относительным упрощением структуры их экспорта в КНР. В нем возросла доля топлива, руд и металлов, химикатов, тогда как доля технологически продвинутых товаров возрастала, в лучшем случае, замедленными (по сравнению с докризисным периодом) темпами или даже несколько снизилась.

 

 

Очевидно, что противодействовать этим тенденциям можно, во-первых, на путях внутрирегиональной интеграции, что само по себе не вызывает сомнений. Действительно, послекризисное развитие в регионе отмечено усилением региональной интеграции и кооперации — как внутри АСЕАН, так и по формуле АСЕАН+3 (то есть с участием Китая, Кореи и Японии). Во-вторых, необходимо и далее повышать технологический уровень восточноазиатских экономик. Последнее предполагает не столько успешное

освоение мировых научно-технических  достижений (заимствования — это  в целом уже пройденный этап для  НИС, особенно НИС первого поколения), сколько качественный скачок в развитии человеческих ресурсов и складывание собственных научных школ, формирование рабочей силы, обладающей самостоятельным творческим потенциалом.

Восточной Азии предстоит  существенно увеличить инвестиции в человеческий капитал в самом широком смысле, прежде всего увеличить личное потребление основной массой населения. Из всех НИС лишь Гонконг и Тайвань демонстрировали за последние годы устойчивую тенденцию к повышению доли потребления в ВВП: в 2005 году частное потребление составило там 67 и 75 процентов ВВП соответственно, тогда как доля капиталовложений в основной капитал находилась на уровне 20—21 %,

что в общем соответствовало достигнутой ими стадии развития («порог постиндустриализма»). В Корее последний показатель снизился с 35—37% в конце 1980-х -начале 1990-х годов до 26,1 % в 2002 году, но затем опять поднялся до 30 и более процентов. Не лучше обстояли дела с личным потреблением в Малайзии и Сингапуре. Там в последние годы сберегалось 40—45 % ВВП (в Сингапуре — 48,6 % в 2005 г.!), а доля частного потребления была всего 42-44% ; лишь доля инвестиций снизилась с заоблачных докризисных высот (40 % и более) до 20% ВВП. Что касается замыкающих по уровню развития НИС региона Таиланда и Индонезии, то там ситуация с вложениями в человеческий капитал, несмотря на все былые успехи, еще менее благополучна. Число бедных в Таиланде с 1996-го по 1999 год выросло на 1,1 миллиона; к началу 1999-го за национальной чертой бедности насчитывалось 7,9 миллиона человек (около 13 % населения). Согласно международным критериям бедности (доход 2 доллара в день на человека по паритету покупательной способности валют), число бедняков в стране было

значительно больше — 20,265 миллиона человек, или 32,5 % населения. В Индонезии бедность (по национальным критериям) за годы кризиса возросла в полтора раза (с 11,3 % населения в 1996 году до 18,2 — в 1999-м), а с точки

зрения международных  критериев в 2003 году за чертой бедности находилось более половины населения страны(50,5 %).

Сохранение бедности (разумеется, относительной по критериям развивающихся стран) в немалой степени связано с дуализмом экономики и обще-

ства. В ходе форсированной индустриализации сложился опекаемый госу-

дарством технически передовой, ориентированный на внешние рынки сек-

тор, где концентрировались  наиболее качественные ресурсы. Одновременно

сохранялись мелкие и средние  предприятия, работавшие преимущественно

на внутренний рынок. Такая  двухсекторность была особенно характерна для

Кореи и НИС 2-го поколения.

После кризиса остро встала задача реструктуризации экономики. Однако

попытки реформировать крупные  компании, в частности знаменитые корей-

ские чеболи, сделав их более гибкими и транспарентными, оказались малоэф-

фективными. Корпоративная и связанная с нею государственная экономичес-

кая бюрократия постарались низвести реформы к косметическому ремонту.

Интересно также, что в  тех случаях, когда полным или хотя бы частичным владельцем чеболей был иностранный капитал, он напрочь забывал о критике их неэффективности и непрозрачности. Примерно то же самое наблюдалось в Малайзии, где процесс реформирования крупных компаний, связанных с государством и возглавлявшихся, как правило, этническими малайцами («бумипутрас»), начался еще при премьер-министре Махатхире, отце малайзийского «чуда», руководившем страной с 1981-го по 2003 год.

В связи с этим необходимо затронуть проблему управляемости (governance),

ставшую в последние 10—15 лет одной из самых модных в зарубежных исследованиях развития. Когда разразился азиатский кризис, представители международных организаций, в первую очередь МВФ, стали доказывать, что всему виной скверное управление экономиками НИС на микро- и макроуровнях, чрезмерное вмешательство государства в рыночные процессы, неэффективность корпоративного менеджмента. «Хорошее управление» (good governance) стали подавать как панацею от всех экономических болезней. Стоит, однако, спросить: кому и чему оно должно служить? Идет ли речь лишь о повышении прибылей или о стимулировании накопления капитала, инноваций и повышении производительности? Такая постановка вопроса содержится в одном из последних докладов ЮНКТАД, и она отнюдь не надуманна.

Существует реальная опасность  подменить «хорошей управляемостью»  дол-

госрочную стратегию самого развития, то есть открыть дорогу застою, по

крайней мере в качественном отношении. В Восточной Азии это  подтверж-

дается, в частности, опытом корейских чеболей после кризиса. Освобож-

даясь от государственной опеки и «оптимизируя» потоки своих ресурсов, некоторые из них стали отказываться от стратегии повышения технологического уровня своей продукции, предпочитая добиваться сиюминутных выгод за счет экономии расходов на долгосрочных вложениях. Очевидно, такая практика противоречит не только заявленной НИС цели совершить переход к «экономике знаний», но и непосредственной задаче повышения их конкурентоспособности. Однако в условиях постиндустриальных вызовов решение этих двух взаимосвязанных проблем все больше оказывается лежащим по ту сторону материального производства, за пределами экономики как таковой.

 

Заключение.

 

По существу, и кризис 1997—1998 годов, и все развитие разных стран ре-

гиона за десять лет после кризиса выявили очень важную проблему — фак-

тически общую, хотя и не в одинаковой степени, для всех НИС (несмотря на

очевидные различия между  ними). Это проблема баланса между  традициями

и дальнейшей модернизацией, между культурной идентичностью  и успеш-

ным включением в процессы глобализации. Сегодня те традиции и стерео-

типы, которые в недавнем прошлом помогли народам Кореи, Сингапура или

Малайзии совершить феноменальный  рывок в развитии (приверженность

общинным принципам, особая, восходящая к буддизму и конфуцианству

трудовая этика, стремление к гармонии, дисциплинированность и  многие

другие), должны быть, по меньшей  мере, пересмотрены и изменены. Другими словами, общества в НИС Восточной Азии должны измениться в большей степени, чем они изменялись до сих пор.