Русское студенчество в XIX веке: социально-культурный облик

Вообще же для студентов той поры более характерны широта и энциклопедичность интересов. В пауке их интересовало все новое независимо от избранной специальности. Появление чем-нибудь замечательной книги привлекало внимание всех, горячо обсуждалось и гуманитариями, и естественниками.

 Научное направление  в студенческой среде 60-х годов  не осталось бесплодным. Оно дало  России плеяду крупных ученых. Среди студентов тех лет —  Сеченов, Тимирязев, Столетов, Склифосовский, Кони, Ключевский, Герье, Потебня, Кирпичников  и многие другие выдающиеся  представители науки второй половины XIX в.

В стремлении к образованию студенты уже не ограничивались лекциями. Удовлетворение своим запросам они встречали, прежде всего, в демократической журналистике, в духе времени отводившей науке много места и служившей для них бесценной сокровищницей знаний, которые далеко не всегда можно было почерпнуть в аудитории. Публиковавшиеся там статьи и рецензии по политической экономии, философии, истории, естествознанию отличались новизной подхода, широкой и смелой постановкой вопросов, что импонировало молодому поколению. Радикальное и революционное истолкование проблем современности, отрицание религии, материализм в естествознании, идеи утопического социализма находили в молодежи живой отклик. «В журналах наших,— сообщалось в отчете III отделения за 1861 г.,— появились статьи, проникнутые духом социализма и материализма. Эти статьи легко приемлются молодым поколением и наиболее студентами».

Передовая журналистика приобрела большое влияние в студенческой среде, воздействовала на формирование мировоззрения. «Можно без преувеличения сказать,— утверждал Ннкитенко,— что настоящее молодое поколение большой частью воспитывается на идеях „Колокола", „Современника" и завершает свое воспитание на идеях „Русского слова”. Живой интерес сохраняли лучшие журналы 40-х годов, статьи Белинского, Герцена. «Дилетантизм в науке» Герцена петербургские студенты читали вслух на своих литературных собраниях. Когда в продаже появилось первое издание собрания сочинений Белинского, молодежь    буквально   осаждала    магазин    Кожанчикова   в Петербурге. Несколько сотен экземпляров 1-го тома разошлись в два-три дня. Жадно читали Белинского, Герцена и в Москве, Казани, Харькове, Киеве.

Восприимчивую читательскую аудиторию нашли в студенчестве издания Вольной русской типографии Герцена и Огарева. Интерес к ним оказался так велик, что никакие запреты и заслоны не смогли помешать их проникновению в Россию. К числу самых усердных их распространителей принадлежали студенты. «Спасибо Герцену за его „Звезду", за его „Колокол". Это новый Мессия для нас!» — писал товарищу петербургский студент Н. Н. Рашевский. Из «Колокола», по словам В. Линда, «значительная часть московского студенчества почерпала... свои мнения и о крестьянском вопросе и о текущей политике».

Запрещенная литература пользовалась широким распространением среди студентов от сочинений Герцена и Огарева. Кружок консерваторов исчез, а социалистические учения, напротив, приобретали все большую силу. Стремясь освободиться от предрассудков, молодежь проникалась скептическим отношением к церковным догматам. «В молодом поколении распространяется неверие,— сетовал Погодин.— Студенты не ходят теперь слушать профессора, о котором знают, что ходит к обедне». В студенческой среде широко бытовали атеистические и материалистические взгляды. Росло критическое отношение к официальной идеологии, к существовавшей власти и ее представителям.

Главный интерес в то бурное время сосредоточивался на вопросах дня, которые поглощали внимание, нередко оттесняя на второй план учебно-академические. Современник уверял, что почти вся университетская молодежь разделяла освободительные стремления 60-х годов. По его словам, «всестороннее возрождение России и в особенности благо народное были у всех не только на языке, но и в уме и в сердце». Неослабное  внимание  привлекал   к  себе крестьянский вопрос. При социальной неоднородности студенчества отношение к существу дела было неодинаковым: наследники помещичьих латифундий и юноши из низов не могли испытывать один и те же чувства по этому поводу. Все же в массе студенчество было «на стороне самой широкой развязки крестьянского дела». Демократически настроенные молодые люди испытывали острую неудовлетворенность реформаторской деятельностью правительства, казавшейся им слишком медленной, вялой; росло убеждение, что желанная цель будет достигнута лишь тогда, когда народ «покажет кулак правительству или сам возьмется за дело». Молодежь с воодушевлением распевала революционные песни, проникнутые верой в близость крестьянского восстания. Конечно, не все были настроены столь радикально.   Иные   придерживались   либеральных   позиций.

Студенты живо интересовались ходом крестьянского дела. Уезжая домой, старались узнать, что могли, о работе губернских комитетов. Руководимый Унковским Тверской комитет снабжал желающих литографированными протоколами своих заседаний. Немало студентов присутствовало на московском дворянском собрании во время выработки адреса конституционного характера, на знаменитом дворянском собрании в Твери, признавшем несостоятельность Положений 19 февраля 1861 г. Реформа не удовлетворила  студенчество  и   не  вызвала  с  его стороны приветствий. Последовавшие затем крестьянские волнения укрепили в демократической части молодежи надежду на крестьянство как на опорную силу в будущем перевороте. Это, в свою очередь, послужило новым импульсом к усилению революционных настроений в среде студенчества и вовлечению его в революционное движение.

Годы общественного подъема и революционной ситуации ознаменованы многочисленными студенческими «историями»— столкновениями студентов то с полицией или военными чинами, то с университетским начальством, то с преподавателями. Характерные черты этих выступлений — чрезвычайно легкая воспламеняемость студенчества, его сплоченность, неизменная готовность поддержать товарищей, незамедлительный переход частных конфликтов в общеуниверситетские. Уходили в прошлое былые патриархальные отношения с инспекцией. Еще недавно бытовавшее в университетах грубоначальственное обращение с молодежью теперь вызывало единодушный отпор. Неповиновение властям росло. Студенты стали открыто протестовать против тех распоряжений инспектора, попечителя, самого генерал-губернатора, которые считали незаконными. Особую остроту столкновения принимали там, где начальство   действовало    прежними     методами.

В начале 1857 г. казанские студенты освистали инспектора и попечителя, которым пришлось после этого выйти в отставку. Через несколько месяцев в Киеве в публичном месте (в театре) офицеру (полковнику!) пришлось сильно поплатиться за грубое обхождение с одним из университетских. Той же осенью в Москве студенты вступились за товарищей, избитых полицией. Их энергичный протест против беззакония вызвал широкий отклик в обществе: возмущение действиями полиции было общее. Правительство, еще не решавшееся тогда,- по выражению Чичерина, «натягивать вожжи», сочло нужным наказать особо «отличившихся» полицейских.  Весной 1858 г. нашумела студенческая «история» в Харьковском университете. После ареста  и  высылки  из города двух  студентов  по приказу генерал-губернатора Лужина и отказа университетского начальства ходатайствовать об их возвращении харьковские студенты решили протестовать, подав всем прошения об увольнении из университета. В течение одного дня в правление поступило 138 прошений. Только хитростью  университетскому   начальству  удалось   замять дело.

Здесь названы лишь несколько происшествий такого рода, более типичных. В действительности их было гораздо больше. Они происходили то тут, то там и служили показателем нараставшего общественного брожения.

Еще лишенные прямой политической направленности, они свидетельствовали о возбужденной обстановке в стране, о непримиримости молодого поколения к произволу, нежелании беспрекословно повиноваться власти, готовности к борьбе. Одним словом, это были уже предвестники назревавшей революционной ситуации.

2.3. Борьба с университетскими устоями

Рушился прежний режим в университетах. Еще несколько лет назад студенты находились, можно сказать, на полувоенном положении. Подчиненные строжайшей дисциплине, подвергавшиеся придирчивому, нередко грубому отношению со стороны попечителей, инспекторов, а то и профессоров, они не имели голоса в университетских делах. Теперь же в иной обстановке, возбужденная всем происходившим, возросшая количественно, принявшая в себя сильную разночинную струю, учащаяся молодежь стала во многом другой. Чувство собственного достоинства, боевой дух, напористость давали о себе знать во всем в отношениях с профессорами и начальством, в поведении внутри и вне университета. Кризис правительственной политики сопровождался ослаблением надзора за студентами. В 1855—56 гг. казеннокоштные еще находились под круглосуточным наблюдением университетской полиции, могли отлучаться лишь с разрешения инспектора. Курить в университете запрещалось. Форма одежды соблюдалась неукоснительно. Волосы полагалось иметь коротко остриженными, однако инспекторы уже не решались по-прежнему строго взыскивать за  несоблюдение правил, ограничиваясь лишь замечаниями. Постепенно многие запреты теряли силу. Карцер отходил в область преданий. Студенты стали отпускать длинные волосы, заводить усы, бороды. В университетах не только стали курить— начальство само предоставило в распоряжение юношей курительные комнаты. Там, где инспекция вела себя по-старинке, число «проступков» сильно возросло, так как студенты демонстративно перестали исполнять требования, еще недавно считавшиеся обязательными. Вместе с тем накапливалось недовольство, приводившее к открытым столкновениям.

Облик студенчества быстро менялся. «Форма была та же, по одеты были в эту форму точно другие люди; так не похожи были студенты 1860-х годов на студентов 1840-х годов»,— замечал инспектор Московского университета (и его выпускник) П. Д. Шестаков. Сильно различались даже студенты разных курсов: новички, вступавшие в жизнь в обстановке революционной ситуации, оказывались самостоятельнее своих старших товарищей. «Молодежь наша очень сильно изменилась в последние три-четыре года,— писал в 1863 г. Писарев.— Уже в 1858 и 1859 годах студенты, поступившие в университет, не были похожи на нас, студентов III и IV курсов. Поступая в университет, мы были робки, склонны к благоговению, расположены смотреть на лекции и слова профессоров как на пищу духовную и на манну небесную. Новые студенты, напротив того, были смелы и развязны и оперялись чрезвычайно быстро, так что через какие-нибудь два месяца после поступления они оказывались хозяевами университета и сами поднимали в студенческих кружках дельные вопросы и серьезные споры».

Весной 1858 г. казеннокоштных студентов переместили на частные квартиры. Предоставление молодым людям возможности распоряжаться собой и своим временем делало их более независимыми и взрослыми в собственных глазах. Способствовала такому самосознанию и ранняя привычка необеспеченных разночинцев к самостоятельному труду. Да и возрастной состав студентов, как уже говорилось, был теперь не тот, что раньше.

Возросшая самостоятельность молодежи проявлялась многообразно. Изменилось отношение к учению. Учебные занятия   утрачивали   прежний    школьнический    характер. Посещение лекций фактически стало свободным, и студенты широко пользовались возможностью выбора. Более самостоятельным становилось их отношение к преподаванию. «Мы скоро перестали посещать лекции строгих и скучных профессоров, дававших науку в каких-то мертвых формах,— пишет студент того времени,— а ходили в аудиторию только к тем, которые старались применить науку к решению насущных вопросов, к разрушению старого зла и раскрывали перед нами новые, свежие идеалы». Порою предпочтение отдавалось курсам, читавшимся на других факультетах. Бывало, что студенты вступали в спор с профессором прямо в аудитории во время занятий, а то и на страницах печати.

Повышенная   активность   учащейся   молодежи   выразилась и в се выступлениях против отдельных профессоров. Чаще  всего  протест направлялся против преподавателей, которые не удовлетворяли студентов научным уровнем или идейной  направленностью  своих  лекций.  Мы  видели, что созданная  реакционным  режимом обстановка благоприятствовала продвижению на кафедры благонамеренных бездарностей,   порождала  застой   и   рутину   в   преподавании. Отсталость в науке, косность взглядов стали не редкостью в «ученом сословии». Против таких-то последствий недавнего прошлого  направилась энергия  молодого поколения. Иногда протест вызывался небрежностью в преподавании, нетактичным поведением или грубостью профессора, придирчивостью на экзаменах, невниманием к просьбам студентов,  обращением  с ними  как  с несовершеннолетними. Чувство    собственного   достоинства   учащаяся    молодежь тех лет ревностно оберегала, проявляя в этом отношении повышенную чуткость. Нередки были выступления против профессоров-иностранцев, читавших па малопонятном языке, идейно далеких от своих слушателей, безразличных к их запросам.

Больше, чем где-либо, таких профессоров было в Казани. Не случайно здесь студенческие протесты приобрели особый размах. Казанские студенты взяли сознательную линию на изгнание некоторых профессоров из университета. В результате пришлось уйти физиологу В. Ф. Берви. Случай этот приобрел широкую известность благодаря выступлению Добролюбова в поддержку студентов античникам Ф. Л. Струве к Р. Л. Шарбс, химику Ф. X. Грахс, историку В. М. Ведрову, хирургу Ф. О. Елачичу.

Из студенческой переписки и других источников видно, что существовало намерение устроить и более широкую «облаву» на неугодных профессоров.

Протестовали не только против бездарных и отсталых. Порою недовольство направлялось против талантливых ученых, как, например, физик И. А. Больцапи. Его лекции не всегда были понятны слушателям, к тому же профессор не соразмерял своих требований с их знаниями. Елачичем были недовольны потому, что он отказывался читать по-русски и использовал хирургическую клинику для частной практики.

Собирались освистать и юриста В. Н. Никольского. Дошло до того, что его покровителю декану С. И. Баршеву пришлось публично отговаривать от этого студентов. С другой стороны, Никольский был взят под защиту радикальным «Изобличителем» (рукописным студенческим журналом). В том же 1859 г. молодежь перестала посещать лекции Орнатского и тем добилась его отставки. В Петербургском университете студенты вынудили оставить кафедру другого рутинера — Я. И. Баршсва. В Харькове достаточно было дословно записать и распространить в публике маловразумительную лекцию Черняева  по ботанике, чтобы   дальнейшее  пребывание  этого   профессора   в  университете оказалось невозможным. В протестах против того или иного профессора участвовали (а порою и верховодили) слушатели других факультетов. Так, в выступлении против Варнека главная роль принадлежала не медикам, а юристам; студенты-естественники даже пытались его отстаивать. Цель состояла не столько в удалении конкретного профессора, сколько в стремлении студентов добиться самостоятельного голоса в университетских делах.

Конечно, далеко не все студенческие волнения приводили к такому исходу. Не все они преследовали эту цель. Порою ограничивались «демонстрациями» по каким-то конкретным поводам.

Затевая очередное движение протеста, они шли на риск и жертвы, поскольку большей частью дело не обходилось без исключения «зачинщиков» из университета. В некоторых случаях (в Казани и Киеве) даже вставал вопрос об отдаче виновных в солдаты. Но, негодуя против непокорной молодежи, принимая одну за другой запретительные меры, правительство в обостренной обстановке тех лет еще вынуждено было в какой-то мере считаться с общественным мнением. Исключенные из одного университета студенты, как правило, вскоре оказывались в другом. А так как притом молодежи нередко удавалось добиться своего, она убеждалась в необходимости коллективных действий для защиты своих требований.