Революционная Россия перед судом царизма с 60-х до 90-х годов 19 века.

      Тем не менее, на взгляд революционеров 1870-х  г., ишутинцы во многом вели себя предосудительно.

      Следующий крупный процесс – «нечаявцев» - отделяют от процесса ишутинцев всего 5 лет, но за это время в революционной  этике произошел существенный сдвиг. К началу 70-х г. в революционную  борьбу вступило уже новое поколение, более демократичное по составу и боевое по духу, чем все предыдущие. Так на процессах 1871-1876 гг. подсудимые держались стойко при всех обстоятельствах, будь то тюрьма, скамья подсудимых, эшафот гражданской казни или каторжный централ. Вместе с ростом освободительного движения росло у его борцов сознание революционного достоинства, более гордыми и непримиримыми становились их отношения к власти и взгляд на то, как вести себя в царском плену. Начиная с процесса «нечаявцев», русские революционеры стали превращать политические процессы в арену борьбы против существующего строя, а скамью подсудимых – в революционную трибуну.  
 
 
 
 
 
 

Вторая  революционная ситуация. 

      В конце 1870-х г. –  начало 1880-х г. Россия переживала 2-ю революционную  ситуацию. Поскольку 1861 г. не разрешил задачу буржуазного преобразования России, сохранил коренные противоречия  феодализма, обусловившие первую революционную ситуацию, добавив к ним противоречия растущего капитализма, поскольку трудящиеся массы после 1861 г. страдали под двойным гнетом – и капиталистическим, и остатками феодализма, вторая революционная ситуация как преддверие неотвратимой революции сложилась закономерно. «1861 г. породил 1905 г.», а 1879-1881 гг. представили собой своеобразный промежуточный рубеж, исторический полустанок на пути от 1861 к 1905 гг.

      В развитии второй революционной  ситуации можно выделить 2 фазы: восходящую и  нисходящую. Все компоненты революционной ситуации начали обнаруживаться с весны 1878 г. К 1879 г. революционная ситуация была уже налицо и до марта 1881 г. развивалась по восходящей линии. Ее кульминацией стало цареубийство 1 марта 1881 г. После 1 марта началась ее нисходящая фаза: волна революционного прибоя постепенно спадала, царизм собирался с силами и выходил из кризиса. К середине 1882 г. реакция перешла в решительное контрнаступление. Особенность второй революционной ситуации заключается в том, что решающей силой натиска «низов» 1879-1881 гг. являлось, в отсутствие достаточно широкого массового движения, борьба народовольцев как выразителей и защитников воли народных масс. Именно она главным образом и обусловила в те годы кризис самодержавия. В этой связи решается и вопрос о месте «Народной воли» в развитии народничества: как главный фактор второй революционной ситуации, «Народная воля» со всеми ее достоинствами и недостатками – высший этап народнического движения.

      Вторая  революционная ситуация не переросла в  революцию главным образом из-за слабости массового движения, из-за отсутствия революционного класса, способного поднять массы и повести их за собой. Именно слабость массового движения, с одной стороны, объективно выдвигала тогда революционную партию (народовольцев) на первый план как решающую силу, а с другой – обрекла ее, лишенную поддержки масс, на поражение. Партия взяла на себя роль, посильную только для целого класса, взяла и – не осилила. Кроме того, неудачу народовольцев обусловливала теоретическая несостоятельность доктрины, которой они руководствовались. «Ошибка … их – писал Ленин, - была в том , что они опирались на теорию, которая в сущности была вовсе не революционной теорией, и не умели или не могли неразрывно связать своего движения с классовой борьбой внутри развивающего капиталистического общества».

      Царизм  в условиях второй революционной ситуации пережил тяжелый кризис. В 1879-1881 гг. оказался перед вопросом «быть или не быть». Вынужденный метаться от обычных законов к исключительным, царизм в 1878-1879 гг. военизировал свою судебно-карательную систему с последующим сведением к минимуму гласности судопроизводства, т.е. почти завершил начатую еще в 1871 г. судебную контрреформу. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Политические  процессы – арена  революционной борьбы. Судебный террор царизма. 

      За 1879-1882 гг. царизм провел 99 политических процессов. К 1879 г. царизм в такой степени обкорнал судебные уставы 1864 г., что мог считать суд вполне надежным карательным орудием. Местные власти тогда почти фетишизировали это орудие и старались превзойти друг друга в устройстве как можно большего числа многолюдных процессов, видя в этом не только хороший способ раздавить «крамолу», но также и выигрышное средство сделать себе карьеру. Например, в обычае киевских карателей было устраивать каждый год по 5-10 процессов, иные из которых оказывались очень внушительными: по делу о Чигиринском заговоре в 1879 г. судили 45 человек. Только за 1879-1882 гг. в Киеве прошли 22 политических процесса, тогда как даже в Петербурге – 15.

      Началом начал судебного  террора являлось последовательное ограничение  гласности суда. При закрытых дверях легче было ущемлять такой обязательный принцип пореформенного судопроизводства, как состязательность сторон. Это и делалось от процесса к процессу – не в исполнение каких-либо узаконений, а в зависимости от обстановки: либо, как на процессе «20-ти», по инициативе судей, либо под прямым административным давлением сверху, как на процессе первомартовцев.

      Военные суды еще меньше заботились о состязательности сторон, чем сенаторы, да и признаков  ее в военных судах было меньше, чем в Сенате. На процессах 1879 и отчасти 1880 гг. внешнее подобие состязательности еще сохранялось. Речи подсудимых и адвокатов выслушивались до конца. Но и тогда судьи в лучшем случае терпели зло защитительных речей, зато с готовностью принять на веру каждое слово внимали обвинительным речам, которые изобиловали солдафонской руганью по адресу как отдельных подсудимых, так и всей революционной партии. С конца 1880 г., после дела «16-ти», где прозвучали слишком призывные и потому опасные для правительства речи подсудимых, военные суды стали еще жестче. Закрыв от публики двери, они принялись инквизиторствовать с бесцеремонным пренебрежением к процессуальным правам обвиняемых. Этим больше всех отличались процессы на Украине, где как раз в 1879-1882 гг. подвизался киевский военный прокурор В.С. Стрельников.

      До 1881 г. Стрельников руководил дознаниями и выступал обвинителем только на процессах в Киеве, но уже в  то время он выделился из среды  военных прокуроров пристрастием и  жестокостью, но вполне разнуздался  в 1881-1882 гг. Он не гнушался никакими приемами «застращивания» обвиняемых перед судом: например, картинно изображал, как обвиняемый будет на виселице высовывать язык и хрипеть. И на суде Стрельников вел себя как палач. «Будешь висеть!» - грозил он подсудимым по ходу судебных прений и вел дело к виселице, полагаясь больше но свое «внутреннее убеждение», чем на юридическое основание.

      Юридически  правильные обвинительные  акты и приговоры  на процессах 1879-1882 гг. почти не встречались. Излюбленным приемом царской прокуратуры был монтаж обвинительных актов из показаний предателей вперемешку с жандармскими домыслами. Даже крупные процессы готовились подобным образом. 5 смертных приговоров по делу «28-ми» в немалой степени были спровоцированы лжесвидетельством, которое жандармы смонтировали из ответов предателя Веледницкого.

      Для поддержки обвинения важно было подобрать надежных свидетелей. Царский  суд в общем умел это делать. На процессе Веры Засулич в первый и последний раз выступали свидетели защиты. На все последующие процессы власти допускали только свидетелей обвинения, соответственно их подбирая из дворников, жандармов, городовых. В числе 16-ти свидетелей по делу В.А. Осинского было 11 жандармов во главе с капитаном Г.П. Судейкиным, который тогда только начинал свое восхождение на карательном поприще.

      Всего на политических процессах 1879-1882 гг. с  общим числом подсудимых в 470 человек царские суды вынесли 67 смертных приговоров. Самая казнь проделывалась с резким варварством. Царизм и ранее слыл нещадным и в некотором роде изобретательным палачом революционеров. Достаточно вспомнить казнь декабристов, когда 3-е повешенных сорвались и были вздернуты на виселицу вторично, или церемонии казней над петрашевцами в 1849 г. и Н. Ишутиным в 1866 г. На рубеже 1870-1880-х гг. жестокость и садизм царских палачей оставили гораздо большее число еще более изуверских следов. Изощрялись каратели и в таких затеях, как глумливое объявление о казни Д.А. Лизогуба («около скотобойни»); виселичный обряд над С. Лешерн (надели саван, закрыли голову капюшоном и примерили к шее петлю) перед объявлением ей помилования; садистский ритуал казни, которому был подвергнут В.А. Осинский. Вопреки обычаю  Осинскому не завязали глаза и для начала повесили перед ним одного за другим двоих его самых близких друзей (голова Осинского за эти минуты побелела, как снег), а в тот момент, когда палач накинул петлю на шею самому Осинскому, оркестр по знаку прокурора Стрельникова заиграл … «Камаринскую». Надо подчеркнуть, что царские палачи казнили и революционеров, не достигших совершеннолетия (Рысаков, Розовский и Ликом).

      Таковы  были в 1879-1882 гг. начала и концы судебной расправы царизма с народовольцами. Посредством оргии политических процессов царские суды нагнетали в стране «белый террор», крайним выражением которого явились тогда смертные казни революционеров. Обратившись к ним в 1878 г. после долгого (с 1866 г.) перерыва, царизм связывал с ним большие надежды: истребить вожаков революционного движения, устрашить, отшатнуть от него сочувствующих и подавить движение. 

Сила и слабость революционеров перед царским судом. 

      Именно  идея революции, осознанная и взятая на вооружение, давала, по словам А. Михайлова, «десяткам людей силу бороться с обладателями десятков миллионов подданных, миллионов штыков и верных слуг. Но тут уже сталкивались не человек с человеком, не слабый с сильным, а воплощенная идея с материальной силой. В таких случаях совокупность физических сил и их громадность теряют всякое значение; идея их разделяет, парализует своей неуловимостью, приводит к индивидуальному их содержанию. Люди «Народной воли», как самая их идея, не знают страха и преград». Как правило (разумеется, не без исключений, о которых речь ещё впереди), народовольцы вели себя на судебных процессах «не щадя своей шкуры», вписали в историю русского освободительного движения неувядаемые образцы героизма, мужества, самопожертвования.

      Юридической стороной судебного разбирательства народовольцы, как и террористы 1879г., интересовались мало. Во-первых, они итвергали законность царского судопроизводства в принципе. С.П. Ширяев на процессе «16-ти» заявил об этом судьям вполне откровенно: «Я не касался и не буду касаться вопроса о своей виновности, потому что у нас с вами нет общего материала для решения этого вопроса. Вы стоите на точке зрения существующих законов, мы – на точке зрения исторической необходимости». С точки зрения «исторической необходимости» народовольцы заявили, что хотя они принадлежат к революционной партии, но виновными в этом себя не считают (так поступили, например, Ширяев, Халтурин и Желваков), либо вообще не говорили о виновности, провозглашая в ответ на вопрос суда, признают ли они себя виновными, свою принадлежность к партии (Желябов, Пировская, Фроленко и др.), а в тех случаях, когда они, следуя процессуальной формальности, признавали себя виновными в принадлежности к партии, обычно дополняли такое признание объяснениями, в которых противопоставляли существующей «законности» ту же «историческую необходимость» (так вели себя Зунделевич и Суханов).

      В обстановке узаконенного для политических процессов беззакония подсудимыми народовольцы сознавали бесплодность юридической полемики с обвинениями и потому затевали почти также редко, как и террористы 1879 г. На процессе харьковской организации «Народной воли» из 14 подсудимых вел такую полемику только В.А. Данилов, на процессе «16-ти» - Квятковский и Ширяев, на процессе «20-ти» - Михайлов. Активнее всех в этом отношении был Желябов, который, хотя он и оговаривался, что «в русских законах не силен», сумел разоблачить юридическую несостоятельность отдельных натяжек обвинения даже с  точки зрения российских законов.

      Из  числа не только первомартовцев, но и всех вообще народовольцев, прошедших  через горнило царского суда, Желябов  был самой значительной фигурой. На каждом крупном процессе «Народной воли» один – два подсудимых всегда выделялись своей политической активностью: в деле «16-ти» - Квятковский и Ширяев, на процессе «20-ти» - Михайлов. Но ни кто из них не становился в такой степени героем процесса, как Желябов.

      Впрочем, Желябов наиболее ярко выказал на суде ту линию поведения, которой в 1879 – 1882 гг. следовали, за малым исключением все русские революционеры. Уступая (более или менее) Желябову с политической зрелости и даровании трибуна, они проявили не меньшую стойкость и способность к самопожертвованию. Как уже отмечалось, отличительной чертой их поведения перед судьями, тюремщиками и палачами было бесстрашие. Смертные приговоры не пугали их. Бывало так, что смертники, помилованные каторгой (С.А. Лешерн, А.Д. Михайлов, А.И. Баранников), сожалели, что им не довелось разделить участь товарищей. А те, кто шел на смерть, даже собственную казнь старались превращать в оружие (теперь уже последнее) революционной борьбы, так, как подсказывал им со страниц первого номера газеты «Народная воля» герой «Последней исповеди» Н. Минского (Н.М. Виленкина):