Октябрьская революция

Даже  такое масштабное мероприятие, как  Демократическое совещание, состоявшееся 14-22 сентября по инициативе Керенского, никаких изменений в систему управления не внесло. Главная проблема, которую решало совещание, свелась к вопросу: за коалицию или против нее. Первое голосование дало следующие результаты: 766 человек высказались "за", 688 - "против" и 38 - воздержались. Затем началось уточнение пунктов резолюции. Тут же была внесена поправка, исключившая из коалиции кадетов. Поставили на голосование резолюцию в целом, и она провалилась: против нее проголосовали 813 человек, "за" - 180 и 80 воздержались. Тогда лидеры эсеров и меньшевиков - А.Р. Гоц, Ф.И. Дан и И.Г. Церетели предложили вопрос о коалиции передать на усмотрение того органа, который будет избран Демократическим совещанием, т.е. Предпарламента. Одновременно они попытались с помощью Демократического совещания скорректировать политику правительства. Керенскому было предложено положить в основу деятельности программу, принятую Государственным совещанием 14 августа. Эта программа предусматривала быстрейшее прекращение войны, передачу помещичьей земли в ведение земельных комитетов и скорейший созыв Учредительного собрания. Авторы программы - эсеры и меньшевики назвали ее своей программой. На самом же деле это была все та же народная программа, _выработанная в ходе Февральской революции. Как уже говорилось, данную программу в несколько измененном виде уже в апреле взяли на вооружение большевики и преуспели в политической борьбе.

Эсеры и меньшевики в обстановке стремительного нарастания кризиса тоже вспомнили о народной программе, заменив лозунг о хлебе требованием "скорейшего созыва учредительного собрания", и с ее помощью попытались повернуть ход событий в свою пользу. Однако Керенский уже был неуправляем. Он отверг все это и заявил, что решения Демократического совещания для него не обязательны, поскольку именно он представляет "общенациональную власть". Главным его делом по-прежнему оставалась проблема создания сильной личной власти, опирающейся, по словам Дана, "неизвестно на что и на кого".

Слабая  попытка эсеров и меньшевиков  повернуть ход событий в направлении  к парламентаризму, предпринятая 7 октября, также закончилась провалом. И Совет республики, т.е. Предпарламент, оказался на обочине реальной государственной власти, сосредоточенной в руках Керенского. Предпарламент получил лишь право совещательного голоса. В.Д. Набоков поставил его в один ряд с булыгинской Государственной думой, а Дан оценил - как "ублюдочное, компромиссное учреждение, возникшее из неудачного Демократического совещания".

На  состоянии власти отражались также  особенности характера Керенского. Как утверждал Церетели, в тех условиях для спасения страны необходимы были "воля, организаторские способности, умение провести в жизнь мероприятия, способные удовлетворить стремления большинства населения", но все это как раз и "отсутствовало у главы правительства и созданного им государственного аппарата". Получив безграничную власть, Керенский, по наблюдению Церетели, не имел возможности своими силами укреплять ее. Он лишь мог сохранить то, чем располагал на деле, и то в течение короткого периода времени.

Из  всех звеньев правительственного аппарата Керенского привлекали прежде всего так называемые силовые министерства и ведомства: военное министерство, МВД, главное управление по делам милиции. По мере углубления кризиса они проводят против народа все более жесткие акции. Такими же методами действовали и местные органы власти. Все обращения и просьбы комиссаров к высшим инстанциям сводились к одному: выделить им как можно больше солдат и сделать это по возможности быстрее. Начиная с середины октября это лейтмотивом проходит через все телеграммы и письма, адресованные в военное ведомство. Однако и оно оказалось невсесильным. Со временем военные чины начинают отклонять подобные просьбы гражданских властей из-за того, что все резервы были исчерпаны. Командующие округами оказывались не в состоянии помочь комиссарам даже тех губерний и уездов, население которых демонстративно отвергало администрацию Керенского. Это был решающий рубеж в борьбе местной власти со своим народом, после которого начался процесс ее окончательного распада.

В сложившихся  условиях многие комиссары думали прежде всего о себе, о сохранении своей жизни и старались держать воинские команды поближе к собственной персоне, под рукой, не отпуская их даже в самые беспокойные места. Другие комиссары тем не менее пытались еще что-то предпринять, но делали это сумбурно, бестолково. А третьи вообще потеряли бразды правления и буквально заваливали вышестоящих начальников истеричными телеграммами. "В связи с разыгравшимися событиями, - писал комиссар Подольской губернии Н.А. Стаховский, - еще больше обозначилось падение и бессилие власти. Не на что надеяться. Идет смерч и, очевидно, не будет удержу ему".

Среди комиссаров появляется страх; они начинают бросать должности и разбегаться. Вместо института комиссаров на политической арене основательно обустраивается главный их соперник - Советы рабочих и солдатских депутатов, причем делают они это демонстративно без какого бы то ни было сопротивления со стороны властей. А 22 октября по всей стране, в том числе и в столице, беспрепятственно прошли многолюдные демонстрации рабочих и солдат в поддержку созываемого Всероссийского съезда Советов, Об одной из них, состоявшейся в Аткарске Саратовской губернии, газета "Социал-демократ" писала: "Прошли весь город с музыкой и флагами, затем на общем митинге говорились речи, общий смысл которых сводился к тому, что власть должна быть организована Советами рабочих и солдатских депутатов".

Администрация Керенского оказалась парализованной. Керенский мечется в истерике. Он то вызывает войска в столицу и заверяет всех, что сил у него предостаточно, чтобы раздавить большевиков, то неожиданно является на заседание Предпарламента и требует предоставить ему чрезвычайные полномочия. И вся эта суета заканчивается блефом войска в столицу не приходят, сил у него оказывается ничтожно мало, а Совет республики, заслушав его речь, предъявил ему встречные требования. Дан писал по этому поводу, что большинство Совета республики готово было помочь правительству, "но мы никоим образом не могли свести это содействие к тому, чтобы укреплять правительство в его ослеплении (абсолютизации насильственных, принудительных средств. — Г.Г.) и собственными руками подталкивать его к пропасти, в которую оно и без того катилось слишком быстро". 

Всю ночь с 24 на 25 октября Керенский провел в  штабе округа, лихорадочно пытаясь найти военные средства, на которые он делал ставку изначально, и не находил их. Он издает грозный приказ владельцам автомобилей доставить их в распоряжение правительства а не получает ни одной машины. В качестве Верховного главнокомандующего Керенский направляет в пригороды Петрограда телеграммы, адресуя их ударному батальону, стоявшему в Царском Селе, артиллеристам в Павловск, школе прапорщиков в Петергоф, но ни одна из этих самых надежных, с точки зрения правительства, частей не сдвинулась с места. Как полагает Дан, Керенский оказался в плену иллюзий, рассчитывая найти какие-то части, готовые по мановению руки главы правительства ринуться в бой с большевиками. За что они должны были сражаться и умирать? - ставит вопрос Дан. — "За мир, в достижении которого через правительство Керенского они отчаялись. Или за землю, судьба которой оставалась все нерешенной до далекого и смутно представляемого себе Учредительного собрания?". По мнению Дана, правительство могло еще рассчитывать на кое-какие верные части в июле, но и тогда это были наиболее темные, предельно озлобленные отряды типа "гродненских гусар", готовых без колебаний поднять большевиков на штыки. Что касается осени 1917 г.. даже таких частей в распоряжении властей уже не имелось. Более того, в то время небезопасно было вообще вызывать солдат в столицу по той простой причине, что они могли легко попасть в руки тех же большевиков, как это и случилось с "самокатчиками", которые, по словам Дана, в течение одной недели "разложились чуть ли не до полного большевизма". Единственная, по-настоящему боеспособная военная сила (не считая юнкеров), которая серьезно могла повлиять на ситуацию в столице, были казаки. Но, обидевшись на Керенского за Корнилова, они также уклонились от активных действий. Администрация Керенского изжила себя. Она утратила власть еще до вооруженного восстания большевиков. Аппарат использовал все доступные ему средства, в том числе и самые жесткие, но желаемых результатов не получил. Режим, правивший под флагом демократии, оказался в состоянии войны со своим народом. А при той довольно низкой эффективности власти и реальной раскладке сил между различными общественно-политическими течениями выиграть такую войну было невозможно. Сформированная демократами система правления исчерпала себя.

Размышления о революции.

Историография российской революции — это гигантский массив публикаций, разных по жанру и характеру. Общим для всех работ (если вести речь о литературе, вышедшей в нашей стране до 1991 г.) является концептуальный стержень, созданный канонами господствовавшей идеологии. Выйти за рамки этих канонов никто не мог, в том числе и автор настоящей статьи, также в свое время внесший «вклад» в историографическую апологию революции.

Однако  было бы по меньшей мере некорректно  одним росчерком пера перечеркнуть все то, что было сделано исследователями даже в рамках официальной парадигмы. Наряду с откровенно конъюнктурными работами о революции имелись серьезные исторические штудии, знаменовавшие (пусть и в идеологическом камуфляже) развитие интеллектуального знания. Речь идет в первую очередь о книгах Е. Н. Городецкого, И.И. Минца, Г. 3. Иоффе, В. И. Старцева, В.Д. Поликарпова и ряда других исследователей.

Демонтаж  партийно-советской системы сопровождался  идейной поляризацией историков. В этот процесс оказалась вовлечена и западная историография, с которой было снято идеологическое «табу». В настоящее время историография российской революции представлена по меньшей мере четырьмя направлениями.

Первое из них  — это продолжающаяся апологетика  коммунистической или социалистической революции, где данные понятия выступают фактически как тождественные.

Второе  направление связано с критикой большевистского варианта революции, но не самой революционно-социалистической идеологии. Концептуальный арсенал сторонников этой версии весьма обширен: от постулатов представителей эсеро-меньшевистского лагеря и некоторых положений работ Н.А. Бердяева, а также неотроцкистских интерпретаций (например, книги И. Дойчера «Незавершенная революция»), в чем-то смыкающихся и с первой группой, до сочинений сторонников западной «ревизионистской школы» и современных российских социал-демократов.

Третье  направление существует под именем «тоталитарной школы», истоки которой, на наш взгляд, следует искать еще в идеях, высказанных рядом деятелей российской эмиграции (прежде всего П. Б. Струве, С. Л. Франком, В. А. Маклаковым и др.), резко отрицательно оценивших победу революции в России и последствия ее «свершений». Наиболее авторитетными представителями этой школы на Западе являются Л. Шапиро, М. Файнсод, Р. Пайпс, М. Малиа.

И, наконец, в качестве четвертого направления  реанимируется исходившая из монархического стана версия о революции как «заговоре», причем заговоре «масонском», иными словами, совершенным узкой группой людей во имя собственных корпоративных интересов. Зачастую эта идея облекается в форму тезиса о том, что «антирусская» революция 1917 г. имела два этапа — либеральный (масонский) и большевистский. В известной мере появление подобной литературы можно считать реакцией на этнократические тенденции, имевшие место в некоторых субъектах Российской Федерации.

Заключение.

Всякая революция  — как и любая экстремальная  ситуация — обнажает крайние стороны  человеческой натуры. Наряду с выявлением лучших людских качеств революция демонстрирует всю гамму психопатологии массового сознания. Эта последняя менее всего изучена, хотя ее присутствие отмечали все наблюдатели. Свое веское мнение на этот счет оставили В. Вернадский и П. Сорокин. Последний даже заявил, что в революционную эпоху в человеке просыпается не только зверь, но и дурак .

Если  отвлечься от притягательности этого  образа, то встанет задача выявления глубинных источников девиантного поведения части народа. Простая констатация увеличения массы маргиналов вряд ли до конца прояснит суть дела.

Принято считать, что в любом обществе в любую эпоху количество ненормальных составляет приблизительно один процент. Сомнительно, что даже в условиях тотального переворота всей системы ценностей и всеобщей «депрограмированности» такие люди могли бы естественно повести за собой массы. Очевидно, дело не в «революционных психах», а в достаточно неопределенной прослойке «полунормальных» или психопатических лиц, приобретающих возможность «заражать» растущий слой социально-неприкаянных. К числу последних можно отнести часть солдат, беженцев, депортированных, безработных, люмпенов, пауперов, военнопленных и т. п., общая численность которых могла достигать 20 млн. человек. Разумеется, среди них было предостаточно и «революционных идеалистов», и «загнанных в угол» обстоятельствами людей, и «оборотней революции» (тех, кто цинично использовал социальный хаос в корыстных интересах).

В какой прогрессии росла масса «революционеров» с  девиантным поведением, какие бездны человеческого подсознания обнажались при этом — выявить все это задача достаточно сложная. В любом случае для раскрытия механизма нарастания психопатологии революции следует досконально представлять быт, нравы, мораль и «новые» (скорее «перевернутые») стереотипы поведения того времени; не брезговать анализом таких прозаических вещей как пища, санитария, жилище, отношение к собственности, восприятие преступности, потребность в наркотизации, вульгаризация половых отношений, ощущение смерти. Революция — дело рук «маленького» человека, доведенного до отчаяния непонятными для него объективными обстоятельствами. Это погромная реакция на дурную власть.

Для осмысления «человеческих» истоков  революции достаточно много сделано психоаналитиками. В сущности, всю русскую литературу предреволюционной, революционной и постреволюционной поры можно анализировать под таким углом зрения. Наряду с этим воспоминания современников (главным образом «неполитиков») дают нам картину порожденного войной озверения масс — обычно под сверх ценностными лозунгами.