Аграрная реформа

Под предлогом  недостатка времени (приближался конец  первой сессии) правооктябристское большинство  отказалось рассматривать скромный крестьянский законопроект.

«Очень  грустно было слышать, господа, —  говорил по этому поводу Дворянинов, — что времени немного, что  теперь уже браться не стоит. Ведь, господа, нам будет очень неприятно  возвращаться ни с чем; как мы будем  тогда возвращаться, как нас будут  тогда спрашивать, как спрашивали, когда мы на каникулы приезжали, ко мне подходили с кольями к  окнам, хотели стекла повыбить, — это  ужасно. Я знаю, многим крестьянским /78/ депутатам угрожающие письма с  мест посылали что вы за нас совсем не стоите, ничего не говорите ни о земле  ни о налоге, для чего вы посланы? Господа, когда разойдемся, тогда  вы, интеллигенты, будете в городах, вас будет охранять полиция, а  ведь мы должны опять в эту же самую страду ехать... Нам придется в ту же деревню ехать, к тем  же соседям, и на нас будут смотреть с презрением, потому что вы, дескать, получаете жалованье, а ничего не делаете»[27].

Разумеется, этот законопроект был похоронен  и законом не стал.

Большинство правых крестьян, выступавших по указу 9 ноября, высказались в духе законопроекта 42-х. Крестьянин М.С. Андрейчук начал  свою речь следующими словами:

«Обсуждая закон, созданный указом 9 ноября, я  его приветствую... Но, — продолжал  он, — я хочу обратить внимание на кое-что другое. Наш уважаемый  докладчик в своем докладе  подчеркнул, что если принять этот самый закон 9 ноября, то этим решится  аграрный вопрос; по-моему, совсем не так. В аграрном вопросе должны быть разрешены  еще многие другие стороны, так как  не суть важно, что острота явилась  в аграрном вопросе от 9 ноября, а  суть важно и остро это безземелье и малоземелье крестьян». «Если  я голоден, — сказал далее Андрейчук, — все равно буду кричать: “Есть  хочу”. Поэтому необходимо “частичное отчуждение”»[28].

Крестьянин  Никитюк говорил в том же духе.

«Этот закон, — заявил он, — я приветствую, но я еще больше его приветствовал  бы, если бы у нас была правда, если бы с этим законом наделялись землей безземельные и малоземельные... я  не буду здесь много говорить, но скажу: пусть нам отдадут землю, ту землю, которой мы пользовались еще  в 40-х годах. Нас обманули в 1861 г. при  наделении землею... Говорят: у вас  есть земельные банки, пусть они  вам помогают. Да, верно, есть. Кому же они помогают? Только богатым, у кого уже есть земля, а бедному даже ссуды не выдадут»[29].

Огромное  возмущение у правых крестьянских депутатов  вызвал тезис Маркова 2-го, Шидловского  и других о том, что истинная причина  бедности крестьян объясняется не малоземельем, а их леностью и неумением «культурно» вести хозяйство. Со знанием дела и величайшим презрением они разоблачали помещичью хозяйственную «культуру».

«Нельзя умолчать о том, — говорил крестьянин Герасименко (Волынская губерния), —  что много обвинялось здесь некоторыми ораторами крестьянское /79/ население, будто бы эти люди ни к чему не способные, ни к чему не годные и  ни к чему вообще не подходящие, что  насаждение у них культуры — работа тоже как будто излишняя и т. д. Но, гг., подумайте; на чем же это крестьяне  должны применять культуру, если у  них оказывается 1 — 2 дес. Никогда  никакой культуры не будет... Дальше здесь еще указывалось на то, что  если, например, раздать крестьянам всю землю, они оголодают еще  хуже. Я никогда не видел, чтобы  помещичья земля обрабатывалась культурнее крестьянской... обработка  помещичьей земли совершенно не отличалась от крестьянской, хотя у крестьян хозяйство  ведется на 1 десятине, а у того господина велось на 1000 десятин, но она была по всей ее производительности, по всему её вообще урожаю почти  одна и та же. О законе 9 ноября я  скажу, гг., так, что провести его  существование действительно нужно... Но, гг., говорить о том, что проведением  закона 9 ноября был бы разрешен общекрестьянский и общеземельный вопрос, мне кажется, утверждать нельзя»[30].

Это была доминирующая мысль, проходящая через все выступления  правых крестьян, — указ 9 ноября не разрешает земельного вопроса.

«Здесь  говорили, что закон 9 ноября будто  бы налагает на крестьян какое-то закрепощение, но я скажу наоборот: закон 9 ноября дает каждому, владеющему участком, право  выхода из общины и право закрепления  этого участка в наличную собственность» — так начал свою речь другой волынский крестьянин — Данилюк. Казалось, выступал убежденный защитник указа. «Но, гг., — продолжал он, —  мы не удовлетворим крестьян этим законом. Обратите внимание на безземельных и  малоземельных... загляните в любую  деревню, какая там царит голодная и холодная нищета. Крестьяне живут  чуть ли не совместно со скотом, в  одном жилом помещении. Какие  у них наделы? Живут они на 1 десятине, на 1/2 десятине, на 1/3 десятине, и с такого малого клочка приходится воспитывать 5, 6 и даже 7 душ семейства... Нам предлагают переселение в  Сибирь. Но помилуйте, гг., переселяться может тот, кто обладает денежными  средствами, но как же нашему голодному  и холодному крестьянину, у которого за душой ни копейки, как же ему  переселяться?.. Чтобы по пути помереть голодной смертью?»[31]

Депутат от Области Войска донского предложил  отвергнуть указ на том основании, что  «авторы этого закона не спросили самих крестьян»[32]. Крестьянин Курской /80/ губернии Сушков предложил «принять и вводить закон 9 ноября, но без  насилия»[33]. Депутат от Смоленской губернии Федоров заявил:

«Закон 9 ноября вполне ясен и понятен. С  одной стороны, нельзя не признать закона 9 ноября, но с другой — нельзя голосовать за этот закон, потому что в нем  ничего не сказано о тех безземельных и малоземельных, которые в случае принятия указа 9 ноября останутся совершенно без земли и будут выброшены  на произвол судьбы»[34].

Очень точно  отношение правых депутатов-крестьян к указу 9 ноября выразил крестьянин Могилевской губернии Шевцов.

«С  болью в сердце, — начал он, — приходится говорить про этот указ 9 ноября», потому что пославшие  его крестьяне «вовсе не ожидали  от Государственной думы указа 9 ноября». Его, «конечно, нужно принять... Но, гг., указом 9 ноября, опять я говорю, мы не ублаготворим народ». Он «ожидал  вовсе не указа 9 ноября, он его и  не ожидает; он ожидает не разделения наших земель, которые у нас  есть, он ожидает каких-либо источников наделения крестьян землею... Поэтому... про указ 9 ноября я упоминаю с  болью сердца; он нужен и вовсе  не нужен, он так, на воздухе... он идет сам  по себе... дайте нам земли; я не говорю, на каких условиях, но дайте... Без этого, гг., никогда вы не дойдете  до мирного и спокойного, так сказать, состояния (рукоплескания слева  и голос: «Слушайте, господа правые»)»[35].

Крестьянин  Сидоренко (Киевская губерния) заявил то же самое:

«Закон 9 ноября хорош, потому что як будет  право собственности, так можно  и одобрение получить, но что касается малоземелья и безземелья, то пока не будут удовлетворены безземельные, до тех пор не будет у нас  по России спокойствия»[36].

Характерно, что депутаты-крестьяне из губерний, где общины уже не было или она  находилась в стадии разрушения, высказались  совершенно определенно за ее разрушение. Он, Тараненко (Екатсринославская губерния), стоит за собственность на земле, «поэтому стою всецело за разрушение этой общины»[37]. Но и они требовали  наделения землей малоземельных  и безземельных. Этого потребовал, в частности, и депутат-крестьянин от Витебской губернии В.Г. Амосенок, хотя перед этим он выступал в пользу указа. Его надо принять, но «каждому из вас известно, кому полезен указ 9 ноября. Закон 9 ноября полезен крестьянам, имеющим достаточное количество земли... Вот поэтому я не могу не выразить /81/ правительству свою благодарность от имени таких  крестьян Витебской губ. и от себя лично за иницнативу и проведение в жизнь закона 9 ноября»[38].

Интересно сравнить эту речь Амосенка с его  же выступлением в земельной комиссии 30 января 1908 г. при обсуждении первой статьи указа.

«Я, господа, — заявил он, — соглашусь  с речью г. Шингарева, за исключением  слова «принудительный». Даже я бы советовал предать забвению слово  «принудительный»... Я скажу о  своей Витебской губернии, там  у нас сами уже поспешили перейти  на хуторское хозяйство. И кто  же? Поспешили Нестер, у которого 5 наделов земли, где 26 десятин при 5 наличных душах. Конечно, само собой  разумеется, он уже не крестьянин, а  мелкий помещик... А Андрей, у него один надел на 14 душ. Что ему остается делать, когда из общины Нестер уйдет? Или в батраки уйти, служить  за кусок хлеба, или продать землю  за ломаный грош и отправиться  в Сибирь... Это просто разорение. Чем вперед нам торопиться к принудительным мерам прибегать, заставлять переходить на хутора, так лучше принять первую меру, наделить крестьян принудительно (? — А.А.) землей. А раз этого нет, то предать забвению и то и другое... Восьмидесятимиллионное население ждет от нас хлеба, а не камня, и если мы ему дадим хлеб, то и перед Богом не будем отвечать и батюшка государь возрадуется и скажет: действительные народные представители... Когда меня крестьяне посылали, так они сказали: поезжай проси, требуй, чтобы нас землей наделили. Мы не приехали для того, чтобы наши изрезанные клочки разрывать на мелкие кусочки. Пусть не думает правительство, что от этого страна усмирится и успокоится. Если мне придется десятина земли, все равно я буду кричать: дайте мне земли, мне есть нечего, я существовать не могу. А что нам член Думы Шидловский указывает, что наша культура пропадает, то я глубоко поклонился [бы] перед членом Думы Шидловским, если бы он мне эту культуру доказал на 1 десятине, чтобы с семьей можно было существовать. Я бы заплатил за нее с удовольствием. Господа, я не вижу культуры у тех людей, которые о ней кричат и загребают жар нашими руками»[39].

Ссылка на батюшку царя как на заступника крестьян, в отличие от членов Думы Шидловского, Маркова и им подобных, была очень  характерна для правых думских крестьян. В связи с этим, сравнивая кадетские  речи е крестьянскими, В.И. Ленин  писал:

«Сопоставьте  с этим /82/ речи крестьян. Вот вам  типичный правый крестьянин Сторчак. Он начинает свою речь воспроизведением полностью слов Николая II о «священных правах собственности», недопустимости их «нарушения» и т. д. Он продолжает: «дай Бог государю здоровья. Он хорошо сказал для всего народа»... Он кончает: «А если сказал государь, чтобы была правда и порядок, то, конечно, если я сижу на 3 десятинах земли, а  рядом 30000 десятин, те это не есть порядок  и правда»!!. Сравните этого монархиста с монархистом Березовским. Первый — темный мужик. Второй — образованный, почти европеец. Первый наивен до святости и политически неразвит до невероятия. Связь монархии с «порядком», т. е. беспорядком и неправдой, охраняющими  владельцев 30000 десятин, для него неясна... Первый — один из миллионов, которые маются всю жизнь на 3 десятинах и которых экономическая действительность толкает на массовую революционную борьбу против 30000-чников. Второй — один из десятков — самое большее: из сотни тысяч помещиков, желающий «по-мирному» сохранить свое «культурное хозяйство», помазав по губам мужичка. Неужели неясно, что первый может сделать буржуазную революцию в России, уничтожить помещичье землевладение, создать крестьянскую республику (как бы ни страшило его теперь это слово)?»[40]

В этом было все дело. Крестьянство в лице своих  думских представителей отлично  разобралось в антикрестьянской, пропомещичьей сути указа 9 ноября, и это предопределяло конечную судьбу указа.

Выступления крестьян-трудовиков в Думе показывают, что в аграрном вопросе они  занимали, по существу, ту же позицию, что  и правые крестьяне. Разница была лишь в том, что если вторые выражали «революционность крестьянской массы  бессознательно, стихийно, сами боясь  не только договорить до конца, но даже и додумать до конца», то «трудовики в III Думе выражают дух массовой борьбы крестьян прямо и открыто»[41].

Крестьянин-трудовик А.Е. Кропотов выступил, в частности, так:

«И  вот мои избиратели мне говорили о том, что закон 9 ноября — это  помещичий закон, который делает из крестьян деревенских кулаков  и помещиков, а из бедняков — батраков, вечно голодных работников». Бедняков миллионы, «но обезземелила их не община, а обезземелили их тяжелые прямые и косвенные налоги·... Конечно, может  быть, помещикам интересно наделать /83/ безземельных и малоземельных; рабочие  руки будут дешевле»[42].

«Я  слышал, — вторил ему Г.Е. Рожков, — как говорили, что закон 9 ноября надо обязательно провести, потому что он уже два года существует на местах, и если мы его не пропустим, то Дума будет распущена (рукоплескания  слева; шум и возгласы справа: «Ого!»  Звонок председателя). Гг., нас сюда послал народ не для того, чтобы  Думу беречь, а для того, чтобы  облегчить жизнь исстрадавшемуся  народу (рукоплескания слева)». Поэтому, закончил оратор, «ни в каком случае никто не должен дать свой голос  за такой закон, к которому нужно  подгонять жизнь штыками и  нагайками»[43].

Община у  нас всегда была надежной фискальной единицей, содержащей на последние  гроши своих захребетников, заявил трудовик И.С. Томилов.

«Кто  эти захребетники? А захребетники у нас привилегированное сословие — дворянство, духовенство и правительство». В результате применения указа 9 ноября «большинство земель перейдет в руки капиталистов и кулаков и за счет общины создадутся крестьянские помещики, появится новый вид деревенского пролетариата».

Вследствие  этого увеличится наплыв рабочих  и безработных в городах, в  связи с чем повысятся цены и ухудшится заработная плата  рабочих. Увеличатся голодовки, смертность, разврат, разбои.