Аграрная реформа

Аграрная  реформа

Обсуждение  столыпинской реформы  в думе

Просто сказать, что указ 9 ноября 1906 г. был главным делом жизни Столыпина, будет явно мало. Это был символ веры, великая и последняя надежда, одержимость, его настоящее и будущее — великое, если реформа удастся; катастрофическое, если ее ждет провал. Столыпин прекрасно это сознавал.

«Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство, — говорилось в особом секретном журнале Совета министров от 13 июня 1907 г., — служит везде лучшим оплотом порядка  и спокойствия; и если бы правительству  удалось проведением в жизнь  своих землеустроительных мероприятий  достигнуть этой цели, то мечтам о государственном  и социалистическом перевороте в  России раз навсегда был положен  конец... Но столь же неисчислимы  были бы по огромной важности своей  последствия неудачи этой попытки  правительства осуществить на сотнях тысяч десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача  на многие годы дискредитировала бы, а  может быть, и окончательно похоронила бы все землеустроительные начинания  правительства, являющиеся ныне, можно  сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех  вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революционеров и  страшно поднял бы престиж их в  глазах крестьян»[1].

Итак, это  была игра ва-банк, и уже из этого  следует, что Столыпин не мог являться и действительно не являлся единоличным  творцом нового аграрного курса  Его курс становится правительственным  курсом только тогда, когда отражает самые глубокие интересы господствующих социальных сил, в данном случае самих  правительственных «верхов» и поместного дворянства, а также /66/ консервативной и даже реакционной буржуазии  октябристского типа. Так в данном случае и было: столыпинская аграрная программа настолько совпадала  с аграрной программой Совета объединенного  дворянства, что все тогдашние  политические наблюдатели, от кадетов  до большевиков, прежде всего подчеркивали это родство. Цитированный выше кадет  А.С. Изгоев отмечал, что программа  Столыпина — это программа  «объединенных дворян». В.И. Ленин  называл Столыпина приказчиком  того же Постоянного совета объединенного  дворянства. Более того, сам Совет  с удовлетворением констатировал  этот капитальный факт, правда в  секретном циркуляре:

«За двухлетнее почти существование  съезда уполномоченных и Постоянного  совета объединенных дворянских обществ  труды их оказали несомненную  услугу делу восстановления хоть какого-либо правопорядка в Россия и не остались без влияния на всю правительственную  политику, что и не раз признавалось в печати даже представителями левых  партий. В самом деле, мы видим, что  аграрная политика данного времени  близко подходит к той, которая проектировалась  на I съезде уполномоченных и является прямым следствием правительственного сообщения от июня 1906 г., непосредственно  последовавшего за высказанными в адресе государю взглядами дворянства»[2].

Именно в  июне 1906 г. будущий лидер умеренно-правых Балашов в записке царю писал:

«Дайте, государь, крестьянам их земли в  полную собственность, наделите их новой  землей из государственных имуществ и из частных владений на основании  полюбовной частной сделки. Усальте  переселение, удешевите кредит, а  главное — повелите приступить немедленно к разверстанию земли между новыми полными ее собственниками, и тогда дело настолько займет крестьян и удовлетворит главную их потребность и желание, что они сами откажутся от общения с революционной партией»[3].

Нетрудно  видеть, что здесь перечислены  все пункты столыпинской аграрной программы.

Из этого  следует, что ленинское определение  «приказчик» нельзя понимать слишком  буквально. Столыпин. безусловно, был  равноправным соавтором программы  «объединенных» дворян. Еще в бытность свою ковенским дворянским предводителем  он стал горячим и убежденным сторонником  хуторского крестьянского землевладения, противником общины. Более того, идея мелкого /61/ крестьянского землевладения  как антитеза общинному возникла и стала распространяться как  в правительственных, так и в  дворянских кругах еще до революции. Это была ведущая идея Витте и  возглавляемого им «Совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности». Именно это послужило причиной закрытия «Совещания», хотя уже после убийства всесильного министра внутренних дел  В.К. Плеве, настаивавшего на сохранении традиционного курса царизма  — ставки на общину как на свою исконную опору. Понадобился опыт революции  и первых двух Дум, чтобы режим  понял, что ставка на крестьянский консерватизм и общину бита. А поняв, он с такой  же яростью бросился ее разрушать, с  какой раньше отстаивал ее от малейших покушений.

В конечном итоге в основе этой радикальной  смены курса лежал объективный  ход вещей, именуемый развитием  капитализма в стране, в том  числе и в сельском хозяйстве. Аграрный бонапартизм, писал Ленин, «не мог бы даже родиться, а не то что продержаться вот уже два  года, если бы сама община в России не развивалась капиталистически, если бы внутри общины не складывалось постоянно  элементов, с которыми самодержавие могло начать заигрывать, которым  оно могло сказать: “обогащайтесь!”, “грабь общину, но поддержи меня!”»[4]

Обсуждение  указа 9 ноября 1906 г. началось в Думе 23 октября 1908 г., т. е. спустя два года после того, как он вошел в жизнь. Правительство и правооктябристское большинство Думы намеренно не спешили  с этим, казалось, самым спешным  и главным для них вопросом: они хотели, чтобы указ успел пустить  глубокие корни, стать необратимым. В общей сложности обсуждение его шло более полугода. Выступило  полтысячи ораторов, не считая прений в аграрной комиссии, предшествовавших пленарным заседаниям. Уже сам  этот факт, а также ожесточенность, с которой шли думские дебаты, свидетельствуют о том, что все  классы и партии русского общества отчетливо понимали: новый правительственный  аграрный курс имеет жизненно важное значение для исторических судеб  страны и, следовательно, для них  самих. Успех его означал бы окончательную  победу прусского пути развития капитализма  и привел бы к глубокому изменению  в соотношении классовых сил  в стране, прежде всего к изменению  позиции крестьянства. Даже если бы оно не стало «партией порядка», на что рассчитывали, как мы видели, Столыпин и Совет объединенного дворянства, его /68/ прежняя роль, как в революции 1906 — 1907 гг., революции аграрной, была бы утрачена навсегда,

Это, конечно, не означало, что буржуазно-демократическая  революция или революции вообще стали бы невозможными в России после  победы столыпинского аграрного  курса. Но это были бы уже иные революции. Успех аграрной политики Столыпина  исторически был вполне возможен, и В.И. Ленин высмеивал тех революционеров и демократов, которые заранее  предрекали ей провал.

«В  истории, — подчеркивал он, —  бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики «невозможен». Возможен!»[5].

Но он будет  возможен только в том случае, «если  обстоятельства сложатся исключительно  благоприятно для Столыпина»[6], а  это могло показать только время, в том числе и характер обсуждения указа в Думе.

Как же шло  это обсуждение? Докладчиком аграрной комиссии по праву стал октябрист  С.И. Шидловский.

«Во всяком случае могу с уверенностью сказать, — писал он много лет  спустя, — что ближе меня едва ли кто-нибудь из членов Думы стоял  к указу 9 ноября, так как мне  же пришлось проводить его и через  земельную комиссию, и через Государственную  думу, не считая всех предварительных  переговоров с Государственным  советом, правительством и проч.»[7].

С первых же слов он был вынужден признать, что  еще совсем недавно идея конфискации  помещичьей земли находилась в плоскости  практического решения, а в настоящий  момент продолжает оставаться заветной крестьянской мечтой. Отвергая такой  подход в принципе, докладчик противопоставил  ему идею личной крестьянской собственности  на землю. Только такая собственность  выведет крестьянина из нужды, сделает  из него свободную личность.

«Если кто действительно желает обращения  нашего государства в правовое, —  утверждал он, — тот не может  высказаться против личной собственности  на землю»[8].

Перейдя к  вопросу о малоземелье, Шидловский оперировал обычными помещичьими аргументами: ограниченностью территории и экстенсивным, рассчитанным на большую площадь, характером крестьянского хозяйства. Отсутствие подлинной хозяйственной культуры создает у крестьян «веру в  пространство».

Эта «вера в пространство в нашем  народе, — вынужден был признать он, — еще очень сильна... крестьянство в пространство верит /69/ как в  единственного целителя всех недугов... поэтому уничтожение этой веры в  спасительное пространство должно быть приветствовано». Не надо захватывать  помещичью землю, убеждает крестьян Шидловский, «вступать из-за ее захвата  в кровопролитную войну было бы верхом безрассудности... Среди крестьян популярна  мысль об экспроприации частновладельческих  земель без выкупа. Помимо других соображений, захват чужого имущества неминуемо  оттолкнет от крестьянского хозяйства  всякого рода капиталы и уничтожит  в корне все виды кредита, а  это для них гибель»[9].

Выступавший вслед за Шидловским епископ Митрофан высказал от имени и по поручению  правых их «общее принципиальное отношение  к общине и к праву выхода из нее на основании закона 9 ноября 1906 г.». Повздыхав над тем, что  когда-то община была удобна для людей, «являющихся в качестве учителей и руководителей народа», т. е. для  сельских батюшек, в том отношении, что давала «им возможность в  более широком маcштабе развить  свое просветительное влияние на народ, так как при ней можно  влиять сразу на целые массы», епископ  вынужден был констатировать, что  теперь это «моральное преимущество общины» исчезло. «Надо признать, что сила этого аргумента в  пользу общины потеряла значительную долю своей убедительности». А раз  так, то да здравствует «индивидуальность  личности», создаваемой на базе частной  собственности на землю. Крестьянин, пояснял Митрофан, полюбив свое, «научится ценить и чужое.. Сводя  к единству все сказанное, — заключал он, — фракция (крайних. — А.А.) правых приходит к тому выводу, что закон 9 ноября в высшей степени благодетелен для русского народа и поэтому нужно желать всяческого его применения». Конечно, появятся в результате этого применения и безземельные. Но, «во-первых, ничто ведь не мешает им найти новое применение своего труда, а во-вторых, если бы им и пришлось временно потерпеть», то «пусть лучше из 10 человек 8 — 9 будут сыты, чем голодны все 10»[10].

Националист В.А. Бобринский также энергично  нападал на общину и защищал столыпинский указ, как и крайний правый епископ. Общину надо разрушить, доказывал он, еще и потому, что «она служит... необходимым элементом для обострения классовой борьбы». Возражая кадетам, доказывавшим, что никакой нужды  в поспешном издании указа  по 87-й статье Основных законов, /70/ помимо Думы, не было, Бобринский говорил:

«Неверно  указ этот был срочно нужен, крестьянство заметалось, оно потеряло голову, и  его охватили волнения, отчаяние и  растерянность, народ пошел за врагами  отечества, и было одно время опасение, что.. Россия гибнет. Необходимо было найти  выход, и найти его спешно и  немедленно, и при этом найти верный выход». И правительство нашло  его, «оно нашло верный путь, а потому мы заявляем, что не было закона более  важного, более спешного, чем указ 9 ноября»[11].

Самой выразительной  была речь Маркова 2-го, как всегда грубо  откровенная, а потому и наиболее ценная. С презрением отвергнув кадетский  тезис о том, что право выше силы, Марков без обиняков заявил:

«Я  думаю, что сила... выше писаного права». Это был исходный тезис. «Я нисколько  не опасаюсь того, — говорил он далее, — что часть крестьян при этом (т. е. при реализации указа. — А.А.) неизбежно обезземелеет; да, несомненно, обезземелеет, и опять-таки в этом я не вижу ни малейшего зла». Обезземелеют слабые, негодные. «И скатертью им дорога, пусть уходят, а те, кто из них сильнее, те пусть остаются. Говорят о кулаках. Что такое -кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки и землю теряют». Пролетариат необходим и для промышленности, и для сельского хозяйства. Говорят, безземельным нечего будет делать. «Как нечего делать? Пусть едут в пустыни (голос слева: «Сам отправляйся туда»)... Кто бедствует и не желает трудиться, тем место не на свободе, а в тюрьме, или они должны быть вовсе исторгнуты из государства, это — пропойцы или лодыри»[12].

Устами Маркова  помещичья контрреволюция ясно дала понять, что для сохранения своих  земель она не остановится ни перед  каким насилием по отношению к  миллионам крестьян.

Обычно предпочитавший для своих редких выступлений  с думской трибуны округлые речи на невинные сюжеты вроде охраны памятников и археологических раскопок, граф А.А. Бобрияский, или Бобринский 1-й, председатель фракции крайних правых, а также председатель Постоянного  совета объединенных дворянских обществ, т е. главный лидер «объединенных  дворян», на этот раз счел нужным быть не менее определенным, чем его /71/ собрат по фракции Марков 2-й. Отвечая  на обвинения в том, что именно помещики готовили во время революции  расстрелы крестьян, граф напрочь  отбросил игру в респектабельность  и сдержанность.

«Да, гг., расстрелы были, — негодовал  он, — но расстрелы кого? Расстрелы  хулиганов, убийц, грабителей, тех безумных шаек, которые несли пожар и  смерть в беззащитные помещичьи  усадьбы»[13].

Позиция октябристов  была абсолютно идентична позиции  правых. Недаром не только докладчик  земельной комиссии по указу 9 ноября, но и ее председатель (М.В. Родзянко) были октябристами. Более того, прогрессисты, стоявшие в «конституционном» отношении  ближе к кадетам, чем к октябристам, в данном случае полностью разошлись  со своими соседями слева и безоговорочно  поддержали столыпинский аграрный курс. В статье, озаглавленной «Ложная  позиция», редактор прогрессистской  газеты М.М. Федоров прямо заявил, что аграрная речь Милюкова — ошибка и что кадетам надо было стоять за указ[14].

Столыпин  выступил в Думе по указу 9 ноября не в начале обсуждения, как можно  было ожидать, а только 5 декабря, когда  уже шло постатейное обсуждение, по статье, отдававшей укрепленный  участок в личную собственность  домохозяина. Объясняется это тем, что против нее выступили не только либералы и крестьяне, но и крайние  правые в лице Маркова 2-го и др. И  те и другие требовали сохранения семейной собственности. Мотивы у противников  личной собственности были разные; провалить статью они не могли  — ее принятие предрешалось голосованием правооктябристского большинства; но Столыпина обеспокоил сам факт этой оппозиции справа, поскольку  статья о личной собственности являлась одной из ключевых. Без нее цель и смысл указа были бы в значительной мере искажены.

Именно с  этого Столыпин и начал свою речь, объявив, что вопросу о личной собственности он придает «коренное  значение». Нельзя «ставить преграду»  крестьянину, решительно заявил он, «необходимо  дать ему свободу трудиться, богатеть, распоряжаться своей собственностью... надо избавить его от кабалы отживающего  общинного строя» Правительство, издав указ 9 ноября, пояснял он, «ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и на сильных».