Теория языковых игр

    Глава IV. Языковая игра как лингвистический эксперимент

    Известно, что в XX в. в различных областях науки и искусства (в математике, биологии, философии, филологии, живописи, архитектуре и т.д.) многие ценные идеи и начинания российских ученых и деятелей культуры заглохли в душной атмосфере советского тоталитаризма, но получили признание и развитие на Западе и через десятилетия снова возвращаются в Россию. Это в значительной степени относится и к методу лингвистического эксперимента, громадную роль которого настойчиво подчеркивали в 20-х годах А.М. Пешковский и особенно Л.В. Щерба. «Сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т.п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило.В возможности применения эксперимента и кроется громадное преимущество – с теоретической точки зрения – изучения живых языков» (Щерба 1974: 32).

    На  словах необходимость экспериментирования  в синхронических исследованиях  признается, по-видимому, всеми российскими  лингвистами, на деле, однако, возможности этого метода до сих пор используются недостаточно. Зарубежные исследования по грамматике, семантике, прагматике – это, как правило, серия экспериментов над несколькими тщательно подобранными примерами и интерпретация полученных результатов. В России работы по современному языку в рассматриваемом отношении мало отличаются от работ по истории языка: и в тех, и в других приводятся большие списки примеров из обследованных текстов и сама величина списка расценивается как доказательство правильности развиваемого положения. При этом игнорируется то обстоятельство, что в реальных текстах анализируемое явление нередко искажено воздействием добавочных факторов. Мы забываем предостережение А.М. Пешковского, который отмечал, что было бы ошибкой видеть, например, в союзе и выразителя распространительных, причинно-следственных, условно-следственных, противительных и т.п. отношений; это означало бы, что «в значение союза просто сваливается все, что можно извлечь из вещественного содержания соединяемых им предложений» (Пешковский 1956: 142). Исследователь языка попадает при этом в положение химика, который для химического анализа какого-то металла брал бы куски его руды разного минерального состава и приписывал наблюдаемые различия самому металлу. Очевидно, химик возьмет для своего опыта чистый металл, лишенный примесей. Мы также должны оперировать тщательно подобранными примерами, по возможности исключающими воздействие добавочных факторов, и экспериментировать с этими примерами (например, заменять слово его синонимом, изменять тип речевого акта, расширять фразу за счет диагностирующего контекста и т.п.).

    Эксперимент должен стать для лингвиста, исследующего современный язык, столь же обычным  рабочим приемом, каким он является, например, для химика. Впрочем, то, что он занимает скромное место в лингвистических исследованиях, отнюдь не случайно. Эксперимент требует определенных навыков и немалых усилий. Поэтому, нам кажется, особенно важно использовать экспериментальный материал, который уже имеется, «лежит под ногами». Мы имеем в виду языковую игру. 
Парадоксальный факт: лингвистический эксперимент гораздо шире, чем лингвисты, применяют сами говорящие – когда они играют с формой речи. 
В качестве примера можно привести серию экспериментов О.Мандельштама с местоимением такой, указывающим на высокую степень качества (напр., он такой сильный).

    Вот строки из юношеского стихотворения 1909 г.:

Дано  мне тело – что  мне делать с ним, 
Таким единым и таким моим.

    Здесь несколько необычно сочетание местоимения  такой с прилагательным единый и особенно с местоимением мой. Сочетание таким моим представляется допустимым, поскольку по смыслу оно близко к «вполне нормальным» сочетаниям типа таким родным. Однако Мандельштам сам отчетливо ощущал необычность этого сочетания и неоднократно использовал его в юмористических стихах, в своего рода автопародиях:

Мне дан желудок, что  мне делать с ним, 
Таким голодным и таким моим? (1917 г.)

    (Комический  эффект создается за счет сужения  и снижения самой темы, сведения  ее к проблемам желудка.)

    Или:

Не унывай, 
Садись в трамвай, 
Такой пустой, 
Такой восьмой. (Ок. 1915 г.)

    Комический  эффект вызван сочетанием местоимения  такой с числительным восьмой, которое трудно осмыслить как качественное прилагательное. Словосочетание такой восьмой аномально, но не бессмысленно: в результате игры возникает новый смысл. Дело в том, что в отличие от первых, «престижных», выделенных числительных (ср. первая красавица, первый парень на деревне, первым делом) числительное восьмой – невыделенное, «заурядное», и тем самым сочетание такой восьмой приобретает смысл ‘такой обычный, заурядный’.

    Глава V. Функции языковой игры 

    1. Обычно говорят о разрушающей силе смеха, о дискредитации описываемого как непременной принадлежности шутки, отличающей ее от языковой игры (которая может иногда даже возвеличивать свой объект). «Без сомнения, смех – одно из самых мощных орудий разрушения; смех Вольтера бил и жег, как молния» (А.Герцен. Very dangerous!!! по карт. БАС); «...смех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство» (Е.Замятин. Мы). И все-таки правильнее говорить не о дискредитации, а о снижении, поскольку понятие шутки, бесспорно, включает и случаи дружеского подтрунивания, любовного подшучивания.

    2. Там, где дискредитация конкретного  описываемого лица или объекта  не является основной задачей шутки, на первый план выступают другие функции языковой шутки и языковой игры. Об одной из основных функций языковой игры хорошо сказал Н.И. Хмельницкий в «Невском альманахе» за 1846 г. (цит. по статье В.В. Виноградова «Натуралистический гротеск»): «напав на какое-нибудь слово, играю им, как мячиком... Поверьте, если бы мы почаще играли таким мячиком, то скорей бы приучились владеть языком, который не довольно еще гибок для языка разговорного».

    3. Мне кажется, следует выделить  еще одну чрезвычайно важную функцию языковой игры – языкотворческую. В этой связи представляет интерес следующее недоуменное высказывание З.Фрейда: «Какую экономию выгадывает остроумие благодаря своей технике? Произнесение нескольких новых слов, которые можно было в большинстве случаев найти без труда. Вместо этого острота из кожи лезет вон, чтобы найти одно слово, сразу покрывающее смысл обеих мыслей. Не проще ли, легче и, собственно, экономнее было бы выразить обе мысли так, как это именно нужно? Не будет ли больше чем уничтожена экономия, добытая выраженными словами, излишней тратой интеллектуальной энергии?» (Фрейд 1925: 58–59). Фрейд не учитывает одно важное обстоятельство: интеллектуальные затраты не пропадают бесследно: найденное в акте индивидуального творчества нередко закрепляется в языке как новый, более яркий  способ выражения мысли. Языковая игра – один из путей обогащения языка. Имеется много явлений, которые можно квалифицировать как игру, переставшую быть игрой. Ср. «формульные выражения» – сравнения (злой, как собака), метафоры (свежий ветер, железная воля), генитивные конструкции (реки крови), сочинительные конструкции (золото, а не человек) и т.д., которые стали уже общеязыковыми. Долго не осознавалось (и не полностью осознается до сих пор), что языковая игра, может быть бессознательно, преследует не только сиюминутные интересы (заинтриговать, заставить слушать), но она призвана выполнять и другую цель – развивать мышление и язык. Полностью освоено мышлением то, что освоено языком. Мысль, для которой язык нашел краткое и четкое выражение, становится достоянием народа и народного мышления, и это мышление может подниматься на следующую, высшую ступень. Язык закрепляет достижения мышления.

    4. Среди других функций языковой  игры указывают обычно стремление развлечь себя и собеседника, а также стремление к самоутверждению – «триумф из-за исправности собственного интеллекта или же обнаружение у других отрицательной черты, от которой сам наблюдатель свободен, что пробуждает в нем фарисейское довольство собой» (Buttler 1968: 12).

    Самоутверждение путем осмеивания окружающего становится оправданной необходимостью в некоторых  особых условиях общественной жизни, например, в условиях советского тоталитаризма, когда мы остро чувствовали, что  «все в бедной отчизне преступно иль глупо», и ничего не могли изменить, когда смех оставался единственным общедоступным способом борьбы с окружающим злом. Не случайно анекдот, занимающий весьма скромное место в нашей современной бурной общественной жизни, был любимым, чуть ли не единственным способом «отвести душу» в предшествующий семидесятилетний период нашей истории. «Юмор – это убежище, в которое прячутся умные люди от мрачности и грязи», – писал А.Вампилов в записных книжках. «Новая острота обладает таким же действием, как событие, к которому проявляют величайший интерес; она передается от одного к другому, как только что полученное известие о победе» (Фрейд 1925: 18–19). Не правда ли, эти слова сказаны как будто о нас, о нашей недавней жизни?

    Итак, языковая игра – это и замечательный учитель словесности, и забавный собеседник, и великий утешитель-психотерапевт. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    Языковая  игра исследовалась в работах Л. Витгенштейна, В. В. Виноградова, Е. А. Земской, Н. Д. Арутюновой, Т. А. Гридиной, В. З. Санникова, Б. Ю. Нормана, Н. Д. Голева, Н. А. Янко – Триницкой и это не случайно, поскольку «Языковая игра (в максимально широком понимании термина) – это нетрадиционное, неканоническое использование языка, это творчество в языке, это ориентация на скрытые эстетические возможности языкового знака».

    “Языковая игра активизирует внимание носителей  языка к языковой форме, к ее структурным  элементам”, она связана с ситуацией  неожиданности, ”обусловленной нарушением в игровом тексте каких-либо норм и стереотипов и осознанием этого нарушения”.

    Например  Л. Витгенштейн определяет языковую игру как одновременно и контекст, и определенная исторически сложившаяся  форма деятельности. Указывая на то, что в языковой игре действия и  слова тесно взаимосвязаны, Витгенштейн  выступает против сугубо теоретического рассмотрения языка как формальной структуры, картины, набора значений. Целью Витгенштейна является показ того, что все формы опыта и деятельности представляют собой проявления языка и невозможны вне его. Языковая игра - это особый вид речетворческой семиотической деятельности.

    В свете металингвистики языковая игра определяется как и всякая игра, она осуществляется по правилам, к которым относится: 1) наличие участников игры - производителя и получателя речи, 2) наличие игрового материала - языковых средств, используемых производителем и воспри-нимаемых получателем речи, 3) наличие условий игры, 4) знакомство участников с условиями игры, 5) поведение участников, соответсвующее условиям и правилам игры.

    Как лексико-стилистический прием, языковая игра – это некоторая языковая неправильность (или необычность), и, что очень важно, неправиль-ность осознаваемая автором и намеренно допускаемая. При этом читатель должен понимать, что это «нарочно так сказано», иначе он оценит соответствующее выражение как неправильность или неточность.

    Функциями языковой игры являются и случаи дружеского подтрунива-ния, любовного подшучивания, стремление развлечь себя и собеседника,   а также стремление к самоутверждению. Можно выделить ещё одну чрезвычайно важную функцию языковой игры – языкотворческую.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Список использованной литературы

1. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: Советская энциклопедия, 1996.
2. Баранов А.Г. Когниотипичность текста. К проблеме уровней абстракции текстовой деятельности // Жанры речи. Саратов : Изд-во ГосУНЦ "Колледж", 1997.
3. Бертякова А.Н. Семантика и структура заголовков - текстовых реминисценций на функционально-коммуникативном и синтасическом уровнях // Язык писателя. Текст. Смысл : Сб. науч. тр. / Таганрогский гос. пед. ин-т. Таганрог, 1999.
4. Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М.,1982.
5. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт,1997.
6. Гридина Т.А. Принципы языковой игры и ассоциативный контекст слова в художественном тексте // Семантика языковых единиц : Докл. VI
7. Междунар. конф. Т. М., 1998 ; Она же. Языковая игра : стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996.
8. Залевская А.А. Введение в психолингвистику..М.,1999.
9. Земская Е.А. Языковая игра // Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексика.Жест. М., 1983.
10. Каменская О.Л. Текст и коммуникация. М.: Высшая школа,1990.
11. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987 ; Он же. Текстовые преобразования в ассоциативных экспериментах // Языковая система и ее функционирование. М., 1998.
12. Костомаров Е.Г. Русский язык на газетной полосе. Изд-во Московского ун-та,1971.
13. Кривоносов А.Т. Язык. Логика. Мышление : Умозаключение в естественном языке. Москва - Нью-Йорк,1996.
14. Лисоченко Л.В. Высказывания с имплицитной семантикой. Ростов-на Дону : Изд-во Ростовского ун-та,1992.
15. Минский М. Структура для представления знаний // Психология машинного зрения. М.,1978.
16. Моль А. Искусство и ЭВМ. М., 1975 ; Он же. Социодинамика культуры. М.,1973.
17. Панина Н.А. Имплицитность языкового выражения и ее типы // Значение и смысл речевых образований. Калинин, 1979.
18. Ришар Ж.Ф. Ментальная активность. Понимание, рассуждение, нахождение решений. М.: Изд-во "Институт психологии РАН",1998.
19. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.: Языки русской культуры,1999.
20. Солсо Р.Л. Когнитивная психология. М.,1996.
21. Супрун А.Е. Текстовые реминисценции как языковое явление // Вопросы языкознания,1995, № 6.
22. Федосюк М.Ю. В каком направлении развивались стили русской речи ХХ века // Филология и журналистика в контексте культуры (Лиманчик - 98): Материалы Всерос. науч. конф. Вып. 4. Ростов-на Дону,1998.
23. Хейзинга Й. Homo ludens. Человек играющий. Перев. c нидерл. М.,1992.