Демократия и тоталитаризм: некоторые итоги XX века

Августовский  путч во многом нарушил процесс более  или менее цивилизованного перехода от тоталитаризма к демократии. По сути путч сорвал постепенный процесс  взращивания демократических сил  в условиях противостояния двух форм тоталитаризма — старого и  нового, где сформировалась новая  номенклатура на базе рынка и мафиозной  экономики. Когда же рухнула старая тоталитарная структура, то новые тоталитаристские формы получили возможность ничем не сдерживаемого быстрого развития и превращения в зловещие силы. Особенным свойством нового тоталитаризма стало экономическое (а не карательное как при старом) принуждение к труду, причем жесткое, с помощью политического насилия, опирающегося на власть мафиозных денег.

Необходима  фундаментально составленная защита возникших  рыночных отношений. Однако нам нужен  немонополистический, цивилизованный рынок, где действуют три главные, равноправные силы: немонополистический, цивилизованный предприниматель, современный  специалист — менеджер, квалифицированный  наемный работник (единство, отдаленно  напоминающее единство третьего сословия в эпоху Французской революции XVIII века).

Победа  над старым тоталитаризмом является лишь шагом на пути к полной победе демократических сил. Главная борьба с тоталитаризмом, за демократию еще  впереди. На нынешнем этапе было бы правильнее говорить о тенденциях к  новому монополизму. Прямого перехода от тоталитаризма к демократии быть не может, для этого требуется  достаточно длительное время. Взять  хотя бы послевоенную Германию. Между 9 мая 1945 года и тем моментом, когда  стало возможно говорить о более  или менее завершенной форме  германской демократии, существует достаточно продолжительный период, в течение  которого эта демократия формировалась  под неусыпным и во многом жестким  и монопольным контролем демократических  учителей Запада (оккупационных властей). Они приняли ряд мер в борьбе за демократию, которые демократическими никак не назовешь. Наша ситуация сложнее  — по крайней мере в двух отношениях: во-первых, национал-социализм не уничтожил  до конца гражданское общество, которое  в Германии существовало и на. базе которого могла развиваться германская демократия в послевоенный период. Наше же гражданское общество только складывается. Во-вторых, руководители перехода от тоталитаризма к демократии у нас сами являются продуктом  тоталитарного общества. Они не только должны создавать новые политические структуры, но и преодолевать тоталитаризм в себе, создавать самих себя. Может быть, нынешнее состояние нашего общества вернее определить формулой «посттоталитаризм — преддемократия»?

Из этого  следует, что создание современной  демократии у нас в ближайшей  исторической перспективе нереально. Но это отнюдь не означает, что нет  места демократическим силам, ориентирующимся  именно на такую демократию. Они  непременно должны быть как ориентир на будущее. Но, связывая с ними партию, нужно отдавать себе отчет, что в  обозримом будущем она будет  интеллигентской группировкой, партией  меньшинства. Это будет партия, как  говорят немцы, маленькая, но зато чистая, то есть хорошая, прогрессивная, вполне на уровне мировых современных стандартов, но не массовая.

Между тем  перед Россией все актуальней становится проблема не только «левой», но и «правой» новототалитарной опасности. Уже сейчас приходится решать труднейшую задачу противодействия реакции  фашистского типа. Фашизм — это  не только и не столько стремление к тотальному господству тех или  иных конкретных политических и социальных сил, сколько определенное массовое движение, вдохновляющееся идеалами, противоположными демократии и свободе. При движении к рынку узаконенное  социальное расслоение будет происходить  гораздо быстрее, чем рост объема общественного богатства. На место  всеобщей бедности могут прийти полное обнищание одних и богатство  других. Исчезнет порочная, но очень  существенная в психологическом  и моральном отношении легитимация  бедности, которая в менталитете  каждого из нас присутствует: кто  бедный, тот честный, а кто богатый, тот вор. Бедность будет восприниматься как признак собственной неполноценности, что по законам психологии приведет к нарастанию агрессивности, ностальгии по временам «всеобщего равенства». Таким  образом с каждым шагом к рынку  будет увеличиваться число активно  недовольных и оскорбленных. Будут  нарастать предпосылки для того, чтобы любой демагог был поддержан  достаточно широкими массами. И с  этим надо считаться.

Эффективным фактором противодействия правой опасности  может и должно стать формирование мощного блока демократических  сил. Но таковым он будет только в  том случае, если левые демократы  будут присутствовать в нем не как партия «маленькая, зато чистая», а как массовая, мощная организация.

На Западе существует еще так называемый культурный неоконсерватизм, не впадая в крайность, потому что есть система социально-политических сдержек и противовесов, есть социал-демократия, отступающая, но сопротивляющаяся, есть развитое гражданское общество. Исходные идеи, с которыми неоконсерватизм пришел к власти, никогда не были последовательно реализованы, поскольку проводилась широкомасштабная компромиссная политика. Именно компромисс есть та парадигма западной политической жизни, которая не позволяет ни одному течению идти «до конца» в реализации собственной теоретической программы и тем самым делает его продуктивным и функционально необходимым для развития общества как целого. У нас же из-за крайней слабости гражданского общества и отсутствия эффективных социальных, политических и институциональных балансиров идея неоконсерватизма может быть доведена «до конца», до черты, за которой уже не может быть речи о социальной справедливости. И тогда вероятна полная катастрофа.

Тоталитаризм  как модель, обладающая определенными  социально-политическими и идеологическими  параметрами, может повториться  у нас. Скорее мы можем столкнуться  с «новым монополистическим авторитаризмом». Поднявпшйся девятый вал анти-тоталитаризма  может перебросить нас через  демократию к авторитарным монополистическим  формам управления. Впрочем, есть «народный» тоталитаризм, который выявил американский социолог Бэррингтон Мур, имея в виду Женеву времен Кальвина с ее доктринальной  идеологической нетерпимостью, не оставлявшей  места политической оппозиции. Опасность  «народного» тоталитаризма существует и у нас. Однако более реалистичны  другие варианты — неоконсерватизм (условно) латиноамериканского типа и тот, который связан с подъемом черносотенного демократизма. Наконец, возможна и лево-демок-ратическая альтернатива (не в старом коммунистическом смысле, а в современном европейском), способная обеспечить политический, социальный, культурный и идеологический плюрализм.

Существует  точка зрения, что наше общество находится скорее в ситуации смены  форм старого тоталитаризма и  рождения «народного», а не посттоталитаризма  – преддемократии. Силу нового тоталитаризма  заключается прежде всего в высокой  монополизации рынка, являющейся чрезвычайно  мощным инструментом, создающим социально-экономическую  базу для нового тоталитарного режима. Второе, что позволяет режиму укрепляться, — это интегрированность различных форм народного движения в новый режим власти. Третье (очень важное и очень опасное) связано с тем, что на место всеобщей бедности приходит бедность части общества. Так у генералов монополизированного рынка появляется армия, что порождает опасность классического фашизма. Вместе с тем это и цемент становящегося режима. Наконец, усиливаются самые низкие, плебейские формы демократии. Эти четыре черты определяют характер происходящих в стране событий. По сути дела, идет идеологическое обоснование нового режима власти. В создавшихся условиях на ближайшие месяцы и годы он не видит возможности развития социальных процессов на альтернативной основе.

Грань, на которой оказалась сегодня Россия является перекрестком различных форм правления. Нынешнюю ситуацию можно  оценить как поражение сил  старого тоталитаризма при отсутствии победы демократии, так как у нас  нет ни цивилизованного конкурентного  рынка, ни политических демократических  механизмов, ни реально действующих  политических партий. Нет у нас  и соответствующей идеологической, теоретической атмосферы в обществе, нет активно действующего суверенного  народа.

Дискуссию о тоталитаризме и демократии ведет сегодня вся страна на языке  митингов и вооруженных столкновений, решений парламентов и требований бастующих. Итоги ее определятся  борьбой четырех главных политических сил данного момента.

Первая  из них — остатки партгосбюрократии, которые разделяют идеологию  ГКЧП и выступают за возврат к  нерыночной, казарменно-плановой экономике. Шансов привлечь к себе симпатии избирателя у них практически нет. Но своей  поддержкой существенно укрепить позиции  нового тоталитаризма они, несомненно, в состоянии.

Новый тоталитаризм — вторая наиболее мощная сегодня  политическая сила, порождаемая мафиозно-спекулятивной  экономикой, выступающая за монопольно-рэкетный рынок и «дикую» приватизацию. Выпустив на избирательную арену  купленных ею политиков, а также  новых «шариковых» и «швондеров», представители этой силы имеют большие  шансы на предстоящих выборах  занять доминирующие позиции. Разграбив  богатства страны, положив миллионы долларов в парижские, женевские  и прочие банки, они сбегут, как крысы с гибнущего, охваченного голодными бунтами корабля, открыв дорогу фашистской хунте (опирающейся на очередное поколение «шариковых» и «швондеров»).

Третья  сила выступает за «либеральный рынок», за конкурентно-, производительное предпринимательство, контролируемые и защищаемые — в  переходный период — «твердой исполнительной властью». А поскольку силой либерального предпринимательства (составляющей всего  один-два процента населения) у власти не удержишься, то ей придется опереться  на демократическую национальную гвардию, на посланцев «центра» на местах, что  на строгом языке социологии называется авторитарной бонапартистской диктатурой.

Новый тоталитаризм будет так же жесток и беспощаден в отношении защиты своих привилегий, своего господства, как и прежняя  номенклатура, а может быть, еще  и беспощаднее. Вот почему так  важно правильно повести борьбу против него. Ее организация по плечу  только представителям современной  рыночной экономики (цивилизованному  предпринимателю, интеллигенту-управляющему и квалифицированному рабочему), объединенным с демократическими политическими  движениями, стоящими на позициях «социального», то есть гуманистически ориентированного рынка. Именно эта, четвертая сила способна остановить развитие процессов в  направлении фашизма и бонапартизма.

Заключение.

Итак, судьба демократии в России неразрывно связана  с возникновением социально-ориентированной экономики рыночного типа, что возможно лишь в результате ассимиляции рожденного современной научно-технической революцией нового типа производства с его «экономикой человеческих способностей», когда демократия превращается в существенный, определяющий компонент производительных сил общества. «Встроенность» экономики России в глобальные мирохозяйственные структуры, ее «открытость» по отношению к дальнему и ближнему зарубежью – это не вопросы политики и выбора, а насущная необходимость, если смотреть на них с точки зрения ускорения всего процесса демократизации страны.

Начавшиеся  в конце 80-х - начале 90-х годов политические процессы в пространстве бывшего Советского Союза не имели прецедента на протяжении всей истории Российского государства по степени своей интенсивности и охвату различных категорий общества. Вместе с тем демократические преобразования с самого начала оказались подверженными старому российскому методу - они осуществлялись властью и, в целом, в интересах власть предержащих. В результате, при полной смене политических лозунгов и переориентации внутри- и внешнеполитических приоритетов, общество не было ввергнуто в пучину кровавого конфликта. Оно лишь реагировало на изменения, происходившие "наверху", и маховик его раскачивания набирал амплитуду весьма замедленно.

Демонтаж  прежней советской государственности  был осуществлен без какого-либо насилия над кем-либо, при последующей  поддержке всеми парламентами всех бывших советских республик и  основных сил общества.

Это показало исчерпанность исторической роли прежней  государственности и что в  стране не нашлось никаких сил, включая  общесоюзную армию, готовых эту  государственность защищать. Политический процесс, начавшийся в стране в результате горбачевской демократизации, ушел далеко вперед от тех конституционно-правовых принципов, на которых держалась  имперская государственность. Поэтому  неизбежным следствием демократизации мог быть лишь распад тоталитарного  государства.

Явились ли инициированные сначала Горбачевым и затем Ельциным преобразования нарушением конституции или норм права? Действительно, посткоммунистическая демократия в бывшем Советском Союзе  с самого начала имела не правовой, неконституционный характер, но именно потому, что сама союзная конституция была не документом правового государства, а лишь правовым фасадом режима, державшегося не на праве, а на насилии. Исходя из этого, можно сказать, что апеллировать к прежней советской конституции как к документу права - значит затушевать принципиальную разницу между правовым и тоталитарным государствами. Реформаторские возможности данной разновидности демократии не очень велики и сегодня, когда у власти находятся преемники коммунистов.

Главная особенность посткоммунистической демократии заключается в том, что  представительные парламентские органы возникают и начинают действовать  при отсутствии рыночной экономики  в привычном понимании этого  явления и зрелого гражданского общества, т.е. при отсутствии сколько-нибудь развитой и расчлененной структуры  экономических и социально-политических интересов и соответствующих  им организаций в лице политических партий. Применительно к России и  другим странам СНГ речь идет об обществе, где отсутствуют или  почти отсутствуют частные и  групповые производительные интересы и господствуют потребительские  интересы. Когда в таком обществе вводится представительная демократия, то парламенты не могут не превратиться в клубы предвзято настроенных потребителей, которых заботит перераспределение доходов в пользу своих избирателей за счет остальных групп населения.