Старообрядчество

       И неудивительно, что самая  горькая ошибка, приведшая к крушению  весь замысел ревнителей, заключалась  именно в поставлении на патриарший престол Никона. Был ли он, по выражению Аввакума, одного из ревнителей, “наш друг”, “ныне же честь вземше и переменишеся”. Никон действительно начал реформы, но не те и не в том духе, какой желателен был ревнителям. Только тогда ревнители поняли свою ошибку, заговорили совсем на ином языке и перешли к иной тактике. В то же время сельское духовенство приняло реформы как открытое объявление войны - положение сразу стало решительным.   

       С точки зрения ревнителей, реформа  церкви должна была коснуться  только церковной организации  и нравственности. На место князей церкви, эксплуатировавших приходский клир, ревнители хотели посадить послушных себе иерархов, мечтая, быть может, провести впоследствии выборность епископата, как это установилось в ХIХ в. в старообрядческой церкви. По их мнению, церковь должна была управляться и церковную реформу проводить: надо “быть собору истинному”, состоящему не из одних архиереев, но и из священников и из “в мире живущих”. Собор из одних архиереев, да еще по подбору царя с боярской думой, это “сонмище иудейское”. Исправление церковной нравственности опять-таки служило целям внутреннего укрепления церкви: с одной стороны, оно также должно было сократить эксплуататорские привычки “волков”, с другой стороны, примирить с церковью мирян. Но реформа в представлении ревнителей вовсе не должна была касаться существа веры и культа. И то и другое нуждалось не в изменениях, а лишь во внешнем упорядочении: нужно было уничтожить многогласия и нелепые опечатки в богослужебных книгах. Ревнители не хотели также посягать на некоторые местные разночтения и разногласия в чинах, образовавшиеся вековым путем в различных местностях. В Москве пели, читали и писали иконы не совсем так, как в Новгороде или в Соловках. Но и тут и там разница оправдывалась традицией, в конечном счете, восходившей к какому-либо чудотворцу или преподобному, угодившему божеству именно таким, а не иным путем. “Старая вера”, за исключением основных ее “догматов”, утвержденных Стоглавым собором, отнюдь не была чем-либо единообразным, - насколько мало было единообразия в культах, настолько же много было мелких различий в чине совершения культа. На это многообразие вовсе не думали нападать ревнители, не говоря уже о том, чтобы они могли посягнуть на “великие догматы”, установленные Стоглавым собором.

      Протопоп Аввакум - пророк - обличитель

     К началу 60-х годов появился и пророк-обличитель, без которого не может обойтись ни одна народная реформация. В роли такого пророка, “раба и посланника Исуса Христа”, явился уже не раз упоминавшийся протопоп Аввакум, который сам сознавал и считал себя пророком.    

       Аввакум был по рождению и  по миросозерцанию истинным сыном  крестьянской среды. Книжное просвещение  дало ему известное лишнее  орудие в борьбе за старую веру, но не переделало, по существу, его натуры. Он был сыном сельского священника села Григорова в Княгинском уезде бывшей Нижегородской губернии. Отец его был горький пьяница, еле перебивавшийся со дня на день в тяжком ярме сельского попа. Какими судьбами успел Аввакум познакомиться со всей почти церковной литературой, существовавшей тогда на русском языке, мы не знаем. Но эта литература уже не в силах была переделать его миросозерцание. Он никогда не мог стать и не был таким схоластиком-начетчиком, какими были большинство его коллег по кружку ревнителей. Религия была для него не ремеслом, не профессией, а живым делом. Он не считал свою обязанность исполненной, если отпел и прочел положенные по чину молитвы и песнопения и проделал все обряды: он полагал, что пастырь должен вмешиваться в жизнь практически и прежде всего обратить свою силу на борьбу с бесами.    

       Бесы – это прежние анимистические  олицетворения всевозможных недугов  и бедствий в согласии с  хрестьянством Аввакум представлял себе беса не в виде злого духа христианской ангелологии, а в том же материальном виде, в каком он мыслится самым первобытным анимизмом. Только, говорил Аввакум, беса не проймешь батогом, как мужика. Боится он “святой воды да священного масла, а совершенно бежит от креста господня”. При помощи этих средств, всегда бывших под рукою, Аввакум непрестанно боролся с бесами: изгонял их из “бесноватых”, отгонял их от кур, которых бесы ослепили. Что куры, что люди – Аввакуму все равно: “молебен пел, воду святил, куров кропил и кадил. Потом в лес сбродил – корыто им сделал, из чего есть, и водою покропил... куры божиим мановеняем исцелели и исправилися...”.    

       Конкурируя, таким образом, с колдунами, Аввакум терпел больше всего не от последних, а от бесов, борьбу с которыми он ставил задачей своей жизни. В ответ на эту борьбу “бесы адовы”, как говорит Аввакум в своем “Житии”, “обыдоша” его на каждом шагу. Бесы преследовали Аввакума в лице “начальников”, с которыми он постоянно боролся, обличая их неправду. В начале его церковной карьеры, когда он был священником в селе Лопатицы, согнал его с прихода “по научению диаволю” местный “начальник”, которому Аввакум помешал отнять дочь у матери. Также чуть не утопил его боярин Шереметев, когда Аввакум выгнал из села скоморохов и переломал их “хари” (маски). И Юрьевце “диавол научил” прихожан, которые хотели убить его за строгость. В Сибири измывался и мучил Аввакума воевода Пашков.    

       Конечно, бог не оставил своего  верного пророка и покарал  всех этих слуг диавола: лопатицкий начальник заболел, чуть не умер и спасся только обращением за помощью к Аввакуму, который якобы исцелил его. Пашков едва не утонул при переезде через реку. Не имея успеха на “общественном” фронте, бесы стали преследовать Аввакума в личной жизни. Мучили они своего гонителя больше всего по ночам, мешали ему спать игрою на домрах и гудках, терзаля и били его, мешали молиться, вышибая четки из рук. Даже и в церкви не давали покоя: двигали столом, пускали по воздуху стихари летать, пугали его мертвецом, поднимая доску у гроба и шевеля саваном. Конечно, Аввакум посрамил их. Зато у никониан в церкви им раздолье: даже с агнцем и дискосом во время великого выхода шутят. Аввакум вполне искренно верил в то, что во время сна душа его может отделяться от тела, являться людям, находящимся в беде, и спасать их. Так, его душа якобы исцелила келаря Никодима в Пафнутьевом монастыре, а от одного исцеленного бесноватого отогнала бесов, хотевших опять вселиться в него. Бог Аввакума делает чудеса не ради того, чтобы проявить свою всемогущую силу как абсолютное существо, а для того, чтобы посрамить насмехающихся над Аввакумом, как его добрый друг и приятель. В Сибири воевода Пашков “для смеху” отвел Аввакуму для рыбной ловли место на броду – “какая рыба – и лягушек нет”. Аввакум и обратился с молитвой к богу: “Не вода дает рыбу.., дай мне рыбки на безводном том месте, посрами дурака того, прослави имя твое святое, да нерекут невернни, где есть бог их”. И по молитве Аввакума “полны сети напихал бог рыбы”.   

       В полном соответствии с этим  примитивным миросозерцанием была  и догматика Аввакума. Он не  был склонен к схоластическим  спекуляциям. Христианские догматы  преломлялись в его сознании  своеобразным и вполне конкретным  образом.    

       Он отвергает учение “никониан”  о единосущной и нераздельной  троице и называет эту теорию  блудом. “Блудишь ты”, пишет он  Федору-диакону, что троица “несекомо есть и нераздельно лицо коеждо друг от друга”. “Несекомую секи, небось, по равенству едино на три существа или естества”, – и тогда окажется, что, не спрятався, сидят три царя небесные, как это доказывает, по мнению Аввакума, и явление Аврааму бога в виде трех ангелов, а не одного. Иконописцы так и изображали троицу у дуба Мамврийского.    

       Правда, Аввакум добавляет, что  три царя небесных составляют  одного бога. Но эта оговорка не может уничтожить антропо-морфно-политеистической сущности его учения о троице. С точки зрения официального богословия эти взгляды Аввакума были злой ересью, но они были понятны и доступны для народной массы, представлявшей себе троицу примерно в таком же виде. Еще в 60-х годах XVIII в. один купец простодушно поднес Екатерине II икону, изображавшую троицу с тремя лицами и четырьмя глазами...    

       Еще более проникнуто народным духом учение Аввакума о схождении Христа во ад. По православному учению, Христос сходил в ад между смертью и воскресением – тело его лежало в гробу, а душа сошла во ад. Аввакум считает это учение тоже прямым блудом. Прежде из гроба восстание – возражает он, – потом во ад сошествне, а воскрес Христос, как из гроба вышел. Душа Христа после его смерти пошла на небо к богу-отцу и кровь Христову гостинца носила и на жидов била челом, еже они Христа убили напрасно”, потом душа вернулась в тело, Христос, “человек” душою и телом, восстал из гроба и сошел в ад, “да н вышел со святыми из земли Христос, и со всеми бедными горемыками воскресшими”. Это и есть воскресение Христово. Апокрифическая легенда в этом преображенном виде связалась с социальной борьбой и с религиозными надеждами горемычного крестьянства эпохи Аввакума.   

       В таком же упрощенном и вульгарном тоне толкует Аввакум и разные библейские легенды. “Толковщиков много”, иронизирует он, но никто по-настоящему писание не истолковал. Аввакум приписывает эту честь себе. В своих толкованиях он также постоянно возвращается к современности и оперирует примитивнейшими методами религиозного мышления. Жертва Каина не понравилась богу потому, что Каин принес “хлебенко худой, который негоден себе”, в то время как Авель дал “барана лучшего”. Мельхиседек “прямой был священник, не искал ренских и романей, и водок и вин процеженных, и пива с кардамоном”, как делают современные клирики, подобно Адаму и Еве: “подчивают друг друга зелием, не раствоpeнным, сиречь зеленым вином процеженным, и прочими питии и сладкими брашны, а опосле и посмехают друг друга, упившеся допьяна – слово в слово, что в раю было при диаволе и Адаме”. Тогда, поясняет Аввакум, “рече господь (Адаму) что сотворил еси? Он же отвеща: жено, юже мне даде. Просто реши – на што-де такую дуру сделал. Сам не прав, да на бога же пеняет. И ныне похмельная тоже, шпыняя, говорят: на што бог и сотворил хмель-ет... А сами жалают тово – что Адам переводит на Еву”.    

       Огненные языки, которые, по  словам Деяний, появились на головах  апостолов, когда на них сошел дух, по мнению Аввакума, означают “не духа святого седение”, как объясняли официальные толкователи. Эти языки есть не что иное, как благодать, вышедшая “из апостолов сквозь темя – не вместилася-де в них вся и наглавы вышла”. Легенда о жертвоприношении Исаака напоминает Аввакуму страдания мучеников за старую веру: “Ныне нам от никониан огонь и дрова, земля и топор, нож и виселицы, тамо же ангельские песни, и славословие, и хвала, и радование”.    

       Такой человек с огненной речью,  проникнутый притом сознанием,  что через него говорит сам  дух божий, быстро приобрел известность и стал первым народным реформатором, обратив всю силу своей агитации против царя, патриарха и властей. Он сосредоточив центр тяжести своей проповеди вокруг вопросов об антихристе и кончине мира. Вся проповедь Аввакума обращена не назад, не на безнадежную, с его точки зрения, защиту старой веры, а вперед, на близкий суд божий над антихристовым царством. Популярность Аввакума далеко оставляла за собою популярность другого ревнителя, Иоанна Неронова.    

       Неронов также происходил из  крестьянской семьи, также прославился чудесами и знамениями и никогда не отказывал в помощи угнетенным: “врата его” в Москве никогда не были закрыты, он принимал и кормил странников и ходатайствовал за “нищих" у властей. В монашестве он продолжал свое странноприимство и ходатайство и во время голода организовал в Вологде продовольственную и семенную помощь населению. За свое странноприимство и “хулу на царя и бояр, и церковь” он был осужден и сослан. Но впоследствии он покаялся и отошел от раскола. Аввакум же “претерпел до конца” и остался единственным и истинным героем народной реформации.   

       Народная проповедь Аввакума  началась на пути из Сибири  в Москву в 1663 г., когда эсхатологическая  идеология уже пустила корни  в народе. Тогда Аввакум “по весям и селам, в церквах и торгах кричал, проповедуя слово божие и уча и обличая безбожную лесть”. Пребывание Аввакума в Москве, как мы видели, оказалось недолговременным. Он оказался неподатливым не в пример Неронову, примирившемуся в это время с церковью, и был сослан сначала в Мезень, а затем соборным приговором 1666 г.- в Пустозерск. Там его посадили на хлеб и на воду в “земляную тюрьму”- в глубокую яму, стенки которой поддерживались деревянным срубом, из которой узник не выпускался даже для отправления естественных потребностей. Однако это бесчеловечное заключение не только не прервало проповеди Аввакума, но, напротив, укрепило его связи со старообрядческим миром. Пустозерск стал местом паломничества для адептов старой веры, стекавшихся сюда отовсюду. Паломники в свою очередь разносили по всему Московскому государству грамотки Аввакума, которые читались и хранились как святое пророческое слово.    

       Мысли и чувства Аввакума направлены  теперь исключительно на близкий  конец мира, к которому он призывает  готовиться. Истощенный голодом и холодом, Аввакум переживает припадки болезненного экстаза. Язык его достигает в это время крайней резкости, его образы точно сотканы из пламени. Он не умолк и на костре, на котором был сожжен в 1681 г. “за великия на царский дом хулы”. Грамоток Аввакума не сохранилось, но сохранились его более пространные письма к отдельным видным сторонникам старой веры, где вся эсхатологическая идеология изображена картинно и систематически, без недомолвок и обиняков.