Основные идеи патристики

1. Основные идеи  патристики 

Эпоха, пришедшая  на смену Древнему миру, получила название средневековья. Она охватывает период приблизительно с V по XV вв. В идейном  смысле это время было периодом безраздельного господства в Европе христианской религии, которая сформировалась в начале нашей эры в римской провинции  Иудее, быстро распространилась по всей империи, завоевав огромное количество последователей. Поскольку официальной  религией Древнего Рима было язычество, то появившееся христианство в первые века нашей эры подвергалось жестоким гонениям со стороны государства. Однако в IV в. оно было провозглашено новой  официальной религией, и притесняемые ранее христиане из гонимых превратились в гонителей, начали неумолимо преследовать язычников и ревностно бороться с остатками старой государственной  религии. В чем же столь явная  непримиримость язычества и христианства? Первое является политеизмом – многобожием, второе – монотеизмом – единобожием. Но дело не только в этом. В языческом  политеизме каждое божество олицетворяет собой какую-нибудь природную стихию, то есть находится не вне мира, но внутри него, растворено в нем, слито  с ним воедино, а совокупность языческих богов и есть мироздание. Христианский же монотеизм утверждает не только то, что Бог один, но, главное, то, что он находится вне мира, первичен по отношению к нему, потому что его сотворил. Для язычника окружающий его мир прекрасен  и единственен, вне природы и  больше ее ничего нет, потому что она  и есть Бог. Природа вечна, беспредельна и потому божественна. Он благоговеет  перед ней и ей поклоняется. Для  христианина же сколь ни совершенен был бы окружающий мир, он – всего  лишь творение, а за видимым великолепием природы стоит невидимая сила, тысячу крат более совершенная и  бесконечно восхитительная – Творец, который есть действительное начало и источник всего, истинное Бытие. Поэтому  именно перед ним следует преклониться, а за красотой мира всегда надо пытаться усмотреть великий и непостижимый замысел потустороннего Бога. Христианин считает, что когда язычник поклоняется  природе, он тем самым ее принимает  за самого Творца, он подменяет его  творением, совершая самую непростительную  ошибку, ибо умаляет и принижает  роль Бога, растворяя его в окружающем мире. Христианский взгляд является теизмом, то есть утверждением о первичности  и потусторонности Бога по отношению  к миру и о сотворенности последнего. Таким образом, античные политеизм  и пантеизм сменились средневековым  теизмом, под идейными знаменами  которого (христианского – на Западе и мусульманского – на Востоке) прошло тысячелетие человеческой истории. 

Но прежде чем  христианство завоевало людские  умы, их надо было очистить от языческих  представлений, а также разработать  и обосновать новое вероучение, что  и сделали основоположники христианского  мировоззрения, которых называют его  отцами. В греческом языке отец – это “патэр”, поэтому их философская  деятельность получила название патристики, которая датируется первыми веками нашей эры и может быть названа  начальным периодом средневековой  философии, ее становлением и формированием. 

Одним из основных вопросов патристики была проблема соотношения  веры и знания, религии и философии. Понятно, что знание – это принятие чего-либо в силу обоснования и  доказательства, то есть - опосредованно  и по необходимости, в то время  как вера – это принятие чего-либо помимо всяких обоснований и доказательств, то есть - непосредственно и свободно. Верить и знать – совершенно разные вещи. Религия опирается на веру, философия – на знание, и поэтому  разница между ними также очевидна. Поскольку Средние века – это эпоха безусловного идейного господства в Европе христианства, проблема заключалась в возможности применения философского знания к религиозной вере. Ни о каком приоритете философии не могло быть и речи, так как главенство религии было самим собой разумеющимся. Поэтому следовало всего лишь выяснить – может ли быть философия хоть в какой-то степени совместима с религией и поэтому следует ее оставить, сделав подпоркой веры, “служанкой богословия” или же, напротив, необходимо отбросить вовсе любое философствование, как занятие вредное и богопротивное. 

Так, например, один из первых представителей патристики Климент Александрийский считал, что философия не противоречит религии  и является подготовкой к ней, ступенькой на пути к более совершенному способу познания – вере. Бог  назначил людям философствовать, говорит  Климент, чтобы подготовить их к  высшему - религиозному - этапу духовной жизни. Другой известный христианский автор Тертуллиан полагал, что философское  знание и религиозная вера несовместимы и исключают друг друга. Основные положения веры, считал он, являются в принципе непостижимыми и находятся  вне всякого разумения, поэтому  в них можно и непременно должно только верить с трепетом и благоговением, ни в коем случае не пытаясь их понять, осознать или обосновать, ибо любая  такая попытка приведет только к  недоразумению и обернется абсурдом. Тертуллиану приписывают знаменитую формулу: “Верую, ибо абсурдно (Credo, quia absurdum)”, то есть следует только верить, хотя слепая вера нелепа и абсурдна с точки зрения разума и знания; следует только верить, потому что  бессмысленно или абсурдно пытаться понять что-либо в сверхразумных  и в принципе недоступных осознанию  положениях веры. Или, говоря иначе, Тертуллиан утверждает, что чем абсурднее  предмет веры с точки зрения разума, тем более у нас уверенности  в том, что он сверхразумного, сверхъестественного  происхождения и, следовательно, тем  более у нас решимости и  вдохновения верить в него. Философия, опирающаяся на знание, поэтому должна быть всячески истребляема как деятельность, злонамеренно уводящая человеческую душу от истинной и чистой веры. 

Если Тертуллиан считал невозможным применить логическое разумение к религиозным предметам, то другой представитель патристики Ориген, полагал это осуществимым. Вполне с позиций разума он рассуждает так: человек был создан Богом, но нарушив запрет, отпал он от него и был наказан; с тех пор  весь род человеческий грешен, но среди  людей есть немногие праведные, которые  спасаются в раю, в то время  как грешники мучаются в аду. Но ведь человек, каким бы он ни был впоследствии, изначально вышел из рук всеблагого Творца, а значит, по крупному счету, все же является хорошим, и поэтому  когда-либо он все равно вернется к Богу, то есть все спасутся, а  ада вовсе не будет. Кроме того, говорит Ориген, первые люди, положившие своим ослушанием начало греху, не вполне и виноваты: зачем им была предоставлена  свобода выбрать – нарушить запрет или не нарушить, ведь запретный  плод всегда сладок и понятно, что  они его должны были вкусить, использовать свою свободу в сторону зла, то есть их грех был в какой-то степени  предопределен. А коли так, то за что  первых людей жестоко и навечно  наказывать? Поэтому вполне возможно их, а вместе с ними и весь человеческий род, в конце концов, простить, оправдать  и спасти в раю. 

Самым выдающимся представителем патристики был Аврелий  Августин, епископ Гиппонский. Вслед  за Тертуллианом он утверждал, что божественный замысел непостижим. Бог изначально предопределяет одних к спасению в раю, других – к вечным мукам  в аду. Поэтому праведный является добродетельным не в силу свободного выбора, а волей предопределения, и потому нет никакой его заслуги в собственной праведности. Равно как и грешник совершает преступления не в силу сознательного выбора зла, а потому, что предопределен к нему. Одни должны спастись и поэтому при жизни праведны, а другие обречены погибнуть и оттого грешны. Получается, что последние ни в чем не виноваты, и ни в чем нет заслуги первых, стало быть, ни добрыми, ни злыми делами нельзя ничего изменить или как-то повлиять на свою будущую участь. Но тогда возникает вопрос: за что же наказывать грешников адом и поощрять праведников раем, если никто не является плохим или хорошим добровольно, но всегда - в силу сверхъестественного предопределения? Этот вопрос вполне правомерен, но только с точки зрения разума; он логичен и вытекает из мышления, а божественная воля стоит совершенно вне всякого осознания и понимания, а потому данный вопрос является бессмысленным. Равно как лишен смысла и вопрос о том, чем руководствуется Бог, творя свое предопределение, назначая одних к спасению, а других – к погибели. 

На первый взгляд божественное предопределение, по Августину  исключает свободу человеческой воли, то есть – сознательный выбор  добрых или злых мыслей и поступков  в земной жизни. И действительно, зачем человеку думать о том, что  делать и чего не делать, выбирать свой жизненный путь и отвечать за свои дела, если изначально все предопределено? Однако существенным элементом учения Августина о предопределении  является утверждение о том, что  мы не знаем этого предопределения, не ведаем своей будущей участи, а это незнание и открывает  пространство для свободы воли. И  действительно, хоть все тотально предопределено, но я об этом ровным счетом ничего не знаю, то это предопределение никак  не может влиять на мою повседневную жизнь. Ведь если я не знаю о будущем, то волей-неволей должен сам строить  его, на свой страх и риск принимать  решения, к чему-то стремиться, от чего-то отвращаться, задумываться о своей  жизни и отвечать за все, творимое мной. Кроме того, если даже люди и  разделены изначально на праведных  и грешных, мы также не знаем о  возможности или невозможности  изменения этого предопределения  на основе жизненных деяний каждого  из нас. А вдруг возможно изменение  начальной предопределенности в  результате тех или иных мыслей и  поступков человека (ведь для Бога нет ничего невозможного, а воля его бесконечна). Это неведение  божественных замыслов и планов, непредсказуемость  божественной воли и делает волю человека свободной. Таким образом, предопределение, не только не освобождает человека от выбора и ответственности, но, как  то ни удивительно, предполагает в его  жизни и то, и другое. Жесткая  только на первый взгляд заданность каждой человеческой жизни, все же не так  безусловна: будучи существом разумным, человек осознает свои поступки, может  выбирать между хорошим и дурным, добром и злом, жить по совести или  же – бессовестно; при этом ни на что однозначно не надеясь и не рассчитывая, потому что – кто  будет спасен, а кто – наказан, не знает ни один из нас. 

Вообще, говорит  Августин, наказание существует только потому, что есть грех или зло, которое  не может быть безнаказанным. Но откуда оно взялось, если Бог – абсолютное добро, а значит – не мог создать  ничего плохого. Зла первоначально  не было вовсе. Бог создал только добро, поэтому оно – самодостаточный  и автономный мировой элемент, который  существует вечно. Откуда же тогда зло?  

Принципиальной  идеей христианского учения является утверждение о том, что зло  не совечно добру, что оно –  не что иное, как умаление добра, нарушение его, отпадение от него. Ведь прародитель зла – дьявол – это падший ангел, у которого была свобода выбора – оставаться с Богом или восстать против него и отпасть от него. Он восстал  против Бога и увел с собой часть  ангелов, так появилось зло. Но где  есть отпадение, там возможно и возвращение. Если зло вторично и не совечно  добру, значит оно в принципе искоренимо. В истории философии были и  другие объяснения зла. Так например в некоторых восточных религиозных  учениях зло – равновеликий добру  мировой элемент, оно параллельно  с ним существует, является самостоятельным  началом и неискоренимо. А античные стоики считали, что зло – это  необходимый элемент мировой  гармонии: оно только при ближнем  рассмотрении является злом, а при  взгляде на него в контексте мирового целого вовсе не является злом (как  масляная картина, будучи при ближнем  рассмотрении – хаосом цветных пятен  и штрихов, при восприятии на расстоянии превращается в прекрасный портрет  или пейзаж, или натюрморт). Такой  же точки зрения на природу зла  придерживался немецкий философ XVII века Готфрид Лейбниц. Итак, по христианским воззрениям зло – это отпадение  от добра. Здесь могут возразить  – а почему бы не предположить наоборот, - что добро – это отпадение  от зла. Однако такое утверждение  невозможно, ведь отпадение (нарушение, искажение, умаление) – это уже  зло. Следовательно от зла отпасть  невозможно. А вот от добра можно  вполне. И как когда-то от Бога отпал  один из ангелов и тем самым  положил начало злу, так же отпали от Бога и первые люди. История с  отпадением повторилась. 

Первые люди располагали свободным выбором: они могли нарушить божественный запрет вкушать с древа познания или же могли не нарушить его. В  случае нарушения зло (уже на человеческом уровне) появилось бы, а в случае послушания его не было бы. То есть оно  могло быть, а могло и не быть, находилось всего лишь в возможности, в потенциальном состоянии и  переросло бы в действительность только при определенных условиях. Таким образом, Бог не создавал зла, говорит Августин, оно проистекло из свободной воли одного из ангелов  и – позже – человеческой воли. 

Первые люди выбрали нарушение запрета, то есть зло, в результате чего человек отпал  от Бога и был изгнан на Землю. Грехопадение является, по Августину, началом человеческой истории. Середина ее – это первое пришествие Спасителя и искупление людских грехов мученической смертью  на кресте. Концом истории будет  второе пришествие и установление Божьего  Царства на Земле. У Августина  впервые появляется линейное понимание  истории (она имеет начало, середину и конец), в то время как в  античности было циклическое представление (история – такой же однообразный круговорот, который наблюдается  в природе). Однако линейность исторического  процесса в представлении Августина  содержит в себе и циклические  черты. Мы отчетливо видим триаду: пребывание (человек с Богом), отпадение (земная история), возвращение (человек  вновь с Богом). В чем разница  между первым и третьим элементами этой триады? В первой стадии человек  с Богом в силу своего неведения: он не знает, что такое зло и  поэтому совершенно добр. Когда же он стал знающим, он перестал быть добрым, узнав зло, сделался злым (греховным) и потому отпал от Бога, чтобы  длительной и страдальческой земной историей очиститься и искупить свое преступление. В результате он преодолевает зло и вновь становится добрым. Но теперь он знает о зле, но все  равно абсолютно добр и в этом новом качестве возвращается к Богу. Таким образом, на первом этапе человек  находится с ним бессознательно и непроизвольно и поэтому  не вполне заслуженно, на третьем же – совершенно осознанно и по своей  свободной воле, а потому заслуга  его в данном случае очевидна. Эта  триада может быть обозначена и так: тезис – антитезис – синтез. Последний ее элемент – это соединение первых двух. Сначала человек не знает и добр, потом он знает, но не добр и, наконец, он и знает и является добрым. Перед нами - в религиозной форме - вечный сюжет, о котором мы уже говорили в параграфе о мифологии: пока мы там, не знаем, когда же знаем, уже не там и очень хочется вернуться в новом знающем состоянии в прошлую ситуацию, что и будет синтезом первого и второго – мечта самая великая и невероятная из всех возможных, которая наверное поэтому и облеклась в христианском воззрении в форму представления о втором пришествии и конце истории.