Этика Канта

либо человека долг заставил сделать выбор не в пользу  своего  ближнего,  то

для Канта это  служит свидетельством его нравственности.  В  действительности

здесь проявляется  лишь абстрактный гуманизм —  ведь  отнюдь  не  всегда  это

справедливо на самом деле, то есть отнюдь  не  всегда  “любовь к дальнему”

нравственнее  “любви  к  ближнему”.  Кант  прав   в  том,  что  нравственный

императив требует  оказания людям  нужной  помощи,  но  совсем  не  вынуждает

любить их за это. “Совершенно нелепо было  бы  говорить:  вы  должны  любить

других людей. Следовало бы сказать: у вас есть все основания  любить  своего

ближнего, и это  справедливо даже в отношении  ваших врагов”[2,  т.2,  с.139].

И, действительно, чувство долга  как  будто  исключает  чувство  любви,  ибо

любить по обязанности  невозможно. Но Кант не прав, считая, что  они  никогда

не могут совпасть, поскольку подлинная человечность предполагает  любовь  ко

всем людям, а  тогда  и  сострадание,  и  жалость  будут  адекватными  долгу

(скорее даже  будут заменять долг). “Людей, поступающих  согласно  принципам,

совсем немного, что, впрочем, очень хорошо, так как  легко  может  случиться,

что в этих принципах  окажется ошибка, и тогда  вред,  отсюда  проистекающий,

распространится тем дальше, чем  более  общим  будет  принцип  и  чем  более

непреклонным  лицо, которое им руководствуется. Людей, действующих из  добрых

побуждений, гораздо  больше  и  это  превосходно”[2,  т.2,  с.150].  Но  Кант

снижает ценность таких добрых побуждений: это скорее инстинкты,  которые  не

следует переоценивать, хотя и нужно  хвалить,  ибо  больше  всего  на  свете

людей, неизменно  имеющих “перед глазами  свое  любимое  Я  как  единственную

точку приложения своих усилий”[2, т.2, с.150]  и  добивающихся  того,  чтобы

все вращалось  вокруг своекорыстия.

        В  этике  Кант  развивает  учение  об  автономии  морали:  утверждая

свободу, человек  выступает творцом собственного нравственного мира,  он  сам

себе  предписывает   закон   действий.   Кант   провозглашает   нравственную

установку, характер и законы которой, существенно  отличаются  от  тех,  что

преобладают в  периоды  спокойного  и  размеренного  постепенного  развития,

отличаются радикализмом предъявленных  требований:  “эти  законы  повелевают

безусловно, каков  бы ни был  исход  их  исполнения,  более  того,  они даже

заставляют совершенно отвлечься от него“, людям “достаточно  того,  что  они

исполняют свой долг, что бы ни было с земной жизнью и даже если  бы  в  ней,

быть может  никогда не совпадали счастье  и достойность его” [ 1, с.81-82].  В

отличие от условных  правил  поведения  долг  выступает  по  своей  сущности

абсолютным  требованием,   следовать   которому   надлежит   безусловно.   В

обстановке  громких  требований  прав  человека  и  его  свобод  Кант  своим

категорическим  императивом напомнил об  ответственности,  требования  всегда

поступать так, чтобы максима поступка могла  в то же  время  стать  принципом

всеобщего законодательства. Действие не  “  сообразно  с  долгом”,  а  “  из

чувства долга”  — вот  что  имеет  истинно  нравственную  ценность.  Человек

поистине нравственен  только тогда, когда исполняет долг не  ради  какой-либо

внешней цели, а  ради самого долга.  Ни  одно  из  непосредственно-спонтанных

чувств —  доброжелательность, сочувствие, сострадание, симпатия,  участие  —

сами по себе еще не есть  истинная  добродетель.  Ибо  эти  душевные  порывы

могут толкнуть человека отнюдь не только на путь добра, но  и  к  совершению

зла. Кант признает мотивы человеколюбия нравственными  при условии,  что  они

не  просто  выражают  психические  склонности  человека,  а  поставлены  под

контроль долга, определены моральным законом как  их  объективным  критерием.

Единственно  нравственным  мотивом  будет  только  такой,  который   “строго

напоминает нам  нашу собственную недостойность”,  в  коем  нет  ничего,  “что

льстило бы людям”, поощряло бы в них “самомнение” и “самодовольство”.

      Поведение, закон которого совпадает  с законом природы,  не  имеет,  по

Канту,  никакого  отношения  к  нравственному  закону.  То,   чего   нет   в

естественном  законе,  — это внутреннее  принуждение.  Моральную  способность

“свободного  самопринуждения”  Кант  называет  добродетелью,   а   поступок.

исходящий из такого умонастроения (из уважения к закону), —   добродетельным

(этическим) поступком.  “Добродетель  есть  твердость  максимы  человека  при

соблюдении своего долга —  всякая твердость узнается через  те  препятствия,

которые она  может преодолеть, для добродетели  же такие  препятствия  —   это

естественные  склонности,  могущие  прийти  в  столкновение  с  нравственным

намерением... всякий долг содержит понятие принуждения  со  стороны  закона,

этический долг содержит такое  принуждение,  для  которого  возможно  только

внутреннее законодательство”[2, т.4, ч.2, с.329].

      Кант заботится  о  чисто   интеллектуальном  “строгом  образе  мыслей”,

подчиняющем эмпирические суждения  и  действия  “принципу  исключения  между

добрым и злым”. Он пишет: “Для учения о нравственности  вообще  очень  важно

не  допускать,  насколько  возможно,  никакой  моральной   середины   ни   в

поступках, ни в  человеческих характерах, так как  при  такой  двойственности

всем максимам грозит опасность утратить  определенность  и  устойчивость”[2,

т.4, ч.2, с.23]. По Канту, из двух добродетелей, если они  конфликтуют  друг

с другом,  действительно  добродетелью  может  быть  только  одна,  та,  что

составляет долг. Либо долг не может противоречить  долгу,  либо  он  не  есть

истинный долг и может относиться к области  морали  только  как  негативное,

аморальное. Речь здесь  идет  о  диктатуре  долга,  которая  может  вести  к

обострению  “разорванности”  человека,  вразрез  его  целостности,   вразрез

гуманности.  Но  Кант  знает  о  разрушающей  веление   долга   естественной

диалектике,  под  которой  он  разумеет  “наклонность  умствовать  наперекор

строгим законам  долга и подвергать сомнениям  их силу,  по  крайней  мере  их

чистоту и строгость, а также, где  это  только  возможно,  делать  их  более

соответствующими  нашим желаниям и склонностям, то есть в корне подрывать  их

и лишать всего их достоинства, что в конце концов  не  может  одобрить  даже

обыденный практический разум”[2, т.4, ч.2,  с.240].  Кант  знает  и  “другую

диалектику, которая  возникает в обычном  нравственном  сознании,  тогда  оно

развивает  свою  культуру  и  восходит  к  практической   философии,   чтобы

избавиться от  двусмысленности,  рассматривающей  нравственные  принципы”[2,

т.4, ч.2, с.242].

      Для Канта нравственное начало  сводится лишь к  субъективному   сознанию

долга. Долг есть долг —  чистый долг, исполнять его следует единственно   из

уважения к  нему. Обосновывая  это  требование  Кант  апеллирует  к  совести.

Действительно,  совесть  человека  является  наилучшим  судьей  в   вопросах

морали,  высшей  способностью  нахождения  моральной  истины   и   выработки

правильного решения  и подлинно  нравственной  точкой  зрения,  если  она  не

только субъективна, но и соединена  со  знанием  объективной  истины.  Но  у

Канта, как  это  видно  в  “Критике  чистого  разума”,  совесть  как  раз  и

появляется там, где голос разума умолкает, где  мышление  не  справляется  с

познавательными проблемами. Так что совесть у  Канта уже  в  своем  появлении

по необходимости  оказывается субъективной. В учении  Канта  понятие  совести

неразрывно связано  с дуализмом его философской системы,  которым  проникнута

вся человеческая жизнь и который он подчеркивает,  различая  антропологию  и

антропономию. Но этот дуализм  не  умаляет  значение  нормативно-критических

принципов для  реального поведения человека, и  побуждения  совести  являются

необходимой   составной   частью   характеристики    личности.    Деятельный

практический  разум, рассматриваемый Кантом в  учении о добродетели,  несет  в

себе сознание “внутреннего судилища”, которое и  есть совесть.  Это  сознание

выражается в  изначальных моральных задатках и выводах разума,  в  идеальных,

часто основанных на религиозной вере целях и, наконец, в разумном  волнении,

то есть в  моральном принципе или  основоположении  разума,  сформулированном

Кантом еще  в 1788 году в “Критике практического разума” и  легшем  в  основу

“Метафизики нравов”. В кантовском учении наряду с  эстетической  и  разумной

потребностью  человека в совести имеет значение и сфера  религиозного  опыта,

своего рода “религиозно-совестливая” установка. Речь идет  о  первоначальных

задатках моральности, в которых склонности, порыв к  действию, само  действие

требуют воления, не обходящегося без совести;  временные  ступени  выражения

этих задатков, а также формы их осознания (смутная, отчетливая и религиозно-

верующая) придают учению о совести  законченный  вид.  Учение  о  совести  —

это, по сути  дела,  учение  о  благе,  имеющем  всеобщее  значение;  это  —

деяние, воля и  сознание морального человека.

       Принцип  “уважения  к   моральному   закону”   является   сердцевиной

кантовской  этики,  поскольку  в   нем   открывается   измерение   гуманного

поведения. Только личность, согласно Канту,  может  выражать  это  уважение,

которое является априорным  чувством;  осознание  этого  уважения  идентично

осознанию законообразного долга и имеет  характер  необходимой  всеобщности.

Уважение  к  закону  есть  единственная  движущая  сила  морального   долга.

Человек, по Канту, не  просто  разумное  существо,  он  призван  побуждаться

разумом к  моральному  поведению,  что  выражается  в  почитании  морального

закона. Казалось бы, здесь нет  речи  о  личном  стремлении  к  счастью.  Но

противоречие  долга  и  стремления  к  счастью  —   лишь   кажущееся.   Кант

преодолевает  его, утверждая, что счастье отдельного  человека  и  блаженство