Философия Канта периода 1769-1771 годов

2.Философия  Канта периода  1769-1771 годов.

Главный источник наших знаний о философии Канта  периода 1769-1771 годов - диссертация 1770 года "О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира". Диссертация завершает большой этап кантовской философии. В ней сфокусированно немалое количество вопросов и проблем, занимавших Канта в предшествующие десятилетия, начиная с сороковых годов XVIII века. Вскоре обнаружится, что это обстоятельство весьма затрудняет выявление смыслового ядра диссертации. На первый взгляд, впрочем, кажется, что ее структура достаточно ясна и вычленить основные идеи не очень сложно. Кант начинает с того, что проводит четкую границу между чувственностью и рассудком, а также феноменами и ноуменами (2: 285-286). Чувства представляют нам предметы “так, как они являются” (uti apparent), рассудок “такими, какие они есть” (sicuti sunt). Затем Кант последовательно излагает основные положения, касающиеся формы чувственно воспринимаемого (2: 292-304) и интеллигибельного (2: 304-309) мира. В заключение Кант размышляет о пользе четкого разграничения чувственности и рассудка для установления надежного метода в метафизике (2: 309-320).

Логично предположить, что разделы, в которых обсуждаются  общие принципы чувственно воспринимаемого  и интеллигибельного мира являются взаимодополняющими частями системы  и имеют равный вес для Канта. Более тщательное рассмотрение этого  вопроса, однако, приводит не столько  даже к противоположным, сколько  к странным результатам.

Первое, что обращает на себя внимание: если в разделе  о форме чувственно воспринимаемого  мира Кант излагает свои новейшие открытия, устанавливающие (трансцендентальную) идеальность пространства и времени, то в разделе о форме интеллигибельного  мира на поверхности оказываются  самые архаичные пласты кантовской философии, темы, подробно разработанные  уже в первой работе Канта "Об истинной оценке живых сил" в 1746 году. Удается ли Канту согласовать  старое с новым?

Присмотримся  к содержанию упомянутых разделов. В том, где речь идет о формах чувственно воспринимаемого мира, Кант приводит аргументы, доказывающие, что пространство и время не являются ни отношениями  между вещами (точка зрения, близкая  Лейбницу - 2: 296, 300), ни самими по себе существующими  абсолютными реальностями (позиция  Ньютона и его последователей 2: 296, 300), а суть не что иное, как  чистые созерцания (2: 294, 298-299), субъективные формы чувственности (2: 295-296, 300). Большая  часть изложенных в диссертации  аргументов в пользу идеальности  пространства и времени почти  в неизменном виде перешла в учение о чувственности "Критики чистого  разума".

Между тем, еще  за несколько лет до диссертации  Канту была близка именно позиция  Лейбница по отношению к вопросу  о природе пространства и времени. Наиболее ярко эта точка зрения высказана  Кантом в "Новом освещении первых принципов метафизического познания" (1755; см. 1: 308-309) и "Физической монадологии" (1756), но она отчетливо прописывается  им и в заглавной работе шестидесятых годов "Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики" (2: 211). Суть этой кантовской позиции в том, что  пространство не должно представляться существующим независимо от находящихся  в нем субстанций, так как оно  есть, собственно, только отношение  этих (простых) субстанций друг к другу. То же можно сказать и о времени. Кант, правда, считал, что подобное отношение  вполне можно трактовать как реальное, а не идеальное, и поэтому пытался  избавиться от лейбницевского понятия  предустановленной гармонии (см. 1: 310).

Переход Канта  на новую позицию подробно проанализирован  в исследовательской литературе. Ключевую роль сыграло изучение им в 1768 году проблемы "неконгруэнтных подобий". Кант выяснил, что чувственные  отношения в пространстве не могут  быть полностью описаны рассудком. Поскольку пространство и чувственное  вообще трактуются в лейбницевской  парадигме в качестве "спутанного" рассудочного (см. 2: 288-289; А 43-44 / В 60-61) - рассудок мыслит точно так же, как вещи составляют пространство: из элементов, - то невозможность сведения отношений  в пространстве к законам рассудка означала для Канта неизбежность отказа от старого понимания пространства. Он вынужден был признать его самостоятельную  реальность, или, другими словами, постулировать  абсолютное пространство (2: 275-276). Однако ньютоновская теория абсолютного пространства всегда казалась Канту неубедительной (см. 2: 300). Поэтому некоторое время  он, судя по всему, находился в тупике. Но уже 1769 год "дал сильный свет" (см. Kant I. Kants Gesammelte Schriften. Berlin, 1910 - ; Akademieausgabe, Bd. 18, S. 69, в дальнейшем - XVIII: 69). Кант решил  в целом признать теорию абсолютного  пространства (а с ним и времени), но рассматривать его не как самостоятельную  реальность, а как субъективную форму  чувственности (ср. XVII: 636-642).

Любопытно, однако, что инициировавший этот переход  аргумент, отталкивающийся от существования "неконгруэнтных подобий" (такие "подобия" могут быть получены в результате зеркальных проекций большинства  предметов), не вошел в центральный  блок доказательств субъективной природы  пространства, представленный в диссертации 1770 года, и был полностью исключен из "Критики чистого разума". Этот аргумент вновь появляется, причем в качестве едва ли не решающего, только в "Пролегоменах" (4: 40-42). Позиция  же Лейбница и в диссертации, и  в "Критике" опровергается указанием, что при отрицании субъективной природы пространства геометрия  не могла бы быть аподиктической наукой, какой она на деле является (1), так как геометрия это наука о пространстве, и если пространство сводится к отношениям между вещами, как считали последователи Лейбница, то все эти отношения могут быть даны только вместе с вещами, т.е. a posteriori, а опытное знание, которым была бы в таком случае геометрия, не может быть аподиктически истинным (2: 300-301; А 40 / В 57).

Этот аргумент может показаться убедительным, а  между тем он имеет смысл лишь в том случае, если заранее допускается, что чувственные, или пространственные, отношения принципиально не сводимы  к рассудочным. Если же вместе с Лейбницем  утверждать, что чувственность - это  спутанный рассудок, то по определению  окажется, что аксиомы чувственности  и, в частности, геометрии могут  быть в конечном счете дедуцированы из закона тождества как фундаментального принципа рассудка, вне зависимости  от того, даны пространственные отношения a priori или a posteriori. Не удивительно поэтому, что до принципиального разведения чувственности и рассудка в 1768 году Кант не принимал во внимание аргументы, подобные тем, которые в диссертации 1770 года и в "Критике чистого  разума" привлекаются им же для опровержения позиции Лейбница и его сторонников.

Рассмотрение  эволюции кантовских представлений  о природе пространства и времени, как выяснится, имеет прямое отношение  к оценке значимости другого и, казалось бы, важнейшего раздела "О принципе формы интеллигибельного мира" диссертации Канта. Его содержание, вкратце, сводится к следующему. Кант ищет ответ на вопрос "как... возможно, чтобы многие субстанции находились во взаимной связи и таким образом  относились к одному и тому же целому, которое называется миром" (2: 304). Дело в том, что хотя из существования  какой-либо субстанции можно заключить  о наличии причины ее существования (2: 305), но непосредственное умозаключение  о том, что эта субстанция находится  во взаимодействии с другими субстанциями, а не существует совершенно изолированно от них, невозможно (там же). Если же взаимодействие между субстанциями действительно имеет место - о чем мы знаем a posteriori - то надо найти его основание.

Кант считает, что необходимым, и, вероятно, достаточным  условием взаимодействия субстанций (2: 306-308) является наличие у них одной  общей причины (там же). Доказательство ведется от противного. Во-первых, взаимодействие необходимых субстанций невозможно: "зависимость не согласна с понятием необходимого" (2: 305). Далее, если бы причинные  ряды, определяющие существование всех случайных субстанций, восходили  к разным первопричинам, имеющим  необходимое существование, то эти  случайные субстанции, по основаниям, аналогичным предыдущему случаю, тоже не могли бы взаимодействовать  друг с другом (2: 306). Итак, по мнению Канта, есть два условия, единственно  при которых возможно взаимодействие субстанций: субстанции должны быть случайными и иметь общую необходимую  причину, т.е. бога.

Как уже упоминалось, подобные рассуждения можно встретить  уже в самой первой работе Канта (см. 1: 308-309). Связь же между ними и  представлениями Канта о природе  пространства ярче всего обнаруживается при анализе ответа Канта на возражения, которые естественно возникают  при рассмотрении его аргументации. Кант пытается объяснить возможность  взаимодействия субстанций на основе допущения общей им необходимой  причины. Но не является ли пространство тем условием, которое создает  возможность взаимодействия субстанций? Этот вариант кажется более простым  и убедительным, нежели тот, который  предлагает Кант. Причины несогласия с ним Канта очень показательны. Кант утверждает, что само пространство есть не что иное, как созерцательно  данное отношение между субстанциями (2: 304), и оно поэтому не может  корректно рассматриваться в  качестве самостоятельного принципа. Вопрос о возможности взаимодействия субстанций может быть поэтому сформулирован  и так: как возможно пространство (там же)? Это кантовское замечание  хорошо вписывается в контекст работ, созданных на ранних этапах его философского развития, ибо оно имеет смысл  лишь при допущении, что принимается  лейбницевская концепция пространства, сводящая его к отношениям между  субстанциями, а Кант как раз и  поддерживал Лейбница в этом вопросе  вплоть до конца шестидесятых годов.

Но ведь представления  Канта о пространстве в 1770 году радикально изменились! Теперь он считает, что  пространство не может быть редуцировано к отношениям существующих в нем  субстанций и обладает самостоятельным  статусом в качестве субъективной формы  чувственности. Раз так, то прежнее  возражение Канта относительно того, что пространство не может быть принципом, объясняющим возможность взаимодействия субстанций, должно утратить силу и, соответственно, пространство могло бы рассматриваться  им в качестве такого принципа, значимого, по крайней мере, для доступных  внешнему созерцанию субстанций. В  черновых набросках позднего периода  Кант эксплицирует такую возможность: "В чувственном мире благодаря  пространству уже имеется условие  взаимодействия" (XVIII: 416), но он вполне мог бы вынести подобное суждение и в 1770 году, ведь в третьем разделе  диссертации Кант опирается именно на эту интуицию. Между тем, в разделе "О принципе формы интеллигибельного  мира" диссертации 1770 года Кант воспроизводит  старые аргументы, предполагающие истинность потерявшей силу концепции (см. 2: 305).

Разрешать этот парадокс, однако, нет необходимости (хотя вместо него придется иметь дело с другой трудностью). Кант сам подводит читателя к тому, что в разделе  о форме интеллигибельного мира он будет придавать пространству "возможно большую реальность", т.е. будет пользоваться своей старой концепцией пространства. В первом параграфе этого раздела, после  изложения позиции тех, кто считает  понятие пространства достаточным для объяснения возможности взаимодействия между субстанциями (2: 304-305), он замечает, что "не говоря уже о том, что это понятие <т.е. пространство>, как уже было доказано, скорее касается законов чувственного познания субъекта, чем условий самих объектов, если и придать ему возможно большую реальность, то все же оно указывает лишь на созерцательно данную возможность координации, а поэтому остается открытым вопрос, решить который может только рассудок: на каком принципе покоится само это отношение всех субстанций, которое, если его рассматривать созерцательно, называется пространством " (2: 304). Далее Кант пишет, что речь в данном разделе будет идти о субстанциях вообще, без различия, материальные они или нет (2: 304-305). Однако если бы он учитывал здесь свое новое понимание пространства, то не смог бы подвести все субстанции под одну рубрику, так как материальные и нематериальные субстанции имели в этом случае разные принципы взаимодействия: первые пространство, вторые – высшее существо. И если все же настаивать, что Кант не отказывается тут от новой теории пространства, то придется трактовать все рассуждения из четвертого раздела как имеющие отношение исключительно к нематериальным субстанциям.

Однако в схолии к тому же разделу Кант дает понять, что изложенные в нем аргументы  были связаны с "законами чувственного созерцания" (2: 308), т.е. с пространством. Более того, если бы Кант вел речь о нематериальных субстанциях, он не смог бы интерпретировать свое заключение от их взаимодействия к необходимой  интеллигибельной причине последнего как достоверный вывод - ведь мы не знаем, взаимодействуют они, или  нет. Но Кант определенно указывает  на аподиктический характер аргументации в разделе о форме интеллигибельного  мира (там же). Значит, он отталкивается  от несомненного факта взаимодействия пространственных субстанций.

Итак, в четвертом  разделе диссертации Кант говорит  даже не о субстанциях вообще, а  прежде всего об интеллигибельной причине  взаимодействия материальных субстанций. При этом он сознательно воспроизводит  свою старую концепцию пространства, создавая громадные трещины в  тексте. Но почему Кант идет на противоречие с самим собой? Ответ на этот вопрос надо, по-видимому, искать за пределами  философии. Весной 1770 года, после назначения Канта ординарным профессором логики и метафизики Кенигсбергского университета, ему потребовалось быстро написать очередную диссертацию (четвертую  и последнюю; защита состоялась 21 августа), относительно которой предполагается, что она должна иметь систематический  характер. Предпосылки для создания всеобъемлющей системы метафизики в это время у Канта уже  есть их дало сделанное им за год  до диссертации открытие идеальности  времени и пространства, которое  позволило четко разделить мир  феноменов и ноуменов и тем  самым набросать как бы схематичный  план будущего здания метафизики. Однако если "феноменология" была уже  практически готова к 1770 году, то к  исследованию общих принципов формы  интеллигибельного мира, учитывающему открытие 1769 года, Канту еще только надо было приступать. Но Кант, вероятно, не хотел оставлять пустот в диссертации  и принял решение заполнить их своими старыми аргументами, не забыв  предупредить читателя об этом.

Композиционные  особенности диссертации Канта  заставляют вспомнить знаменитую "компиляционную" теорию "Критики чистого разума", созданную в свое время Э.Адикесом, Х.Файхингером и Н.К.Смитом (2). Согласно этой теории, "Критика чистого разума" была в спешке составлена Кантом из созданных в разное время фрагментов, порой плохо стыкующихся друг с другом. И хотя по отношению к "Критике" эта гипотеза давно уже растеряла авторитет, мы видим, что она с успехом применима к анализу диссертации 1770 года.