Суд и процесс по судебнику 1947 г.

     Имея  объединительную,  централизаторскую  задачу,  Судебник  вобрал  в  себя массу  законодательных  норм,   разбросанным   по   отдельным   грамотам и юридическим  актам.  При  этом  Судебник  часто  видоизменял  нормы   других памятников,  например  ПСГ,  зачастую  извращая  их,  что,  по  мнению  В.Н. Латкина,  являлось  результатом  "низкой   степени   юридического   сознания московских  дьяков".  Судебник,   считал   Латкин,   стоит   ниже   вечевого законодательства   Пскова.   Поскольку   новых   статей    (о    лихоимстве, лжесвидетельстве, отказе в правосудии и некоторых  других)  мало,  постольку "Судебник - свод не новых, а старых узаконений"[5, с. 39-42].  Как право,  подавившее законодательство областей и соединившее под своей рукой начала всех прав,  в них существовавших, оценивает "московское право",  то  есть  Судебник,  А.А. Сухов[6, с. 511]. Интересно подошёл к вопросу об источниках Судебника Д.М.  Мейчик.

     Считая  невероятным, чтобы Москва заимствовала что-либо из  вольных  городов, он рассматривал ПСГ только как литературное  пособие,  справочный  материал, но отнюдь не руководящий источник[7, с. 31-54]. Наряду с этим была высказана и другая точка зрения. Впервые отметив значительное отличие Судебника 1497 г. от  РП, Строев и Калайдович объяснили это не  чем  иным,  как  заслугою  Ивана  III, проявившего  стремление  к  ограничению  судебной  власти   кормленщиков   и обязательному утверждению князем решений по наиболее важным  делам.  Это  же повторили С. Смирнов и Н.Л. Дювернуа. По мнению последнего, Судебник  был не столько продуктом развития права, сколько сборником разнообразных  указов и  пошлин  великого  князя.  В.И.  Сергеевич  полагал,  что  Судебник  своим источником имел как современное право,  так  и  древнее,  начиная  с  РП.  В качестве источника Судебника он называет и Кормчую книгу.

     Вопрос  о влиянии иноземного права  на  Судебник  также  явился  предметом споров в дореволюционной литературе. Ещё Н.М. Карамзин, открывший  совместно с  К.Ф.  Калайдовичем  Синодальный  и  Рязанский  списки  Кормчей  книги и использовавший её в своей "Истории...", считал,  что до  издания Судебника "гражданским уложением в случаях,  не  определённым  российским   правом, служила у нас Кормчая  книга".  О  значении  Кормчей  книги  как  одного  из источников русского  права  говорил  и  С.М.  Шпилевский.  Верный  концепции "всеобщего закрепощения",  он   рассматривает   централизацию   Московского государства как установление  крепостного  права  для  всех  сословий,  чему содействовало влияние  византийских  законов  и  обычаев.  Подчёркивая,  что Кормчая книга имела в русской земле значение и силу  действующего  права  не только в сфере церковных, но и светских судов, Н.П. Загоскин также  полагал, что она должна быть отнесена к числу источников Судебника.

     Расценивая  Судебник как памятник преимущественно  процессуального  права, дореволюционная  историография,  однако,  весьма  по-разному  оценивает  его значение. Так, А.Ф. Рейц, П.Н. Чеглоков,  Н.Л.  Дювернуа,  В.М.  Грибовский, М.А. Дьяконов, В.Н. Латкин и др., отмечая  "бедность  и  сумбур"  содержания Судебника 1497 г. и факт последующего включения его в Судебник 1550  г., не придают   ему   значения   самостоятельного   правового   памятника.    Н.Ф. Рождественский, М.М. Михайлов, П.Н. Мрочек-Дроздовский  видят  его  значение лишь в том, что это акт, определивший устройство судебной части в  Москве  и обусловивший необходимость появления  более  подробного  Судебника  1550  г.

     М.Ф.  Владимирский-Буданов,  Н.П.  Загоскин,  В.И.   Сергеевич   расценивают Судебник 1497 г. как первый, хотя и неудачный опыт кодификации,  значительно улучшенный последующим Судебником.

     Считая,  что  главное  внимание  законодателя  при   составлении   обоих Судебников  было  обращено  на  устройство  судов,  Н.В.  Калачёв  видит   в Судебнике 1497 г. "без сомнения, первый  письменный  кодекс,  обнародованный для  всей  России  от  имени  верховной  власти,  кодекс  в  высшей  степени примечательный,   как   памятник,   основанный   на   прочном    утверждении самодержавия в нашем обществе, как краеугольный  камень  всего  последующего развития  письменного  законодательства"[8, с. 52-55].  Также высоко  оценивает этот Судебник 1497 г. Ф.М. Дмитриев. Он подчёркивает, что  составитель  Судебника имел в качестве своей особой задачи отражение общих норм о судоустройстве  и судопроизводстве и подчинении  местного  суда  центральному.  Именно  это  и составляет "эпоху в истории нашего  суда...  Сохранив  казуистическую  форму закона,  вышедшего  из  сферы  московской  практики,  он  вскоре  становится законом для всей России, служа вспомогательным источником права для  всякого областного  суда,  для   всякой   уставной   грамоты.   Это   первое   общее законодательство в географическом смысле, но только в географическом. В  нём беспрестанно проглядывает порядок, сложившийся для одного, небольшого  удела и потом применённый к целому государству"[9, с. 11].

     В советской историко-юридической  литературе наиболее крупные  специальные исследования Судебника 1497 г. принадлежат С.В.  Юшкову  и  Л.В.  Черепнину. Точки  зрения  учёных  об  источниках  и значении  Судебника   в   основном совпадают.

     Первым, кто отметил неправомерность  нигилистического отношения дворянско-буржуазной  историографии  к  Судебнику  1497  г.,  был  Юшков.  Подчёркивая значение этого  Судебника  как  первого  опыта  московской  кодификации,  он глубоко исследовал его происхождение, источники, содержание.  В  отличие  от буржуазных  учёных  С.В.  Юшков  связывал  рассмотрение  этих   вопросов   с развитием  феодализма  и  созданием  норм  единого  русского  права.   Такая трактовка Судебника была  нацелена  против  имевшегося  в  буржуазной  науке мнения о том, что вплоть  до  XVII  в.  происходило  узаконение  обычая  как единственно "творческой" сил, исключавшей классовый характер права. С  точки зрения   С.В.   Юшкова,   централизация    территориальная    предопределила централизацию  законодательную.  Однако   господствовавшая   в   20-е   годы концепция "торгового капитализма" при определении  общественно-политического строя России периода XIV-XVI вв. оказала влияние  и  на  труды,  посвящённые проблемам   юридического   оформления   процесса    ликвидации    феодальной раздробленности и  образования  единого  Российского  государства.  Судебник 1497 г. трактуется  С.В.  Юшковым как памятник  права,  регламентировавший определённые  социальные  сдвиги  на  пути  замены  феодальных  общественных отношений отношениями "торгового капитализма"[10, с. 35].

     Судебнику Ивана  III  посвящается  в  работе  Л.В.  Черепнина  о  русских феодальных  архивах  XIV-XV  вв.  большая   глава,   являющаяся   фактически специальным монографическим исследованием этого  документа.  Солидаризируясь в основном с С.В. Юшковым по  вопросам  об  источниках  Судебника,  а  также оценке ряда его  статей  и  значения  для  процесса  централизации  Русского государства,  Л.В.  Черепнин  предложил  иное  решение  проблемы   авторства Судебника 1497 г. Он пришёл к выводу, что составителем Судебника  не  был  и не мог быть сын боярский Владимир  Гусев  (этот  вывод  Л.В.  Черепнина  был позднее подтверждён А.Н. Насоновым), и предположил, что активное  участие  в создании Судебника принимали бояре - князья И.Ю.  и  В.И.  Патрикеевы,  С.И. Ряполовский, а  также  великокняжеские  дьяки  В.  Долматов,  Ф.  Курицын  и др.[11, с. 380-381, 384-385].

     Сформулированная Л.В. Черепниным общая характеристика Судебника  1497  г. как памятника, отражающего внутриклассовую  борьбу  феодалов,  но  в  то  же время  проводившего  линию   защиты   интересов   всего   класса   феодалов, заинтересованных   в   удержании   в   узде   эксплуатируемого   большинства непосредственных производителей, отражает классовый смысл Судебника.

     А.А. Зимин уделяет специальное  внимание  "общерусскому  судебнику"  1497 г.,   прослеживая   изменения   экономической   жизни,   классовой  борьбы, общественно-политической  мысли  России  на  рубеже  XV-XVI   столетий.   Он подвергает сомнению мнение Л.В. Черепнина  о  наличии  не  дошедших  до  нас особого  Судебника,  составленного  в  первой  половине  XV  в.  при   Софье Витовтовне, и особого "сборника" законов  по  земельным  делам  (около  1491 г.). Источниками последнего раздела Судебника 1497 г., считает  Зимин,  были нормы РП, ПСГ и  текущего  княжеского  законодательства,  особенно  уставные (Двинская и Белозерская) грамоты наместничьего  управления.  То,  что  нормы судопроизводства  создавались  на  основе   юридической   практике,   а   не общегосударственных уставов,  якобы  существовавших  до  издания  Судебника, "помогает  понять,  насколько большую работу  пришлось  провести   русским кодификаторам конца XV в."  Сравнивая  кодекс  Древней  Руси  -  Пространную Правду с Судебником 1497 г., основной проблемой которого  "была  организация судопроизводства на всей территории государства... и регламентация  судебных пошлин представителем, осуществлявшим суд  в  центре  и  на  местах",  Зимин вместе с тем признаёт, что  Судебник  1497  г.,  будучи  общегосударственным кодексом, является заметной вехой в истории русского законодательства[12, с. 122].

       Б.Д. Греков, связывая появление  Судебника  1497  г.  с  усилением  власти московского  государя  и  его  стремлением   к   ликвидации   сепаратистских тенденций удельных князей, обращает особое внимание  на  статьи,  отражающие правовое положение крестьян и холопов. Появление ст. 57  Судебника  1497  г. "О христианском отказе", так же как изменение по сравнению с РП  правового положения полных  и  докладных  холопов,  Б.Д.  Греков  объясняет  тем,  что хозяйство на Руси с конца  XV  в.  превращается  из  замкнутого,  оброчного, обслуживаемого главным образом трудом челяди,  в  большую  организацию,  где основным производителем стали крестьяне.  В  соответствии  с  этим  Судебник ограничивает источники полного холопства за  счёт  развития  кабального,  то есть долгового, и определяют положение всех категорий крестьян  в  отношении права  их  выхода.  Последний  ограничивается  установлением  единого  срока выхода и выплатой пожилого.

     Выяснение вопроса о пожилом дано в статье А.Л. Шапиро[13, с. 96-109].  Пожилое,  по его мнению, "являлось как раз той повинностью, какая соответствовала  формам земельной собственности и внеэкономического принуждения, господствовавшим  в России XV-XVI вв. Землевладелец не являлся тогда собственником крестьян,  но был  собственником  всех  земель,  находившихся в их  пользовании...   Для феодального   хозяйства   и   права   характерна   поэтому   ответственность крестьянина перед господином за состояние  своего  крестьянского  хозяйства. Тут-то  и  возникали  специфически  феодальные,  юридические  основания  для взимания пожилого при запустении двора".

     Характеристика  законодательства XV-XVI вв. о холопах  и  крестьянах  и,  в частности, Судебников 1497 и 1550 гг.  имеются  в  работах  Е.И.  Колычевой, В.М. Панеяха, Ю.Г. Алексеева.

       Судебник 1497 г. привлёк внимание иностранных исследователей. В  1956  г. во Франции и США вышли работы о Судебнике "царя Ивана III". Они основаны  на использовании русской дореволюционной и специальной советской литературы.

       Перевод  на  английский  язык  и  комментирование  Судебника   1497   г. осуществлял  Дьюи.  Автор  освещает  вопросы  принятия  и  содержания  этого Судебника, не затрагивая имевшихся в литературе полемических вопросов.

       Судебнику 1497 г. посвящена специальная  статья М.  Шефтеля.  Она   состоит из 3 частей - историческое введение, текст Судебника, переведённый  Шефтелем на французский язык, и комментарии к памятнику.  Воспринимая  установившееся в советской историографии мнение о том, что Судебник 1497 г., будучи  первым законодательным памятником, был составлен  не  только  для  одного  великого княжества Московского, но  для  всей  территории  Русского  государства,  М. Шефтель  оспаривает,  однако,  предположение  Л.В.  Черепнина  об  авторстве Судебника.  Но   критические   замечания,   сделанные    Шефтелем,    носят преимущественно формальный характер.

     Стоит   обратиться   к   свидетельствам   иностранных   дипломатов    и путешественников, побывавших в  России  в  XV-XVI  вв.  и  характеризовавших русское право как самобытное  и  обладающее  определённым  единством.  Павел Иовий Новокомский говорил о простоте законов по судебнику  1497  г.;  Ричард Ченслер,  находившийся  при  Московском  дворе  в  1553-1554  гг.,   отмечал преимущество русского законодательства перед  английским  уже  по  Судебнику 1550  г.  Он  особенно  одобрял  установленное  Судебником   право   каждого обиженного на непосредственное обращение в суд,  в  котором  "великий  князь постановляет решения по всем вопросам права", а также то, что в  отличие  от многочисленных английских статутов русские законы были кодифицированы.  Это, кстати,  выгодно  отличало  русское  право  XV-XVI   вв.   от   права   ряда западноевропейских стран.

     Заслуживает внимания предположение Л.В. Черепнина,  что  при  принятии  в 1532 г. в Германии общеимперского закона  -  "Каролины"  -  был  использован опыт кодификации русского права, поскольку первым лицом,  сообщившим  Западу о   существовании   Судебника   1497   г.,   был   Сигизмунд    Герберштейн. Кодификационные работы приобрели особый размах вскоре после возвращения  его из Москвы.

     Систематизация  русского права, начатая  с  Судебника  1497  г.,  являлась итогом всей предыдущей законодательной  деятельности  Русского  государства. РП к XV  в.,  как  и  полагало  большинство  исследователей,  утратила  своё значение. Первоначально С.В. Юшков тоже  считал,  что  РП  с  этого  времени перестала помещаться в различных  юридических  сборниках,  составляемых  для практического применения (например, в  Мериле  Праведном),  а  включалась  в летописи в качестве исторического памятника. Однако,  завершая  в  50-х  гг. многолетние исследование  текстов  древнерусских  юридических  источников  и списков  РП,  он  пришёл  к  выводу,  что  Сокращённая  редакция   РП   была переработана с учётом действовавших в XV в. норм  обычного  права.  Изучение Е.И. Колычевой этой редакции РП подтвердило высказанную С.В.  Юшковым  мысль о возможности отнесения её к числу источников, использованных  составителями Судебника. Изучая вопрос об источниках Судебника 1497 г., С.В. Юшков и  Л.В. Черепнин приходят к выводу, что при его  составлении  были  использованы  не только РП, ПСГ и уставные грамоты, но  и  разного  рода  жалованные  и  иные грамоты.  Большое   значение   имели   так   называемые   уставные   грамоты наместничьего управления. Например, дошедшие  до  нас Двинская  1397  г. и Белозерская 1488 г. уставные грамоты, в которых,  помимо  вопросов  местного управления  и  суда,  содержались  и  нормы  материального,  гражданского  и уголовного права. Действовало также местное  законодательство,  определявшее корм наместника, судебные и торговые пошлины,  уголовные  штрафы,  отношение наместника к суду центральному, а также  законодательство  присоединённых  к Москве  княжеств  и  земель.  Так,  помимо   известных   нам   Псковской и Новгородской Судных грамот, В.Н. Татищев упоминает  о  не  дошедших до нас ростовских и рязанских законах.