Отражение русского национального характера в языке

     С другой стороны, идея непредсказуемости  мира оборачивается не контролируемостью собственных действий. Русский язык обладает удивительным богатством средств, позволяющих снять с себя ответственность. Например, достаточно частотным в русской языковой практике является выражение «на всякий случай», описывающее следующее мироощущение: «произойти может всё, что угодно. А поскольку всего не предусмотришь, то лучше иметь в своем распоряжении различные дополнительные ресурсы». Таким образом, данное выражение объединяет две установки: желание перестраховаться и ощущение мира как чего-то нелогичного, непросчитываемого, в котором может случиться все что угодно, возникнуть любая непредвиденность - то есть именно те установки, наличие которых мы и предположили исходя из структуры русского языка. Будучи калькой французского “a tout hasard”, оно вошло в русский язык только в начале ХIX века; однако, поскольку данное выражение органично вписалось в русский язык, то логично предположить, что существовала потребность в единице, выражающей подобную установку.

     Так, именно этим мироощущением руководствовался Осип из «Ревизора» Гоголя, когда говорил: «Что там? Веревочка? Давай и веревочку, - и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно», - хотя в то время в обиходный русский язык выражение «на всякий случай» еще окончательно не вошло. Причем это выражение А. А. Мельникова считает в некотором роде оппозиционным русскому «авось». Оба они абсолютно идентичны по лежащему в их основе ощущению мира как бесструктурного, непредсказуемого образования: «важная идея, отраженная в авось, - это представление о непредсказуемости будущего: “все равно всего не предусмотришь”«, однако следующая установка в «авось» выступает противовесом к перестраховочному «на всякий случай»: коли мир таков, то «бесполезно пытаться застраховаться от возможных неприятностей».

     Одно  время эта установка была настолько  широко распространена, что Пушкин даже назвал ее «шиболетом народным». Если «на всякий случай» предполагает активные страховочные действия, то «авось» обосновывает пассивность субъекта установки, его нежелание предпринять какие-либо решительные действия (в частности, меры предосторожности) - не случайно в песне Булата Окуджавы, в которой речь идет о том, что король «веселых солдат интендантами сразу назначил, а грустных оставил в солдатах - авось ничего», установка на «авось» оправдывает не действие (интендантами срезу назначил), а отсутствие действия (оставил в солдатах). А.Д. Шмелев [19] приводит типичные контексты для «авось»: «Авось обойдется; Авось ничего; Авось рассосется; Авось пронесет; ср. также: Ну да ничего авось. Бог не выдаст, свинья не съест (И. Грекова)», - то есть в русском «авось» уверенность в нелогичности и поэтому непредсказуемости мира обосновывает беспечность субъекта данной установки, его отказ от принятия мер предосторожности. Однако установка «на авось», предлагая лишь один способ действия (если можно так говорить о пассивности) в условиях непростроенности и непредсказуемости мира, не могла удовлетворить всех носителей языка - это нашло свое отражение, например, в следующих пословицах: «От авося добра не жди», «Авось плут, обманет», «Авосьевы города не горожены, авоськины дети не рожены», «Кто авосьничает, тот и постничает» и др. Поэтому появление выражения «на всякий случай» вполне логично, ибо, с одной стороны, в нем содержится характерное для носителей русского языка ощущение мира как нелогичного и, как следствие, непредсказуемого, а с другой стороны, предлагается определенный стереотип действия в этой ситуации.

     То же осмысление мира содержится в выражениях «в случае чего» и «если что». В отличие от выражения «на всякий случай» они являются обстоятельствами не цели, а условия, однако, как и в случае с целью, эти обстоятельства столь же туманны. Хотя выражения «если что» и «в случае чего» могут использоваться и в качестве эвфемистического намека на известное адресату речи обстоятельство («если что - мы друг с другом не знакомы»), однако чаще всего они используются для туманного обозначения любой ситуации, в которой может оказаться полезным следовать данной инструкции («если что - заходи не стесняясь»).

     Более того, иногда неясным может остаться не только условие, о котором идет речь, но также и то, что именно должно произойти при реализации данного условия (как, например, в рассуждениях героини следующего отрывка: «У меня тоже есть братья: один боксер, а другой просто очень здоровый детина. И я всю жизнь пребывала в уверенности: если что, пожалуюсь братишкам, и… Дальше я даже не додумывала». А.Д. Шмелев [19] замечает, что выражения «если что» и «в случае чего» ставят в тупик лексикографов, и в результате в словарях они дают этим выражениям не слишком содержательное толкование (например, он рассматривает толкование этих слов в Малом академическом словаре. Поскольку установка, на которой основаны эти выражения, с моей точки зрения, формируется во многом языковой структурой русского языка, то в языках с иной структурой (а именно, с жесткой схемой предложения) может даже не быть соответствующих «мелких» слов, выражающих данную установку.

     Эту трудность иллюстрируют словари, переводящие  слова на какой-нибудь из иностранных  языков. Например, в Кратком русско-английском фразеологическом словаре оборот «в случае чего» истолковывается следующим образом: «Если возникнут непредвиденные сложности, неприятности, какая-либо опасность»; в качестве английских эквивалентов предложены “if anything goes wrong” и “in case the worst happens”. Однако обстоятельства, на которые указывает оборот «в случае чего», вовсе не обязательно опасные, сложные или неприятные (например: «В магазин идти лень. Гостей вроде не ожидается, а в случае чего - у меня припасены две бутылочки ликера»; это высказывание вовсе не подразумевает, что приход гостей говорящему как-то неприятен, и, следовательно, указанные в словаре английские выражения не могут служить переводными эквивалентами для этого оборота). По существу, данное выражение может подразумевать любые обстоятельства, в которых следование данной инструкции или использование данного ресурса может быть полезно, и оборот «в случае чего» в этом отношении не отличается от оборота «если что». Оксфордский словарь дает более удачный вариант перевода выражения «в случае чего» - «if anything crops up». Однако, по справедливому замечанию А.Д. Шмелева, и этот перевод дает лишь приблизительное представление о смысле анализируемого оборота, поскольку в нем в недостаточной мере отражена идея непредсказуемости будущего, составляющая самую сердцевину рассматриваемого русского выражения.

     Таким образом, «авось», с одной стороны, и обороты «на всякий случай», «в случае чего» и «если что», с другой, представляют собой две стороны одной медали, потому что в основе всех этих выражений лежит присущее русскому менталитету осмысление мира как неструктурированного, нелогичного и, следовательно, непросчитываемого образования. Разница между «авось» и остальными выражениями лишь в избираемой при таком положении вещей стратегии поведения. В первом случае это ориентация на беспечность: поскольку всё равно всего не предусмотришь, нет никакого смысла в том, чтобы пытаться как-то защититься от возможных неприятностей, а лучше просто надеяться на благоприятный исход событий. Однако при таком ощущении мира возможна и другая стратегия поведения, отражаемая в оборотах «на всякий случай», «в случае чего» и «если что»: желая как-то обезопасить себя в непредсказуемом мире, человек начинает предпринимать меры предосторожности, которые никак не диктуются трезвым расчетом и ориентированы на то, что произойти может все что угодно (тем самым он, фактически, надеется на то, что «авось» эти меры окажутся полезными, то есть, по сути, недалеко уходит от описанной нами первой стратегии поведения), а говоря о линии поведения в будущем, человек вынужден считаться с самыми невероятными и при этом четко не определенными возможными ситуациями, которые могут «в случае чего» возникнуть. Таким образом, нелогичный, неструктурированный, и, следовательно, непросчитываемый образ мира требует от своих носителей наличия в поведенческом сценарии ряда нелогичных, неконструктивных действий. 

2.3 Лексический состав  русского языка  как отражение  русской души 

       Характерной чертой современной гуманитарной науки является поиск смысловых и языковых доминант русской национальной личности. В качестве её важнейших атрибутов ученые выдвигают духовность (религиозность), соборность, всемирную отзывчивость, стремление к высшим формам опыта, поляризованность души. В иерархии философских, этических и психологических концептов первое место принадлежит аксиологическим концептам «Душа», «Любовь» и «Счастье».

     Словосочетание  широта русской души стало почти клишированным, но смысл в него может вкладываться самый разный.

       Прежде всего, широта - это само по себе название некоторого душевного качества, приписываемого русскому национальному характеру и родственного таким качествам, как хлебосольство и щедрость. Широкий человек - это человек, любящий широкие жесты, действующий с размахом и, может быть, даже живущий на широкую ногу. Иногда также употребляют выражение человек широкой души. Это щедрый и великодушный человек, не склонный мелочиться, готовый простить другим людям их мелкие проступки и прегрешения, не стремящийся «заработать», оказывая услугу. Его щедрость и хлебосольство иногда могут даже переходить в нерасчетливость и расточительность. Но существенно, что в системе этических оценок, свойственных русской языковой картине мира, широта в таком понимании - в целом положительное качество. Напротив того, мелочность безусловно осуждается, и сочетание мелочный человек звучит как приговор.

     Реже встречается иная, менее характерная интерпретация сочетания человек широкой души, когда его понимают как относящееся к человеку, которому свойственна терпимость, понимание возможности различных точек зрения на одно и то же явление, в том числе и не совпадающих с его собственной. Чаще в таком случае используют сочетание человек широких

взглядов (впрочем, здесь есть и некоторое  различие: человек широких взглядов

- это человек прогрессивных воззрений, терпимый, готовый переносить инакомыслие, склонный к плюрализму, иногда, возможно, даже граничащему с беспринципностью, тогда как человек широкой души в рассматриваемом понимании - это человек, способный понять душу другого человека, а поняв, полюбить его таким, каков он есть, пусть не соглашаясь с ним). Данное понимание сочетания человек широкой души встречается относительно редко, чаще оно говорит о щедрости, великодушии и размахе. Однако и широта в этом понимании также иногда приписывается «русскому характеру».

       Однако выражение широта души может интерпретироваться и иначе, обозначая тягу к крайностям, к экстремальным проявлениям какого бы то ни было качества. Эта тяга к крайностям (все или ничего), максимализм, отсутствие ограничителей или сдерживающих тенденций часто признается одной из самых характерных черт, традиционно приписываемых русским.

     Именно «центробежность», отталкивание от середины, связь с идеей чрезмерности или безудержности и есть то единственное, что объединяет щедрость и расхлябанность, хлебосольство и удаль, свинство и задушевность - обозначения качеств, которые (в отличие, напр., от слова аккуратность) в языке легко сочетаются с эпитетом русский.

     «Широк человек, я бы сузил», - говорил Митя Карамазов как раз по поводу соединения в «русском характере», казалось бы, несоединимых качеств.

       Наконец, о «широте русской души» иногда говорят и в связи с вопросом о возможном влиянии «широких русских пространств» на русский «национальный характер». Роль «русских пространств» в формировании «русского видения мира» отмечали многие авторы, Известно высказывание Чаадаева: «Мы лишь геологический продукт обширных пространств». У Н. А. Бердяева есть эссе, которое так и озаглавлено - «О власти пространств над русской душой». - Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля, - пишет Бердяев и продолжает: - В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков» [1]. В этом отрывке из Бердяева заметен отзвук известного высказывания Свидригайлова из «Преступления и наказания»: Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному. О «власти пространств над русской душой» говорили и многие другие, напр.: «В Европе есть только одна страна, где можно понять по-настоящему, что такое пространство, - это Россия» (Гайто Газданов). «Первый факт русской истории - это русская равнина и ее безудержный разлив <... > отсюда непереводимость самого слова простор, окрашенного чувством мало понятным иностранцу...», - писал Владимир Вейдле, известный русский литературный критик и искусствовед. Целый ряд высказываний такого рода собран в хрестоматии Д.Н. и А.Н. Замятиных «Хрестоматия по географии России. Образ страны: пространства России».

       Все названные выше факторы сплелись воедино и определяют причудливую «географию русской души» (выражение Н.А. Бердяева). Механизм влияния «широких русских пространств» на широту «национального характера» раскрывает Валерий Подорога: «Так, широта плоских равнин, низин и возвышенностей обретает устойчивый психомоторный эквивалент, аффект широты, и в нем как уже моральной форме располагаются определения русского характера: открытость, доброта, самопожертвование, удаль, склонность к крайностям и т.п.». И не удивительно, что эта «широта русской души» интересным образом отражается в русском языке и, в первую очередь, в особенностях его лексического состава.

     Русские слова и выражения, так или иначе связанные с «широтой русского национального характера», оказываются особенно трудными для перевода на иностранные языки.

       Многие из слов, ярко отражающих специфику «русской ментальности» и соответствующих уникальным русским понятиям, - такие, как тоска или удаль,- как бы несут на себе печать «русских пространств». Недаром переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» - это постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и не случайно во всем этом «что-то слышится родное». Часто, желая сплеснуть тоску с души, человек как бы думает: «Пропади все пропадом», - и это воспринимается как специфически «русское»

поведение. Именно «в метаниях от буйности к тоске» находит «безумствующее на русском языке» «сознание свихнувшейся эпохи» и поэт Игорь Губерман.

       Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Характерно замечание, сделанное в статье «Что русскому здорово, то немцу - смерть» («Iностранец», 1996, No17): «по отношению к русским все европейцы сконструировали достаточно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой русской душе, меланхолии и безудержной отваге; с другой стороны, из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства».

       На непереводимость русского слова тоска и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык (ср., например, замечания Р.-М.Рильке об отличии тоски от состояния, обозначаемого немецким Sehnsucht). Трудно даже объяснить человеку, незнакомому с тоской, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога», «гнетущая, томительная скука», «скука, уныние», «душевная тревога, соединенная с грустью; уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей.