Жизнь и творчество Мирры Лохвицкой

      Точная  причина смерти М. А. Лохвицкой осталась неясной. В биографических справках в качестве таковой обычно указывается  туберкулёз лёгких, но это не подтверждается ни одним из некрологов; напротив, в качестве основной болезни чаще упоминалась хроническая стенокардия. Современниками не раз высказывалось мнение, что кончина поэтессы была напрямую связана с её душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия её духа… Так говорили…», — писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская. 
 
 

Глава 2.

Анализ  творчества. 
 
 

      Ранние  стихи Мирры Лохвицкой не отличались формальной новизной, но, как впоследствии признавалось, «принципиально новым было в них утверждение чисто-женского взгляда на мир»; в этом отношении именно Лохвицкая считается основоположницей русской «женской поэзии» XX века, проложившей путь для А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой и других русских поэтесс. Как писал М. О. Гершензон, «стихотворения Лохвицкой не были оценены по достоинству и не проникли в большую публику, но кто любит тонкий аромат поэзии и музыку стиха, те сумели оценить её замечательное дарование…».

***

Хотела  б я свои мечты,

Желанья тайные и грезы

В живые  обратить цветы,-

Но... слишком  ярки были б розы! 

Хотела  б лиру я иметь

В груди, чтоб чувства, вечно юны,

Как песни, стали в ней звенеть,-

Но... порвались  бы сердца струны! 

Хотела  б я в минутном сне

Изведать  сладость наслажденья,-

Но... умереть  пришлось бы мне,

Чтоб  не дождаться пробужденья! 

      Природную музыкальность стиха поэтессы отмечал  и Вас. Немирович-Данченко: «Каждая строчка теплилась красивою, чисто южною страстью и таким проникновением в природу, какого не было даже у больших поэтов в почётном углу русского Парнас. Она уже и тогда в полной мере обладала техникой. Ей нечему было учиться у версификаторов, которых мы часто величали лаврами истинной поэзии. Она больше, чем кто-нибудь, отличалась музыкальным ухом и, пробегая по строкам взглядом, слышала стихи» 

ЛИОНЕЛЬ 

Лионель, певец луны,

Видит призрачные сны,

Зыбь  болотного огня,

Трепет  листьев и — меня. 

Кроют мысли  торжество

Строфы  легкие его,

Нежат слух, и дышит в них

Запах лилий  водяных. 

Лионель, мой милый брат,

Любит меркнущий  закат,

Ловит бледные  следы

Пролетающей звезды. 

Жадно пьет его душа

Тихий шорох  камыша,

Крики чаек, плеск волны,

Вздохи  «вольной тишины». 

Лионель, любимец мой,

Днем  бесстрастный и немой,

Оживает в мгле ночной

С лунным светом и — со мной. 

И когда  я запою,

Он забудет  грусть свою,

И прижмет  к устам свирель

Мой певец, мой Лионель. 

      О мистической стороне дара поэтессы писал и Вяч. Иванов. Отмечая цельность  поэтической натуры Лохвицкой, которая, по его мнению, являла собой редкий пример античной гармонии в современном человеке «…и к христианству относилась… с мягким умилением нераздвоенной, извне стоящей души языческой, откликаясь на него всею природной, здоровой добротой своей», он считал поэтессу не «вакханкой безумно-роскошных, безбожно-плотских вакханалий позднего язычества», но — «истинной вакханкой». Иванов писал: «В качестве вакханки истинной <она> таила в себе роковую полярность мировосприятия. Страсти отвечает смерть, и наслажденью — страдание. В той же мере, в какой вдохновляла поэтессу красота сладострастия, — её притягивал демонический ужас жестокости. С дерзновенным любопытством останавливается она над безднами мучительства; средневековье дышит на неё мороком своих дьявольских наваждений; исступленная, она ощущает себя одною из колдуний, изведавших адское веселье шабаша и костра». 

ЗАКЛИНАНИЕ 

Ты лети, мой сон, лети,

Тронь шиповник по пути,

Отягчи  кудрявый хмель,

Колыхни камыш и ель.

И, стряхнув цветенье трав

В чаши белые купав,

Брызни  ласковой волной

На кувшинчик  водяной.

Ты умчись в немую высь,

Рога  месяца коснись,

Чуть  дыша прохладой струй,

Звезды  ясные задуй.

И, спустясь к отрадной мгле,

К успокоенной  земле,

Тихим вздохом  не шурши

В очарованной  тиши.

Ты не прячься в зыбь полей,

Будь  послушней, будь смелей

И, покинув  гроздья ржи,

Очи властные смежи.

И в дурмане  сладких грез,

Чище  лилий, ярче роз,

Воскреси  мой поцелуй,

Обольсти  и околдуй!

 

      Признавая, что в стихах Лохвицкой «…билось сердце мятежное, ищущее, неудовлетворённое, отчасти языческое», Поселянин уточнял: «Но эта, по большей части физическая, страсть доходила и до высоких порывов самоотвержения». Лохвицкая, как он считал, невольно отдавшая «дань мистическим чаяниям того народа, среди которого родилась», всё же «в область онтологии… сумела внести самый возвышенный и поэтический элемент: любовь никогда не умирающую и расцветающую в полной и совершенной силе в вечности». Отмечалось, что это мнение особенно интересно тем, что принадлежит автору, прославившемуся духовными книгами по истории православия: «Характерно, что мистику любви Лохвицкой Поселянин не считает тёмной — он ясно видит её светлые стороны… <Его заметка> — хороший аргумент против зачисления поэтессы в ряды „жрецов тьмы“», — писала Т. Александрова. 

      2.1. Тема любви.

Поэзия Лохвицкой, изящная и колоритная, была посвящена почти исключительно романтическим чувствам. Строка: «Это счастье — сладострастье» стала своего рода девизом поэтессы, о которой некоторые критики говорили не иначе, как о «русской Сафо». «Теме женской любви подчинено всё её творчество; иногда встречаются исторические мотивы. Мастеровитые стихи богаты образами и сравнениями, их структура определяется параллелизмами, они не повествовательны, проникнуты романтикой, эротикой, в них выражается приятие мира как принцип — и по отношению к возлюбленному, и к смерти», — отмечал В. Казак («Лексикон русской литературы XX века»).

      В своих ранних произведениях поэтесса воспевала любовь как светлое  романтическое чувство, путь к семейному  счастью и радости материнства. Постепенно тематика её произведений сузилась; в жизнь её лирической героини вторглась «греховная страсть, вносящая в её душу разлад»; в любовной лирике появилась сюжетность. Возникновению над образом Лохвицкой ореола «вакханки» во многом способствовал её «литературный роман» с К. Д. Бальмонтом. 

***

Зачем твой взгляд, и бархатный, и жгучий,

           Мою волнует кровь -

И будит  в сердце силою могучей

           Уснувшую любовь? 

Встречаясь  с ним, я рвусь к тебе невольно,

           Но страсть в груди давлю...

Ты хочешь знать, как сладко мне и больно,

           Как я тебя люблю? 

Закрой  глаза завесою двойною

          Твоих ресниц густых -

Ты не прочтешь под маской ледяною

          Ни дум, ни чувств моих! 

      Последние годы творческой жизни М. Лохвицкой  были отмечены упадническими настроениями. Уже помещённое в III том стихотворение: «Я хочу умереть молодой, золотой закатиться звездой, облететь неувядшим цветком. / Я хочу умереть молодой… Пусть не меркнет огонь до конца, и останется память о той, что для жизни будила сердца» — было впоследствии признано «ясно-осознанной пророческой эпитафией». По мере роста популярности «русской Сафо» критика находила в её поэзии уже «больше искренности, чем нескромности». В IV томе, вышедшем в 1903 году, от недавней страстности не осталось и следа. Стихи с призывами к возлюбленному, написанные к этому времени, поэтесса сюда не включила. Зато здесь ощущается предчувствие близкой смерти; в некоторых стихотворениях Лохвицкая мысленно распрощалась с детьми, завещая им христианские идеалы и поиски пути «в сады живого Бога».

      М. Гершензон, прослеживая по сборнику «Перед закатом» (1907) пройденный поэтессой недолгий путь, отмечал: если в её ранних стихотворениях преобладал мотив, выраженный призывом: «Спеши, возлюбленный! Сгорает мой елей!», то в поздних вещах душа поэта словно бы стала «тише и глубже; за страстью, за красочным покровом бытия ей открылась таинственная связь явлений — точно раздвинулись стены и взор проник в загадочную даль». А. Измайлов писал, что Лохвицкой была «ведома тайна настоящей красоты, и она спела красиво, искренно и смело ту Песнь Песней, которую до неё на русском языке не спела ни одна поэтесса». 

      2.2. Значение.

      Мирра Лохвицкая, имевшая огромный успех  в конце 1890-х годов, к концу  жизни заметно утратила популярность: в её адрес были обращены «холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах». Последним отзвуком прижизненной славы Лохвицкой стало увлечение её творчеством Игоря Северянина, который в честь поэтессы назвал свою фантастическую страну «Миррэлия», но (согласно Т. Александровой) неумеренные восторги «короля поэтов» не способствовали адекватному пониманию её поэзии.

      В советский период имя Лохвицкой  было прочно забыто, как на родине, так и в русском зарубежье; критики уличали её в «ограниченности, тривиальности, салонности, вульгарности». В течение более чем девяноста лет стихи М. Лохвицкой не выходили отдельными изданиями. Широко растиражированным оказалось высказывание В. Брюсова: «Для будущей Антологии русской поэзии можно будет выбрать у Лохвицкой стихотворений 10—15 истинно безупречных…» (имевшее менее известное продолжение: «…но внимательного читателя всегда будет волновать и увлекать внутренняя драма души Лохвицкой, запечатлённая ею во всей её поэзии»).

      Положение дел стало меняться в 1990-х годах. Английский «Словарь русских женщин-писательниц» (1994) отмечал, что роль Лохвицкой в женской поэзии «всё ещё ждет взвешенной и справедливой оценки» и что её «влияние на современников и позднейших поэтов только начинает осознаваться». Американский славист В. Ф. Марков утверждал, что «её „жгучий, женственный стих“ определённо заслуживает внимания и реабилитации», и «именно Лохвицкая, а не Ахматова, „научила женщин говорить“». Он же назвал Лохвицкую «кладезем пророческих предвосхищений». Современные исследователи творчества поэтессы признают справедливость упрёка, касавшегося «узости» поэтического мира Лохвицкой, но отмечают несомненную глубину последнего. Как писал Вячеслав Иванов, «глубина её была солнечная глубина, исполненная света, и потому не казавшаяся глубиной непривычному взгляду». 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение. 
 

      Жизнь и творчество этой поистине замечательной  женщины побудили меня создать данную работу. Казалось бы, на первый взгляд ее судьба проста и ничем не примечательно, но при соприкосновении с ее творчеством становится ясно, что это не так.

      Великолепие ее поэзии забыто в широких массах уже более века, но на мой взгляд, весьма интересно узнать, откуда берет  свое начало поэзия Ахматовой.