«Записки охотника» Ивана Сергеевича Тургенева

По определению  А. И. Герцена, «Записки охотника» Ивана  Сергеевича Тургенева явились «поэтически  написанным обвинительным актом  крепостничеству». Маленькие рассказы и очерки, на которые сам он не возлагал больших надежд, принесли Тургеневу настоящую славу. Успеха не предвидели ни автор, ни издатель, но успех был необыкновенный. В статье "Взгляд на русскую литературу 1847" года Белинский писал, что в этой "маленькой пьеске" "автор зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему еще никто не заходил".

Антикрепостническая направленность «Записок охотника» проявляется прежде всего в тех рассказах, в которых непосредственно сопоставлены помещики и крестьяне. Таких рассказов немного, и в них основной общественный конфликт эпохи показан с особой силой. Это - «Бурмистр» (крестьяне и Пеночкин).

Читатели видят  в «Записках охотника» правдивое  отражение русского быта, жестокой эксплуатации народа.  

Отставной гвардейский  офицер Аркадий Павлович Пеночкин из рассказа «Бурмистр» получил традиционное «отличное» воспитание. В его доме все устроено на европейский лад. Он «культурно» эксплуатирует своих крестьян и так же культурно их наказывает. За то, что лакей подал ему неподогретое вино, Пеночкин, не повышая голоса, приказывает слуге: «Насчет Федора распорядиться...» Он не позволит себе ни ударить свою жертву, ни накричать на нее, но от этого не становится легче крестьянам. За помещика накажет его помощник — бурмистр. «Зверь — не человек; сказано: собака, пес, как есть пес», — говорят о нем жертвы.

Жестокость и  эгоизм помещиков, их самодурство и пренебрежение к народу, нежелание считать мужика человеком, роскошь и расточительство за счет ущемления жизненных интересов крестьян — все это тонко обличает писатель в «Записках охотника». Наибольшей глубины обобщения Тургенев достигает в обрисовке «гуманного помещика» Аркадия Павловича Пеночкина («Бурмистр»). Это либерал, претендующий на образованность и культуру, подражающий всему западноевропейскому: дом у него построен по плану французского архитектора, люди одеты по-английски. Но за всей этой показной культурой скрывается «мерзавец с тонкими манерами», как удачно о нем сказал В. Г. Белинский. 

Но автор показывает и первые ростки протеста, они еще  робкие и стихийные, и Тургенев предупреждает  о грядущих потрясениях; если помещики не одумаются, государство не изменит своего отношения к крестьянам.  

Худшие черты  наследует бурмистр Софрон, беззастенчиво  обирающий закабаленных им крестьян - "Бурмистр". Так формируются  в книге "групповые образы", вбирающие в себя общенациональные черты.

В поэтической  философии Тургенева люди составляют некое целое с природой, и потому надежда писателя на лучшее будущее  России связана с красотой и одухотворенностью  ее природы. Образ рассказчика, гуманного  охотника, как бы отодвинут в тень: он лишь сторонний наблюдатель или внимательный слушатель. Возникает иллюзия простоты и непосредственности рассказа. При этом мужик в "Записках охотника" в нравственном отношении уравнен с барином, а иногда оказывается выше его. Дворянство, однако, тоже представлено не только однозначно-отрицательными образами 

Очень рельефны взаимоотношения помещика из рассказа «Бурмистр» - гвардейского офицера  в отставке Аркадия Павлыча Пеночкина  – со своими крепостными. Пеночкину  народ представляется лишь невежественной и безликой массой. Этот пустой и морально ничтожный «гвардейский офицер в отставке» холодно-расчетлив и жесток по натуре. Хищничество – главная отличительная его черта. Оброк с крестьян он довел до такой степени, что сам удивляется, как они «концы с концами сводят».

Тургенев не впадает в преувеличения или  односторонность, говоря о Пеночкине, равно как не прикрашивает жизнь, рисуя образы крестьян, которым иногда присущи черты рабской приниженности  или дурные замашки господ, которым  они служат. Чудовищность рабства  была не в том, что добродетельные рабы находились во власти злодеев-рабовладельцев. Чудовищность этого порядка именно в том, что такие дела творятся заурядными людьми над другими тоже заурядными людьми.

Перекличка «термина» - «распорядиться» - с поркой буфетчика Васи дает ощущение того, что порка слуг была явлением самым обыденным. Отметим, при этом особо, как сказано, что камердинер, не посмевший произнести ни одного слова, «помялся на месте, покружил салфеткой». Это движение руки, в котором есть уже и ощущение предстоящей порки, очень точно выражает «немой» протест провинившегося.

Так же точно, увидев проезжавшего по деревне Пеночкина, «хромой старик» с бородой, начинавшейся под самыми глазами, оторвал недопоенную  лошадь от колодца, ударил ее, неизвестно за что по боку, а там уж поклонился». За что же этот старик так жестоко расправился со своей лошадью? Это было молниеносное психологическое ощущение того, что его самого будто вот-вот ударят. И он инстинктивно перенес этот удар на бедную конягу.

Да что –  старик! Вот, завидев барина, «мальчишки в длинных рубашонках с воплем бежали в избы, ложились брюхом на высокий порог, свешивали головы, закидывали ноги кверху таким образом весьма проворно перекатывались за дверь, в темные сени, откуда уже и не показывались».

Эта последняя «картина», несмотря на всю свою краткость, весьма выразительно дает ощутить всю глубину той пропасти, которая лежит между барами и крестьянством, но она также весьма любопытна и по тому, как она написана: мы положительно все это видим и слышим, как если бы сами были тому свидетелями. И все это достигнуто единственно предельной точностью в передаче отдельных черточек того, что происходит.

Еще более кратко, всего лишь одним глаголом Тургенев позволяет нам увидеть, как садился  на лошадь тучный староста, сын бурмистра: «Староста отвел из приличия лошадь в сторону, взвалился на нее и пустился рысцой за коляской, держа шапку в руке». [19, с. 152]. Этот глагол, о котором идет речь – «взвалился»: так и видишь это движение, как брюхо будущего седока скользит вверх по крутому боку лошади! В звукосочетании «взвалился» чувствуется тот «взволок» по дороге, который приходится преодолевать путнику. И вот это-то ощущение и делает этот простой глагол столь выразительным. И у самого Тургенева после того, как это движение «наизволок» завершено, как бы с легким сердцем возникает уже движение лошади, пустившейся «рысцой».

Про этого старосту сказано еще, как тот отвечал  на вопросы хозяина: «вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал». И еще как тот же староста стоял возле жаловавшихся крестьян «с разинутым ртом и недоумевающимися кулаками». Тут был барин, и тут были мужики, и его кулаки «недоумевали», почему же они все еще в бездействии…Точно также и сам Пеночкин, постепенно разгоревшись в разговоре с мужиками, «шагнул вперед, да, вероятно, вспомнил о моем присутствии и положил руки в карманы». Несомненно, что и у него «руки чесались», и он должен был также извиниться перед своим гостем.

В этом рассказе Тургенев открывает для нас ту «служилую» прослойку, которая зверски помогала барину высасывать соки из мужика, не забывая при этом, однако же, и себя. Таков, например, и староста Пеночкина и, в особенности, сам бурмистр, про которого один знакомый автору мужик из другого села выразился исчерпывающе кратко и точно: «Собака, а не человек; такой собаки до самого Курска не найдешь!»