Семейная жизнь Пушкина

   В курзале завода минеральных  вод на Черной речке давались  балы, и сестры там от души  веселились. Сергей Львович Пушкин  пишет после праздника в Перетгофе 1 июля: «Натали, говорят, была дивно хороша, и правда, после последних родов она стала красива, как никогда».

   В октябре 1835 года в семью  Пушкина впервые вошли сплетни. Кроме того, заболела Надежда  Осиповна. 26 октября поэт пишет в Тригорское своей приятельнице П.А.Осиповой: «Бедную мать мою застал я почти при смерти. <…> В этом печальном положении с огорчением вижу, что бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего. <...> Нельзя, конечно, сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть, это у отца моего кое-что есть, а вот у меня нет ничего. Во всяком случае, Натали тут ни при чем, и отвечать за нее должен я».

   В начале 1836 года увлечение  Дантеса женой поэта было светской  новостью. Как раз к тому времени  относятся два письма Дантеса  к Геккерну, в которых он признается, что «безумно влюблен» в даму, чей муж «бешено ревнив». А  через месяц произошло объяснение Дантеса с Натальей Николаевной. Вот так он рассказывает об этом своему приемному отцу: «...когда я ее видел в последний раз, у нас было объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня. Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, не знаю, дает ли его любовь, но невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку любимому и обожаемому, нарушить ради него свой долг; она описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто, просила у меня прощения, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы ей ответить. Если б ты знал, как она меня утешала, потому что она видела, что я задыхаюсь и мое положение ужасно; а когда она сказала мне, я люблю вас так, как никогда не любили, но не просите у меня большего, чем мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит, и я не могу быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как вы любите сейчас, моя любовь будет вашей наградой».

   Из писем видно, что жена  поэта, выслушав признания Дантеса, ответила ему, как Татьяна Ларина, отказом, поставив долг выше чувства. Очевидно и то, что он обещал  ей с уважением относиться  к ее «долгу». В письмах Дантес как будто заботится о репутации любимой женщины: не называет ее имени и просит Геккерна не пытаться выяснить, за кем он ухаживает. Но эта забота была лишь красивой позой. Он вел себя так, что его влюбленность сразу же стала достоянием молвы. Однако в это время даже друзья Пушкина не находили в поведении Дантеса ничего выходящего за рамки светских приличий. В начале 1836 года молва еще не стала сплетней.

   Весной 1836 года Пушкины выехали  на дачу на Каменном острове. Здесь 23 мая за несколько часов до приезда Пушкина, Наталья Николаевна благополучно родила дочь. Когда карета Пушкина подкатила к даче, жена его спала, и только на следующий день он поздравил ее и  отдал подарок Нащекина – ожерелье. После родов Наталья Николаевна долго не могла оправиться и больше месяца не спускалась из верхних комнат к гостям. «Вижу и кланяюсь с ней только через окошко»,- писал Вяземский жене.

   Сестры развлекались без  нее. Верховые прогулки с кавалергардами, среди которых был Дантес, продолжались  до 15 июня, когда кавалергардский полк выступил на маневры. Дантес, вероятно, успешно продолжал начатую еще летом двойную игру – ухаживал за Екатериной Гончаровой и не скрывал своих чувств к жене поэта. 

   26 июня Наталья Николаевна  первый раз в карете выехала  на прогулку. Сестры сопровождали ее верхом. На следующий день, 27 июня, крестили новорожденную Наталью Пушкину. Вечером был семейный праздник, а потом для жены и поэта и ее сестер началась привычная дачная жизнь: поездки в театр, прогулки верхом в сопровождении кавалергардов, которые продолжались вплоть до отъезда «прекрасных амазонок» в город. Уже 17 сентября Софья Николаевна Карамзина пишет своему брату о том, как прошел ее день ангела: «...получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время был грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штучки, что и прежде,- не отходя от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой в конце концов все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо!»

   4 ноября 1836 года в квартиру  Пушкина и дома шести ближайших  друзей городская почта доставила  конверты с письмами одинакового  содержания. На конверте значились  имя и адрес получателя, а внутри  было письмо, адресованное Александру Сергеевичу Пушкину. Такое письмо, не распечатывая, принес Пушкину В.А.Соллогуб. Но его содержание уже известно поэту. «Я уже знаю, что это такое,- сказал Пушкин Соллогубу,- я такое письмо получил сегодня же от Елизаветы Михайловны Хитровой: это мерзость против моей жены. Впрочем, понимаете, что безыменным письмам я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера, а не мое. Жена моя – ангел, никакое подозрение коснуться ее не может».

   Пасквиль пародировал грамоты  на пожалование орденов. Пушкин  избирался коадъютором (т.е. помощником) великого магистра ордена рогоносцев. Магистром ордена был назван Д.Л.Нарышкин – знаменитый рогоносец, муж любовницы Александра I М.А.Нарышкиной, женщины «красоты неестественной, невозможной».

   Анонимный пасквиль метил  не только в Дантеса, но и  в царя. Сам Пушкин говорил  П.В.Нащокину о Николае I, что тот, «как офицеришка, ухаживает за его женою: нарочно по утрам по несколько раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены». В обществе внимание, которое оказывал Император Наталье Николаевне, конечно же, было замечено. Намек Пушкин понял сразу.

   Получив пасквиль, он сразу  же решил освободиться от царских  «милостей» и 6 ноября написал министру финансов письмо, в котором просил разрешения погасить свой долг правительству за счет передачи в казну нижегородского имения. Тем самым он лишал своих детей единственной недвижимости, которая ему принадлежала.

   То, что пасквиль намекал на царя, а не на Дантеса, позволили Пушкину считать инициатором его создания Геккерна, который хотел разлучить Дантеса с Натальей Николаевной и был уверен, что «возмутительно ревнивый муж» увезет жену из Петербурга, пошлет к матери в деревню или уедет вместе с ней. Намек же на Дантеса несомненно должен был привести к дуэли.

   В тот же день у Пушкина  состоялось объяснение с женой. Она рассказала ему о ролях, которые играли во всей этой  истории Геккерн и Идалия Полетика. Последняя была ее близкой подругой. Современники и биографы отмечали, что Полетика ненавидела Пушкина и сохранила это чувство до самой смерти. Уже в старости она возмущалась, что Пушкину хотят поставить памятник в Одессе и собиралась поехать плюнуть на него. После дуэли она была полностью на стороне Дантеса. В письмах к нему и его жене в 1837-1838 годах она горячо сочувствует убийце поэта и злорадствует, что не оправдались надежды на посмертное издание сочинений Пушкина.

   Муж Идалии был приятелем  Дантеса по полку. 2 ноября 1836 года Полетика пригласила Наталью Николаевну к себе в Кавалергардские казармы. Когда та приехала, вместо хозяйки дома в комнатах ее встретил Дантес. Он клялся ей в любви и грозился застрелиться у нее на глазах. Неожиданный приход маленькой дочки Идалии прекратил эту сцену. О том, что было за несколько дней до встречи Натальи Николаевны с Дантесом, вспоминал Александр Карамзин: «Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он  (Дантес) умирает из-за нее, заклинал ее спасти его от сына, потом грозил местью; два дня спустя появились анонимные письма». «Эти письма,- писал потом Вяземский,- привели к объяснению супругов Пушкиных между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерна: она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть».

   4 ноября Пушкин отправил  вызов Дантесу на квартиру его приемного отца Геккерна. Дантес был дежурным по полку, и вызов попал в руки Геккерна.

   Родные Пушкина были в  смятении и попросили поэта  Жуковского помочь уладить дело  и не допустить дуэли. Начались  переговоры. В разговоре с Жуковским  Геккерн рассказал ему, что Дантес его побочный сын и что тот на самом деле любит не Наталью Николаевну, а Екатерину Николаевну, и намерен на ней жениться. Узнав об этом, Пушкин пришел в бешенство. Он знал, что Дантес ухаживал за Екатериной Гончаровой, чтобы вызвать ревность у ее сестры, был свидетелем его поведения, сам наблюдал, как «красивая наружность», «несчастная страсть» вызвали ответное чувство у его жены. После предложения Екатерине Гончаровой Дантес стал трусом, спрятавшимся за женскую спину от выстрела. После того, как в свете узнали о помолвке Дантеса, Пушкин посчитал, что ему он оплатил сполна: сделал посмешищем в глазах света, вынудив жениться на «ручке от метлы», как назвал Е.Н.Гончарову один из современников.

   Венчались Дантес и Екатерина  Гончарова 10 января. Невеста была на четыре года старше жениха, но в метрической записи она свой возраст убавила. Вместо 28 лет там было написано 26. Пушкин на свадьбе не был, а Наталья Николаевна приехала только на обряд венчания и сразу вернулась домой, не оставшись у Геккернов на ужин. Пушкин запретил жене бывать в доме у сестры и принимать у себя Геккернов.

   Казалось бы, все должно  было успокоиться, но в это  время поползла сплетня о связи  Пушкина с третьей сестрой  Гончаровой – Александриной, да  и Дантес не переставал оказывать Наталье Николаевне знаки внимания. Соллогуб вспоминает: «Дантес... встречаясь на балах с Натальей Николаевной, подходил к ней и балагурил с несколько казарменной непринужденностью. Взрыв был неминуем и произошел, несомненно, от площадного каламбура. На бале у гр. Воронцовой, женатый уже, Дантес спросил Наталью Николаевну, довольна ли она мозольным оператором, присланным ей его женой.- Мозольщик  уверяет,- прибавил он,- что у вас мозоль лучше, чем у моей жены». Каламбур строился на игре французскими словами cor – мозоль и  corps- тело. Бал у Воронцовых состоялся 23 января. Дантес мстил Пушкину за испытанное унижение и свой «казарменный» комплимент постарался сказать так, чтобы его слышали все окружающие. Дошел он и до Пушкина. «Вы принесли мне счастье» - очевидно, слова Пушкина, сказанные Дантесу. Его пошлые остроты, казарменный тон отвратили от него жену поэта и потому «принесли счастье» Пушкину.

   В день дуэли, о которой  почти никто не знал, С.Н.Карамзина  пишет брату Андрею о вечере  у Екатерины Николаевны Мещерской: «В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра. Натали опускает глаза и краснеет под жарким взглядом своего зятя,- это начинает становиться чем-то бОльшим обыкновенной безнравственности; Катрин (жена Дантеса) направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не остаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен. И если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству...».

   Потом 25 января был визит  старого Геккерна в дом Пушкина, который встретил его на лестнице. Между ними произошла громкая ссора. Именно после нее Пушкин написал оскорбительное письмо Геккерну. Дантесу ничего не оставалось, как вызвать Пушкина на дуэль.