Сатин

    Сатин - карточный шулер не боится ни жизни, ни смерти. Он потерял имя, работу, но он независим от обстоятельств, ценит  свободу: "Хорошо это - чувствовать  себя человеком!". Но Сатин к настоящему делу не пригоден. Слова Сатина, вселяющие  веру в человека, в его разум, только на пора подействовали на ночлежников, объединенных общей судьбой, выраженной тюремной песней: "Емне хочется на волю, но цепь порвать я не могу" Трагедия несбыточности надежд, напрасности слов, отражены в каждом герое. Бремя общего бессилия тащит на днище основание всех персонажей Горького.

    Другое  дело, что носителем истины является Сатин, картежник, шулер, сам отдаленный от того идеала человека, который он искренне и с пафосом провозглашает: "Человек! Это — великолепно! Это  звучит... гордо!" Ему противопоставлен Лука — добрый, сострадательный  и "лукавый", обдуманно навевающий "сон золотой" исстрадавшимся ночлежникам.

    Философию Луки отвергает Сатин: "Ложь- религия рабов и хозяев. Правда - бог свободного человека!". Из философии Луки Сатин берет веру в человека: "Человек - вот правда!", но без жалости. Сатин - философ, рассуждает о значении человека: "существует только человек, все же остальное - дело его рук и мозга", Порой он бывает циничен и именно тот самый цинизм обнажает ту грязища, с которой бок о бок живет и сам Сатин и все остальные обитатели.

    А по сути, все обитатели погребены  в этом месте заживо. Жалок и трагичен Актер, спившийся, забывший свое имя; раздавленная жизнью, терпеливо страдающая Анна, находящаяся при смерти, не нужна никому (муж ждет ее кончины как освобождения); умный Сатин, бывший телеграфист, циничен и озлоблен; ничтожен Барон, который "ничего не ждет", у него "все уже в прошлом"; равнодушен к себе и другим Бубнов. Беспощадно и правдиво рисует Горький своих героев, "бывших людей", описывает о них с болью и гневом, сочувствует им, попавшим в злободневный тупик. Клещ в отчаянии заявляет: "Работы нет... силы нет! Вот — правда! Пристанища... пристанища нету! Издыхать надо... вот она правда!.." Вот к этим, кажется, равнодушным к жизни и себе людям и приходит странник Лука, обращаясь с приветствием: "Доброго здоровья, народ честной!" Это к ним-то, отвергнутым, отрекшимся от всякой человеческой морали! К беспаспортному Луке у Горького отношение однозначное: "И вся философия, вся проповедь таких людей — милостыня, подаваемая ими со скрытой брезгливостью, и звучат под этой проповедью слова тоже нищие, жалобные". И все-таки хочется разобраться в нем. Так ли он нищ, и что им движет, когда он проповедует свою утешительную ложь, верит ли сам в то, к чему призывает, жулик ли он, шаИдеологом "человека на дне" выступает Сатин, с образом которого связано большинство концептуально значимых мотивов. Важнейшие из них намечены уже в первом действии: после бытовой "ретардации" возникает диалог Актёра и Сатина, строящийся опять-таки в поэтике "немотивированной коммуникации", а разговор об организме/органоне не только возрождает абсурдный спор Солёного и Чебутыкина о черемше и чехартме, но и вводит проблему памяти, точнее, утрату памяти — забвение слов из прошлой жизни, "умных" и неуместных "на дне": сикамбр, микробиотика и так дальше. Мизансцену можно понимать как "реплику" в ответ на страдания Ирины, младшей из трёх сестёр, по поводу того, как быстро забываются простые итальянские слова, при этом возникает мотивная аналогия, в подтексте содержащая не явную, но весьма значимую оппозицию: Сатин забыл важность сложных слов — Ирина не может вспомянуть самые простые, но эти "простые" слова — из итальянского языка. Так возникает представление об уровнях образования/памяти и, соответственно, уровнях забвения — проблема, чрезвычайно важная для Горького периода "На дне". 

    Любопытным  штрихом к этой "игре слов" видится  тот факт, что Сатин когда-то был  телеграфистом — Ирина тоже начала осуществлять свою мечту о работе на телеграфе. Телеграф в подобном контексте  можно трактовать как искусственную  связь между людьми посредством  передачи слов на расстоянии. Ещё более  характерно то, что у Сатина тот  самый факт его жизни — в  прошлом, по сюжетно непонятным причинам; Ирина же на наших глазах "стареет", тяжело переживая замену "живого" и непосредственного на "неживое", опосредованное и "ретардированное".

    Кульминацией  этой лингвистической трагедии умирания слов в сознании личности становится весьма ответственное для пьесы  Горького вообще и для образа Сатина в частности слово "трансцендентально", слово, проявляющее его тяготение  к философии. Завершением этой сцены  является знаменитая цитата из шекспировской  трагедии "Гамлет", в которой  Актёр играл когда-то могильщика. Так выстраивается любопытный шекспировский  подтекст, где Сатин ассоциируется  с тоскующим по действию принцем  Гамлетом, с его знаменитой репликой "Слова, слова, слова", а Актёр  — с могильщиком. У Горького погибнет не Сатин-Гамлет, а Актёр-могильщик, который уйдёт из жизни в тот  момент, когда поймёт, что ему  уже никогда не игрывать на сцене, в том числе того самого могильщика.рлатан, пройдоха или искренне жаждущий добра человек.

    По  сути, это контрмонолог Трофимова против монолога Сатина: Чехов-врач устами Трофимова говорит о необоснованности высокомерия человека, подчёркивая тем самым парадоксальность высоких речей человека, произносимых в ночлежке. Чехов-мыслитель, осознавая ограниченность нашего знания, допускает некое продолжение жизни после смерти, в неких неизвестных нам доселе чувствах и ощущениях, например, подобных тем, о которых мечтали три сестры: "…страдания наши перейдут в радость" (187–188), или Сонина надежда увидеть "небо в алмазах", или, наконец, треплевское предощущение "мировой души", в которую входят и оставшиеся девяносто пять чувств чеховских героев или более того самого автора. Таким образом, в центре полемики оказывается разный взгляд на человека.

    За  этими высказываниями стоят не только взгляды конкретных писателей, но и  философские концепции. У Горького имя значимого философа, видимо, табуировано, во всяком случае, не прописано. У Чехова в поздних драмах, среди  многих других имён, встречаются, безусловно, знаковые для того времени имена  Шопенгауэра и Достоевского в "Дяде Ване", Ницше — в "Вишнёвом саде".

    Шопенгауэра и Ницше связывают отношения  учителя и ученика, по крайней  мере, философия Ницше складывается под влиянием труда Шопенгауэра "Мир как свобода и представление". Шопенгауэр как тайный герой драматургии Чехова — в виде постановки проблемы — уже прописан (см. нашу статью: Философские аспекты в поэтике чеховской драмы (А.П.Чехов и А.Шопенгауэр) // Художественная литература в социокультурном контексте. Поспеловские чтения. М., 1997. С. 98–111). В данном контексте важно понятие "мировая воля", трансформировавшееся в чеховской "Чайке" в "мировую душу". При этом отказ от воли или, если точнее, подчинение её душе представляется нам принципиальным. Бессмысленность действия понял и оценил Войницкий, отказавшись от мысли о самоубийстве. Двойственность Раневской подобна двойственности Лопахина: она бросается спасать своего возлюбленного в Париже, отказавшись спасать имение. Видимо, в первом случае она видит эту вероятность, а во втором — нет. Спасение сада подобно тому, как это понимает Симеонов-Пищик, — иллюзия, а потому её свобода направлена не на поступок, а на отказ от него. Кто по-настоящему работающий герой в "На дне"? Не Сатин; как заметил ещё Ю.Юзовский, тот самый герой зачастую деликатно убирается драматургом за сцену, особенно в острые моменты, когда его теория так или иначе должна быть проверена практикой. "В этом смысле Сатин уступает Луке. Лука более действен. Сатин более декларативен"

    15. Стихия веры в этом образе  трансформируется в сферу познания: он заставляет человека мыслить  о жизни и о себе. Актёр, в  логике эмпирического мышления, — знак поражения Луки. Но в  системе философских понятий  он осознал свой отбор —  принять жизнь или отказаться  от неё, и он предпочитает  вечность "дну". Основной вопрос  философии экзистенциализма —  проблема самоубийства, и Актёр  решает эту проблему уже как  экзистенциальную. Это — знак  интеллектуальной победы Луки. Таким  образом, и у Горького события  — лишь отражения жизни духа.

    Имя Ницше ещё более значимо для  Горького — любопытно, что более  того по виду они были похожи. Увлечение  будущего пролетарского классика немецким философом очевидно уже в его "босяцких" рассказах. Его Ларра, сын орла и женщины, дитя гор, это горьковский вариант Заратустры, построенный на тех же ключевых понятиях — горы, орёл, последний человек, который мыслится как "канат, натянутый между животным и сверхчеловеком"

    16. Пьеса "На дне" завершает  тему босяка-сверхчеловека, и  Сатин — самое яркое её воплощение. Герой, оказавшийся "по ту  сторону добра и зла", проповедует  силу человека в пещере, где  он бессилен.

    Лука  и Сатин

    В недавнем прошлом Сатин, "представитель  истинного гуманизма", противопоставлялся Луке, которому отводилась роль сторонника "ложного гуманизма", хотя ещё  Луначарский в статье "М.Горький" сближал проповеди Луки и Сатина. Эти две фигуры на самом деле противостоят, но в иной плоскости, а в той, где  их обычно ставили приятель против друга, они скорей являются союзниками. Рассмотрим проблему подробней.

    В статье П.Н.Долженкова "Существует только человек", где дается характеристика основным персонажам пьесы, занимает свое особое место и Сатин. Приведем в этом месте некоторые отзывы о нем: "Просто "обременяет землю" прежде всего сам Сатин", "Он барственно равнодушен к людям", "Сатин проповедует презрение к нравственным ценностям", "Отуманивая людей громкой фразой, он подсовывает им оправдание аморальности", "Ставя в центр своей философии понятие "свободный человек", доводимое до крайности: "свободный от всего",- он становится идеологом "дна", то есть утверждает "дно" как норму существования, единственно достойную настоящего человека", "Он растлевает ночлежников, он препятствует их попыткам уйти со дна жизни", "Отнимите у Сатина его монологи, и останется Сатана" (9; 49).

    Возможно, оценки Долженкова грешат крайностью, быть может, они в чем-то преувеличены, но, думается, суть их в общем-целом можно принять "за основу", тем более, что к каждому тезису можно найти подкрепляющие примеры в тексте пьесы. И такая фигура, конечно, резко противостоит мягкому, внимательному, заботливому образу Луки. Но в споре о человеке, где эти герои противопоставлялись приятель другу, они скорее союзники, нежели противники. Во всяком случае, точек соприкосновения у них можно обнаружить немало: "Человек! Это звучит гордо! Это великолепно! Не сочувствовать, не унижать его жалостью, а уважать человека надо!.."- восклицает Сатин. Но в отличие от этого персонажа, устремленного к идеалу Человека, Лука любил и уважал полностью конкретных людей. "Любить живых надо... живых",- говорил он и добавлял: "Человек должен уважать себя",- что смыкается с призывом Сатина.

    Г.М.Ребель одна из первых заметила эту взаимосвязь. "Монолог тот самый (о Человеке Сатина - П.Ч.),- описывает она,- навеян Лукой, во многом продиктован Лукой, и более того, когда Сатин спорит со стариком, он, в сущности, соглашается с ним". Приводя же слова Сатина о том, что не надобно унижать человека жалостью, учительница продолжает: "Слова эти обычно трактуются как опровержение, более того ниспровержение одного из первостепенных постулатов Луки: "Жалеть людей надо!" Между тем именно Лука настойчиво внушал ночлежникам идею уважения к человеку. Что же касается жалости, то Сатин делает неслучайное и очень существенное уточнение: "Не сочувствовать... не унижать жалостью..." Но унижает презрительная жалость, а так, по-доброму, искренне, как Лука, "человека пожалеть" - "хорошо бывает" (28; 24).

    Вера  Луки в человека и его возможности  была велика. "Кто ищет - найдет...- говорил он о лучшей жизни.- Кто  крепко хочет - найдет!" А в другом месте: "Тюрьма добру не научит, и  Сибирь не научит... а человек - научит!... да! Человек может добру научить... очень просто!"- говорил он и проповедовал добро в силу своих возможностей.

    Сам Сатин, признавался, что Лука подействовал на него, как кислота на старую монету, то есть очищающе. Можно ли найти пример более благотворного воздействия на человека? Отсюда его стремление не дать в обиду Луку: "Молчать! Вы - все - скоты! Дубье... молчать о старике!.. Старик - не шарлатан!.. Человек - вот правда! Он это понимал..."

    Протест Сатина против утешительной лжи нельзя противопоставлять поведению Луки. Этот протест направлен по другому  адресу - сугубо социальному: протест  против лжи, которая, подобно смертоносной паутине, опутывает все общество. Поэтому в конце ХХ века, когда  обозначилось крушение тоталитарной системы  и стало ясно, что проблемы жизни  людей "дна" на деле не были сняты  советской властью. Повторим сказанное: "Сатинская формула: "Ложь - религия  рабов и хозяев... Правда - бог свободного человека!" ныне звучит столь же своевременно, как и восемь десятилетий назад" (12; 111).