Поэтика дуэли в русской литературе 19 века

Содержание:

Введение…………………………………………………………………………3

Глава I. Дуэль как элемент нормативного поведения русского общества.

1.1   История возникновения дуэли……………………………………………...5

1.2   Дуэльный кодекс…………………………………………………………….7

Глава II. Поэтика дуэли в русской литературе XIX века.

2.1 Негативные стороны дуэли в произведениях А.С. Пушкина «Евгений Онегин» и «Выстрел»………………………………………………………….10

2.2 Своеобразие поединка в «Капитанской дочке» А.С. Пушкина…………17

2.3 Борьба двух самолюбий в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»…………………………………………………………………………19

2.4 Благородство неблагородных противников в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети»……………………………………………………………………30

2.5 Роль дуэли в характеристике персонажей романа Л.Н. Толстого «Война и мир»………………………………………………………………………………33

2.6 Дуэль, изменившая жизнь человека, в романе А.П. Чехова «Дуэль……35

Заключение………………………………………………………………………39

Список литературы………………………………………………………………41

                                                            ВВЕДЕНИЕ

                                                                                                  Каждый выбирает по себе

                                                                                                  Слово для любви и для молитвы.

                                                                                                  Шпагу для дуэли, меч для битвы

                                                                                                  Каждый выбирает по себе.

                                                                                                                              Ю.Левитанский

              История русской дуэли – это история человеческих трагедий, мучительных смертей, высоких порывов и нравственных падений. Трудно себе представить быт и нравы России XIX века без такого явления, как дуэль. Словно в зеркале с увеличительным стеклом, в этом явлении отразились характерные черты нормативного поведения тогдашнего и нынешнего общества.

              Дуэль, во всем многоразличии своих проявлений, запечатлена в русской литературе от Бестужева – Марлинского и Пушкина до Чехова и Куприна, даже писатели нашего времени используют тему дуэли в своих произведениях. Писатели сосредотачивают свое внимание на психологии дуэлянта, на его преддуэльных размышлениях и переживаниях, на его состоянии и поведении во время поединка; художественные характеристики существенно дополняют документальное знание.

              Тема дуэли не смотря на свою популярность в русской литературе мало исследована. В нашем исследовании мы рассмотрим поэтику дуэли в русской классической литературе XIX века.

Объектом изучения является дуэль как элемент поэтики литературы XIX века.

Предметом исследования является отражение дуэльного кодекса в русской литературе XIX века.

Методологическая основа работы:

Цель исследования : выявить поэтику дуэли в литературе XIX века и определить ее смысловую и сюжетообразующую роль.

Задачи: 1) Проследить историю возникновения дуэли.

                   2) Ознакомиться с дуэльным кодексом XIX века.

                   3) Определить роль дуэли в поэтике произведений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова.

Актуальность данного исследования определяется следующими моментами:

1.        Тема дуэли, не смотря на свою популярность в литературе, мало исследована.

2.        Результаты исследования могут быть использованы преподавателями литературы на уроках.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее результаты могут быть учтены при разработке рекомендаций для определения поэтики дуэли в русской литературе XIX века.

Источником материала послужили произведения А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова; научная литература В.Г. Белинский, А.В. Востриков, Я.А. Гордин, В.Б. Катаев, Ю.М. Лотман, Г.П. Макогоненко, В. Петров, И. Рейфман, В. Хандорин, В. Шубинский; справочная литература под редакцией А.Н. Архангельский, Д.П.Бак,С.В. Старховский.

Структура работы включает в себя введение, две главы, посвященные вопросам исследования, заключение, а так же список литературы .

Глава I

Дуэль как элемент нормативного поведения русского общества

1.1История возникновения дуэли

В наше время слово «дуэль» употребляется в столь различных, иногда взаимоисключающих смыслах, что определить суть этого вполне конкретного социокультурного феномена и проследить историю ее возникновения является одним из вопросов нашего исследования.

Итак, по Ожегову « Дуэль – это поединок, происходящий по определенным правилам, парный бой, имеющий  целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением.»[Ожегов,1984 :  23]. Владимир Хандорин считает, что дуэлью является «условленный бой между двумя лицами смертоносным оружием для удовлетворения поруганной чести, с соблюдением известных установленных обычаем условий относительно места, времени, оружия и вообще обстановки выполнения боя.» [Хандорин : 87].

Таким образом, роль дуэли социально-знаковая, т.к. дуэль представляет собой процедуру по особым правилам, целью которой является восстановление чести.

История дуэлей тесно связана с представлениями общества о способах защиты чести. Время зарождения классической дуэли в Западной Европе можно отнести к эпохе позднего средневековья, примерно к XIV веку, когда окончательно сформировалось и расцвело рыцарское сословие. В XVI веке дуэли приняли уже такой угрожающий размах и уносили столько жизней, что короли начали бороться с этим обычаем. Ко второй половине XIX века дуэли настолько укоренились, что на них приучились смотреть как на неизбежное зло, запреты повсеместно стали снижаться. Законодательницей обычаев и правил дуэли была Франция. Именно во Франции дуэль получила наиболее массовый характер и достигла пика своего развития. В 1836 году граф де Шатовильяр впервые опубликовал дуэльный кодекс. Позднее общепризнанным в Европе стал кодекс графа Верже, изданный в 1879 году и суммировавший накопленный столетиями опыт ведения дуэлей.

В Россию поединок в форме западноевропейской дуэли пришел во второй половине XVII века, когда в Москве появилась знаменитая Немецкая слобода, жители которой, выходцы едва ли не со всей Европы, сохранили верность привычкам своей родины. Немецкая слобода стала, перефразируя Пушкина, окном в Россию, через которое в русскую жизнь проникли многие европейские обычаи, в том числе, конечно, и дуэль. Именно здесь в 1666 году приключился, как полагают, первый на русской земле поединок западного образца. Его участниками были чужестранцы — майор Монтгомери и командир Бутырского полка Патрик Гордон, будущий сподвижник молодого Петра I, генерал и контр-адмирал. Ссора произошла на пирушке, устроенной Гордоном по случаю именин царя Алексея Михайловича.

В ответ на участившиеся поединки между иностранцами, пребывающими на русской службе, уже в начале XVIII века Петр I издал указ «О нечинении иноземцами никаких между собой ссор и поединков под смертною казнью» — первый в России государственный акт, направленный против дуэлей.

А при Анне Иоанновне и Елизавете Петровне поединки учащаются. Екатерина II выпустила «Манифест о поединках» (1787 год), по которому дуэли признавались «чужестранным для России насаждением». Тем не менее искоренить дуэли не удавалось.

Апогея своего дуэли достигли в первой половине XIX века. Никакие законы против поединков уже не пугали дуэлянтов. Более того, дуэли в России отличались исключительной жестокостью. Русская дуэль была жесточе и смертоноснее европейской, т.к. в России дуэль воспринималась не как ритуал снятия бесчестия, а как судебный поединок, где виновный должен быть наказан. Так же жестокости русских дуэлей способствовало отсутствие в России четких дуэльных правил. Вплоть до конца XIX века в России вообще не видели необходимости в дуэльных кодексах, и лишь когда в 1894 году суд общества офицеров получил право считать поединок единственным средством удовлетворения оскорбленной чести офицера, а по существу — право приговаривать людей к поединку даже против их желания, военное ведомство начало разработку дуэльных правил. Работа эта затянулась почти на двадцать лет, и только в 1912 году увидело свет «Пособие для ведения дел чести в офицерской среде», подготовленное генерал-майором И. Микулиным.

1.2 Дуэльный кодекс.

     Прежде всего, дуэль есть единоборство между двумя лицами по обоюдному их соглашению, со смертоносным оружием, при заранее определенных условиях и в присутствии свидетелей с обеих сторон. Причина ее – вызов одного лица другим за нанесенное оскорбление.

Цель дуэли – получение силою оружия удовлетворения за оскорбление. Оскорбленный дерется, чтобы получить удовлетворение; оскорбитель – чтобы дать удовлетворение.

Если единоборству не предшествовало предварительного соглашения в условиях и если оно произошло не в присутствии свидетелей, то оно не дуэль и не признается ею ни общественным мнением, ни законами.

Предел, когда именно известные действия теряют характер обыкновенного, неважного, и становятся оскорблениями, вообще трудно определим и находится единственно в зависимости от степени обидчивости того лица, на которого эти действия были обращены. Этот взгляд, конечно, может применяться только к оскорблениям легкого свойства, между тем как все, разделяющие с обществом вкоренившиеся в нем понятия о чести, должны относиться к оскорблениям более серьезным с одинаковой щепетильностью.

Исходя из этого предположения, различают три рода оскорблений:

а) Оскорбление легкое. Невежливость не есть оскорбление. Кто был оскорблен за оказанную другому человеку невежливость, тот считается всегда оскорбленным. Если за легкое оскорбление будет отвечено тоже оскорблением легким, то все-таки сперва затронутый останется оскорбленным.

б) Оскорбление обруганием. Оно может быть вызвано как произнесением ругательных слов, так и обвинением в позорных качествах. Кто за легкое оскорбление был обруган, тот считается оскорбленным. Если обруганный ответит обруганием же, то все-таки он будет считаться оскорбленным.

в) Оскорбление ударом. Под ударом подразумевается всякое преднамеренное прикосновение. Кто за обругание был побит, тот считается оскорбленным.

Если после получения удара будет оплачено тем же, то все-таки сперва побитый останется оскорбленным. Последний не становиться ответственным за то, что он, будучи взбешен полученным ударом и не помня себя, воздал равным за равное. Это правило не изменилось бы и в том случае, если второй удар был бы сильнее первого или имел последствием поранение.

К оскорблению ударом обыкновенно приравнивают и те оскорбления, которые грозят уничтожить каким-либо образом нравственно человека, как-то: обольщение жены или дочери, несправедливое обвинение в шулерстве, обмане или воровстве.

Дуэль, ставшая страстью, породила тип бретера - человека, щеголявшего своей готовностью и способностью драться где бы то ни было и с кем бы то ни было. Риск у бретера носил показной характер, а убийство противника входило в его расчеты. И, опять же, бретерство оценивали по-разному. Одни видели в нем максимальное проявление дуэльной традиции, другие - смесь позерства и жестокости.

Во второй половине XIX веке, с появлением в культурной сфере разночинца-радикала, отвергавшего нормы, установки дворянской морали, престиж дуэли заметно понижается. Уменьшается их число, редкостью становится смертельный исход.

Прежде дуэлянтов разводили на 25-30 шагов, а расстояние между «барьерами» (условно обозначенными брошенной наземь шинелью или просто чертой) не превышало 10-12 шагов, т.е. противники имели право идти навстречу друг другу и стрелять либо на ходу, либо, дойдя до «барьера»; в случае ранения дуэлянт мог потребовать «к барьеру» своего противника - за раненым сохранялась возможность ответного выстрела.

Смертью заканчивались не десятки, а сотни дуэлей. В конце же XIX века «барьеры» устанавливались на расстоянии 20-30 шагов, а исходная дистанция равнялась 40-50 шагам; результативность стрельбы, ясно же, понизилась. А главное ־ поединок перестает быть мерилом чести, его чаще расценивают как дань то ли условностям, то ли предрассудкам. Кроме того, возникают общественные движения (народовольчество, эсеры), вводящие в свою программу террор; волна террористических актов оттеснила на второй, на третий план дуэльные события. Разумеется, кодекс чести в России отличался от европейской модели. Он был ассимилирован на другой стадии исторического развития и функционировал в другом социальном контексте, временами в специфических русских формах.                                                                                                                                          

«Дуэль часто называли предрассудком, а позднее и пережитком. При этом имелась в виду неподчиненность дуэли законам логики. Она строилась на особом темпе логики, традиционно связываемом с понятием ритуала и мифа. Возможно, и сама дуэль была одним из основных мифов «петербургского» периода русской истории.» [Востриков,1993:39]

Глава II

Поэтика дуэли в русской литературе XIX века

2.1 Негативные стороны дуэли в произведениях А.С. Пушкина «Евгений Онегин» и «Выстрел»

Негативные варианты дуэли изображены у Пушкина в повести «Выстрел» и романе «Евгений Онегин». В них изображены негативные варианты дуэли. Герой «Выстрела» ищет предлог для драки, дабы утвердить свое первенство в гусарском полку; в нем чувствуются бретерские замашки. Его противник – богатый граф, «любимец счастья» - демонстрирует наигранное презрение к смерти : ест черешни перед дулом пистолета ( прототипом его стал сам Пушкин: на дуэли с офицером Зубовым в 1822 г. в Кишиневе  в ожидании выстрела спокойно ел вишни). Как люди, действующие в угоду своему самолюбию, они стоят друг друга. Евгений Онегин, напротив, не заботится о первенстве и не ведет игру, более того, ему понятна легковесность вызова, сделанного Ленским – разгоряченным юношей-романтиком; тем не менее, он берет в руки пистолет – берет, подчиняясь нравам «большого света», опасаясь сплетен, «хохотни глупцов», иначе говоря, уступая тому, что в душе презирает. «Пружина чести» здесь играет роль ложного стимула, предопределяющего неизбежность бессмысленного убийства.

              Онегин – характер действительный, в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив и несчастлив в действительности и через действительность. В Ленском Пушкин изобразил характер, совершенно противоположный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, чуждый действительности. Тогда это было совершенно новое явление, и люди такого рода тогда действительно начали появляться в русском обществе.

              Ленский был романтик по натуре и по духу времени. Это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная. Но в тоже время «он сердцем милый был невежда» [Пушкин,2004:35], вечно толкуя о жизни, никогда не знал ее. Действительность на него не имела влияния: его радости и печали были созданием его фантазии. Он полюбил Ольгу. Ленский украсил ее достоинствами и совершенствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было и которых она и не заботилась. Существо доброе, милое, веселое, Ольга была очаровательна как все «барышни», пока они еще не сделались барышнями ,а Ленский видел в ней фею , сильфиду , романтическую мечту, нимало не подозревая будущей барышни. В простом желании Онегина подшутить над ним он увидел и измену, и обольщение, и кровавую обиду. Результатом всего этого была его смерть, заранее воспетая им в туманно-романтических стихах. Подробности дуэли Онегина с Ленским – верх совершенства в художественном отношении.

              Уясним роль Зарецкого в данной сцене. В каждом слове Пушкина о Зарецком звенит ненависть, и мы не можем не разделять ее. Все противоестественно, античеловечно в Зарецком, и нас уже не удивляет следующая строфа, в которой выясняется, что и храбрость Зарецкого "злая", что «в туз из пистолета» он умеет попасть.

Онегин и Зарецкий – оба нарушают правила дуэли. Первый, чтобы продемонстрировать свое раздраженное презрение к истории, в которую он попал против собственной воли и в серьезность которой все еще не верит, а Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную, хотя порой и кровавую историю, предмет сплетен и розыгрышей. В «Евгении Онегине» Зарецкий был единственным распорядителем дуэли, потому что «в дуэлях классик и педант!», он вел дело с большими упущениями, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход. Еще при первом посещении Онегина, при передаче картеля, он обязан был обсудить возможности примирения. Перед началом поединка попытка окончить дело миром также входила в прямые обязанности, тем более что кровной обиды нанесено не было, и всем, кроме Ленского, было ясно, что дело заключается в недоразумении. Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление Онегина со слугой вместо секунданта было ему прямым оскорблением (секунданты, как и противники, должны быть социально равными), а одновременно и грубым нарушением правил, так как секунданты должны были встретиться накануне без противником и составить правила поединка.  Мотивы онегинского поступка можно истолковать различно. Я. А. Гордин полагает, что « Онегин руководствуется теми же соображениями, которым следовал сам создатель романа в стихах: «Судя по тому, что знаем мы о дуэлях Пушкина, он достаточно презрительно относился к ритуальной стороне поединка. Об этом свидетельствует и последняя его дуэль, перед которой он предложил противной стороне самой выбрать ему секунданта — хоть лакея. И это не было плодом особых обстоятельств. Это было принципом, который он провозгласил еще в "Онегине", заставив его, светского человека и опытного поединщика, взять в секунданты именно слугу, и при этом высмеял дуэльного педанта Зарецкого.» [Гордин,1980:56]

              Зарецкий имел все основания не допустить кровавого исхода, объявив Онегина не явившимся. «Заставлять ждать себя на месте поединка крайне невежливо. Явившийся вовремя обязан ждать своего противника четверть часа. По происшествии этого срока явившийся первый имеет право покинуть место поединка и его секунданты должны составит протокол, свидетельствующий о неприбытии противника». Онегин опоздал более чем на час.

А Ленский именно Зарецкому поручает отвезти Онегину «приятный, благородный, короткий вызов иль картель» (курсив Пушкина). Поэтический Ленский все принимает на веру, искренне убежден в благородстве Зарецкого, считает его «злую храбрость» мужеством, уменье «расчетливо смолчать» — сдержанностью, «рас­четливо повздорить» - благородством... Вот эта слепая вера в совершенство мира и людей губит Ленского.

Гибель Ленского можно было предотвратить и Ольге. В западной литературной традиции останавливать дуэль могла женщина. Но русские рассматривали женское вмешательство – как нечто неподобающее.

Ночь, проведенная Ленским перед дуэлью, харак­терна для мечтателя: Шиллер, стихи, свеча, «модное слово идеал»... Равнодушный Онегин «спал в это время мертвым сном» и проснулся, когда давно пора было выехать к месту дуэли. Собирается Евгений торопливо, но без всяких вздохов и мечтаний, и описывает Пушкин эти сборы очень коротко, четко, подчеркивая бытовые детали:

Он поскорей звонит. Вбегает

К нему слуга француз Гильо,

Халат и туфли предлагает

И подает ему белье... [Пушкин,2004: 118]

И вот они встречаются за мельницей — вчерашние друзья. Для секунданта Ленского, Зарецкого, все про­исходящее нормально, обычно.

И вот начинается дуэль. Пушкин страшно играет на словах «враг» и «друг». В самом деле, что они теперь, Онегин и Ленский? Уже враги или еще друзья? Они и сами этого не знают.

Враги стоят, потупя взор,

Враги! Давно ли друг от друга

Их жажда крови отвела?

Давно ль они часы досуга,

Трапезу, мысли и дела

Делили дружно? Ныне злобно,

Врагам наследственным подобно,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине

Готовят гибель хладнокровно. [Пушкин,2004:120]

Та мысль, к которой Пушкин подводил нас всем ходом событий, теперь сформулирована коротко и точно:

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда. [Пушкин,2004:120]

В дуэли Ленского с Онегиным все нелепо, противники до последней минуты не испытывают друг к другу настоящей вражды: "Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука?" Быть может, нашел бы Онегин в себе смелость засмеяться, протянуть другу руку, переступить через ложный стыд — все повернулось бы иначе. Но Онегин этого не делает, Ленский продолжает свою опасную игру, а в руках у секундантов уже не игрушки:

Вот теперь они уже окончательно стали врагами. Уже идут, поднимая пистолеты, уже несут смерть... Так долго, так подробно Пушкин описывал подготовку к дуэли, а теперь все происходит с непостижимой быс­тротой:

Онегин выстрелил... Пробили

Часы урочные: поэт

Роняет молча пистолет,

На грудь кладет тихонько руку

И падает... [Пушкин,2004:121]

И вот здесь, перед лицом смерти, Пушкин уже очень серьезен. Когда Ленский был жив, можно было, любя, посмеяться над его наивной мечтательностью. Но теперь случилось непоправимое:

Недвижим он лежал, и странен

Был томный мир его чела.

Под грудь он был навылет ранен;

Дымясь, из раны кровь текла.

Тому назад одно мгновенье

В сем сердце билось вдохновенье,

Вражда, надежда и любовь,

Играла жизнь, кипела кровь... [Пушкин,2004:121]

Горюя о Ленском, жалея его, Пушкин в шестой главе еще больше жалеет Онеги­на.

Приятно дерзкой эпиграммой

Взбесить оплошного врага;

Приятно зреть, как он, упрямо

Склонив бодливые рога,

Невольно в зеркало глядится

И узнавать себя стыдится...

Но отослать его к отцам

Едва ль приятно будет вам.

Что ж, если вашим пистолетом

Сражен приятель молодой? [Пушкин,2004:122]              Онегин получил суровый, страшный, хотя и необ­ходимый урок. Перед ним — труп друга. Вот теперь окончательно стало ясно, что были они не врагами, а друзьями. Пушкин не только сам понимает мученья Онегина, но и читателя заставляет понять их:

Онегину невероятно тяжело. Но Зарецкого ничто не мучит. «Ну что ж? убит», - решил сосед.

Убит!.. Сим страшным восклицаньем

Сражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.

Зарецкий бережно кладет

На сани труп оледенелый;

Домой везет он страшный клад.

Почуя мертвого, храпят

И бьются кони... [Пушкин,2004:123]

В шести строчках два раза повторяется слово «страшный». Пушкин нагнетает, сознательно усиливает тоску, ужас, охватившие читателя. Вот теперь уже ничего нельзя изменить; то, что произошло, необ­ратимо.

              В Ленском было много хорошего, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Люди, подобные Ленскому, при всех их неоспоримых достоинствах, нехороши тем, что они или перерождаются в совершенных филистеров, или, если сохранят навсегда свой первоначальный тип, делаются устарелыми мистиками и мечтателями, которыми большие враги прогресса, нежели люди просто.

              Дуэль Онегина и Ленского заключалась в недоразумении и казалось от этого еще более глупой. Но репутация им важнее, чем их жизни, поэтому дуэль была неизбежна. «И вот общественное мненье,

                                                          Пружина чести, наш кумир,

                                                          И вот на чем вертится мир!»

              Онегин сделался убийцей поневоле, а Ленский умер в самом расцвете лет. Пушкин показал нам, оба эти характера такими какие они есть на самом деле в сцене дуэли. Во время которой не было притворства и лжи, да и зачем, пути назад не могло быть. Последние переживания свидетельствуют о том, что удовлетворение он не получил.

Пушкин не обвиняет Онегина, а объясняет нам его. Неумение и нежелание, думать о других людях оберну­лось такой роковой ошибкой, что теперь Евгений казнит самого себя. И уже не может не думать о содеянном. Не может не научиться тому, чего раньше не умел: стра­дать, раскаиваться, мыслить... Так смерть Ленского ока­зывается толчком к перерождению Онегина. Но оно еще впереди. Пока Пушкин оставляет Онегина на распутье — верный своему принципу предельной краткости, он не рассказывает нам, как Ленского привезли домой, как узнала Ольга, что было с Татьяной...

              В повести «Выстрел» Сильвио – тридцатипятилетний офицер –дуэлянт, одержимый идеей мести. Его двойственная и загадочная натура привлекла к себе окружающих. Он жил одновременно бедно и расточительно, в мазанке он держал собрание пистолетов. Необычайно меток, угрюм и горд. Но повздорив с офицером из-за карт, вопреки всему Сильвио не вызывает его на дуэль. И только, когда он уезжал, он открылся рассказчику, почему он так себя повел в этой ситуации.

              Много лет он мечтал отомстить графу Р***, который слишком равнодушно отнесся к дуэли. Он показал свое призрение к смерти и к Сильвио: ел черешни перед лицом смерти. Свой выстрел Сильвио оставил за собой. Разыскав графа через несколько лет, дуэлянт внезапно появляется в имении, где у графа проходил медовый месяц, и предложил еще раз бросить жребий. Но он нарушил кодекс дворянской чести, продолжая целится в графа при женщине.Уходя, он стреляет в картину («пуля в пулю»), а не в счастливого графа.

              Сильвио отказывается от своей мести, которой ждал много лет. Он понимает, что убийством обидчика ничего не изменить. Главным его замыслом было не убийство противника, а стремление увидеть страх в его глазах перед лицом смерти. Ужас последних минут жизни. Граф остался жить, а Сильвио погиб в боях, и этот выстрел стал для него последним. К сожалению, смысл его короткой жизни был в том, чтобы отомстить.

2.2 Своеобразие поединка в «Капитанской дочке» А.С. Пушкина.

До самого конца XVIII века в России еще не стрелялись, но рубились и кололись. Дуэль на шпагах или саблях куда меньше угрожала жизни противников, чем обмен пистолетными выстрелами. («Паршивая дуэль на шпагах», - писал Пушкин).

В «Капитанской дочке» поединок изображен сугубо иронически. Ирония начинается с княжнинского эпиграфа к главе:

- Ин изволь и стань же в позитуру.

  Посмотришь, проколю как я твою фигуру! [Пушкин,2003:201]

Хотя Гринёв дерется за честь дамы, а Швабрин и в самом деле заслуживает наказания, но дуэльная ситуация выглядит донельзя забавно : «Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушения на зиму. «А, Пётр Андреич! – сказал он, увидя меня. – Добро пожаловать! Как это вас Бог принес? По какому делу, смею спросить? Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. «Вы изволите говорить, - сказал он мне, - что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при этом был свидетелем? Так ли? Смею спросить.» -«Точно так.»- «Помилуйте, Пётр Андреич! Что это вы затеяли? Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, третье – разойдетесь; а мы уж вас помирим. А то : доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его : Бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?» [Пушкин,2003:204]

              И эта сцена «переговоров с секундантом», и все дальнейшее выглядит как пародия на дуэльный сюжет и на саму идею дуэли. Это, однако же, совсем не так. Пушкин, с его удивительным чутьем на исторический колорит и внимание к быту, представил здесь столкновение двух эпох. Героическое отношение Гринёва к поединку кажется смешным потому, что оно сталкивается с представлениями людей, выросших в другие времена, не воспринимающих дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля. Она кажется им блажью. Иван Игнатьич подходит к дуэли с позиции здравого смысла дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная только потрафить самолюбию дуэлянтов, несомненно, абсурдна.

«Да и зачем же мне тут быть свидетелем? – вопрошает Иван Игнатьич. – С какой стати? Люди дерутся; что за невидальщина, смею спросить? Слава Богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся.» [Пушкин,2003:204]

Для старого офицера поединок ничем не отличается от парного боя во время войны. Только он бессмыслен и неправеден, ибо дерутся свои.

«Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять.» [Пушкин,2003:205] Он и не мог понять смысла дуэли, ибо она не входила в систему его представлений о нормах воинской жизни.

Вряд ли сам Пётр Андреич сумел бы объяснить разницу между поединком и вооруженной дракой. Но он – человек иной формации – ощущает свое право на это не совсем понятное, но притягательное деяние.

С другой же стороны, рыцарские, хотя и смутные, представления Гринёва отнюдь не совпадают со столичным гвардейским цинизмом Швабрина, для которого важно убить противника, что он однажды и сделал, а не соблюсти правила чести. Он хладнокровно предлагает обойтись без секундантов, хотя это и против правил. И не потому, что Швабрин какой-то особенный злодей, а потому, что дуэльный кодекс еще размыт и неопределен.

Поединок окончился бы купанием Швабрина в реке, если бы внезапное появление Савельича. И вот тут отсутствие секундантов позволило Швабрину нанести предательский удар.

Несостоявшийся поединок Швабрина и Гринёва был абсурден и глуп, так как дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная удовлетворить самолюбие дуэлянтов, не принималась в те времена.

Именно такой поворот дела и показывает некий оттенок отношения Пушкина к стихии «незаконных», неканонических дуэлей, открывающих возможности для убийств, прикрытых дуэльной терминологией.

Возможности такие возникали часто. Особенно в армейском захолустье, среди изнывающих от скуки и безделья офицеров.

2.3 Борьба двух самолюбий в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».

              Лермонтов тоже вводит в свой роман «Герой нашего времени» сцену дуэли. В «Княжне Мери» конфликт между Печориным и Грушницким – борьба двух самолюбий, двух воль. И лишь частично она объясняется желанием обоих соперников добиться внимания княжны. И Грушницкий, и Печорин к этому стремятся. Но нет никаких признаков, что чувство Грушницкого к Мери – это любовь. А его противник Мери не любит и влюбляет ее в себя, желая показать свою власть над чужой душой и досадить Грушницкому. Встреча Печорина с Мери и искание ее любви были скорее главным приемом его борьбы с Грушницким, чем проявление чувства к ней.

              Обоими лермонтовскими персонажами – Печориным и Грушницким – движет отнюдь не безумная ревность. Поводом для дуэли оказывается сплетня Грушницкого, что княжна ночью принимала у себя любовника. Внешне вызов Печорина выглядит как заступничество за оклеветанную княжну : «Прошу вас… прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, что равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслужило такое ужасное мщение». [Лермонтов,2003:126] Так все случившееся воспринимают муж Веры, случайно ставший очевидцем сцены вызова на дуэль, и княгиня Лиговская. Но сплетня Грушницкого – только повод: дуэль была неизбежной, ибо столкнулись две воли, два самолюбия и ни один из соперников не желал уступить другому.

В ночь перед дуэлью Печорин «не спал ни минуты» [Лермонтов,2003:130], писать не мог, «потом сел и открыл роман Вальтера Скотта... то были "Шотландские Пуритане»; он «читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымы­слом...» [Лермонтов,2003:130]

Но едва рассвело, и нервы его успокоились, он опять подчиняется худшему в своем характере: «Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен, собою». [Лермонтов,2003:131]

Все, что томило и тайно беспокоило его ночью, за­быто. Он готовится к дуэли трезво и спокойно: «...велев седлать лошадей... оделся и сбежал к купальне... вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал». [Лермонтов,2003:131]

Вернер (секундант Печорина) взволнован предстоящим поединком. Печорин говорит с ним спокойно и насмешливо; даже своему секунданту, своему другу он не открывает «тайного бес­покойства»; как всегда он холоден и умен, склонен к неожиданным выводам и сравнениям: «Старайтесь смо­треть на меня как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной...», «Ожидание насильственной смерти, не есть ли уже настоящая болезнь?» [Лермонтов,2003:131]

Наедине же с собой он снова такой, как в первый день пребывания в Пятигорске: естественный, любящий жизнь человек. Вот как он видит природу по дороге к месту дуэли:

«Я не помню утра более голубого и свежего! Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило на все чувства какое-то сладкое томленье. В ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня...» [Лермонтов,2003:132]

Все, что он видит по дороге к месту дуэли, радует, веселит, живит его, и он не стыдится в этом признаться: «Я помню — в этот раз, больше чем когда-нибудь прежде, я любил природу. Как любопытно всматривался я в каждую росинку, трепещущую на широком листке виноградном и отражавшую миллионы радужных лучей! как жадно взор мой старался проникнуть в дымную даль!» [Лермонтов,2003:132]

Но вся эта радость, жадное наслаждение жизнью, восторг, восклицания — все это спрятано от постороннего глаза. Едущему рядом Вернеру в голову не может прийти, о чем думает Печорин:

«Мы ехали молча.

- Написали ли вы свое завещание? — вдруг спро­сил Вернер.

- Нет.

- А если будете убиты?

- Наследники отыщутся сами.

- Неужели у вас нет друзей, которым бы вы хо­тели послать свое последнее прости?..

Я покачал головой». [Лермонтов,2003:132]

Перед дуэлью он забыл даже о Вере; ни одна из женщин, любивших его, не нужна ему сейчас, в минуты полного душевного одиночества. Начиная свою исповедь, он сказал: «Хотите ли, доктор... чтоб я раскрыл вам мою душу?» [Лермонтов,2003:132] Он не обманывает, он действительно раскрывает Вернеру душу. Но дело в том, что душа человека не есть что-то неподвижное, ее состояние меняется, человек может по-разному смотреть на жизнь утром и вечером одного и того же дня.

Чтобы отомстить Печорину Грушницкий готов совершить подлость, злонамеренное убийство в чистом виде: участвовать в дуэли, зная, что заряжен будет только его пистолет, а Печорину будет вручено оружие без пули.

Конечно, драгунский капитан и не помышляет, что эта дуэль может кончиться трагически для Грушницкого: он сам заряжал его пистолет и не зарядил пистолета Печорина. Но, вероятно, он не помышляет и о воз­можности гибели Печорина. Уверяя Грушницкого, что Печорин непременно струсит, драгунский капитан и сам этому поверил. Цель у него одна: позабавиться, пред­ставить Печорина трусом и тем опозорить его. Угрызения совести ему неведомы, законы чести тоже.

Все, что происходит перед дуэлью, обнаруживает полную безответственность и глупую самоуверенность драгунского капитана. Он убежден, что события пойдут по его плану. А они разворачиваются иначе и, как всякий самодовольный человек, лишившись власти над событиями, капитан теряется и оказывается бессильным.

Впрочем, когда Печорин и Вернер присоединились к своим противникам, драгунский капитан еще был уверен, что руководит комедией.

«- Мы давно уж вас ожидаем, — сказал драгунский капитан с иронической улыбкой.

Я вынул часы и показал ему.

Он извинился, говоря, что его часы уходят». [Лермонтов,2003:133]

Ожидая Печорина, капитан, видимо, уже говорил своим друзьям, что Печорин струсил, не приедет, — та­кой исход дела вполне бы его удовлетворил. Но Печорин приехал. Теперь по законам поведения на дуэлях — секундантам полагалось начать с попытки примирения. Драгунский капитан нарушил этот закон, Вернер — вы­полнил.

«— Мне кажется, — сказал он, — что, показав оба готовность драться и заплатив этим долг условиям чести, вы бы могли, господа, объясниться и кончить это дело полюбовно.

— Я готов. — сказал Печорин.» [Лермонтов,2003:133]

«Капитан мигнул Грушницкому» [Лермонтов,2003:133]... Роль капитана в дуэли гораздо опаснее, чем может показаться. Он не только придумал и осуществил заговор. Он олицетворяет то самое общественное мнение, которое подвергнет Грушницкого насмешкам и презрению, если он отка­жется от дуэли.

В течение всей сцены, предшествующей дуэли, драгунский капитан продолжает играть свою опасную роль. То он «мигнул Грушницкому», стараясь убедить его, что Печорин трусит — и потому готов к примирению. То «взял его под руку и отвел в сторону; они долго шеп­тались...» [Лермонтов,2003:133]

Если бы Печорин на самом деле струсил — это было бы спасением для Грушницкого: его самолюбие было бы удовлетворено, и он мог бы не стрелять в безоружного. Грушницкий знает Печорина достаточно хорошо, чтобы понимать: он не признает, что был ночью у Мери, не откажется от утверждения, что Грушницкий клеветал. И все-таки, как всякий слабый человек, попавший в сложное положение, он ждет чуда: вдруг произойдет что-то, избавит, выручит...

Чуда не происходит. Печорин готов отказаться от дуэли — при условии, что Грушницкий публично отка­жется от своей клеветы. На это слабый человек отвечает: «Мы будем стреляться». [Лермонтов,2003:133]

Вот так Грушницкий подписывает свой приговор. Он не знает, что Печорину известен заговор драгунского капитана, и не думает, что подвергает опасности свою жизнь. Но он знает, что тремя словами: «Мы будем стреляться» — отрезал себе дорогу к честным людям. Отныне он — человек бесчестный.

Печорин еще раз пытается воззвать к совести Грушницкого: напоминает, что один из противников «непременно будет убит». [Лермонтов,2003:134]Грушницкий отвечает: «Я же­лаю, чтобы это были вы...» [Лермонтов,2003:134]

«А я так уверен в противном...» [Лермонтов,2003:134], - говорит Печорин, сознательно отягощая совесть Грушницкого.

Если бы Печорин разговаривал с Грушницким наедине, он мог бы добиться раскаяния или отказа от дуэли. Тот внутренний, неслышный разговор, который идет между противниками, мог бы состояться; слова Печорина доходят до Грушницкого: «во взгляде его было какое-то беспокойство», «он смутился, покраснел»» [Лермонтов,2003:136]— но разговор этот не состоялся из-за драгунского капитана.

Печорин со страстью погружается в то, что он называет жизнью. Его увлекают интрига, заговор, запу­танность всего этого дела... Драгунский капитан рас­ставил свою сеть, надеясь поймать Печорина. Печорин обнаружил концы этой сети и взял их в свои руки; он все больше и больше стягивает сеть, а драгунский капитан и Грушницкий этого не замечают. Условия дуэли, выработанные накануне, жестоки: стреляться на шести шагах. Печорин настаивает на еще более суровых условиях: он выбирает узенькую площадочку на вершине отвесной скалы и требует, чтобы каждый из против­ников стал на самом краю площадки: «таким образом даже легкая рана будет смертельна... Тот, кто будет ра­нен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги...» [Лермонтов,2003:134]

Все-таки Печорин — очень мужественный человек. Ведь он-то идет на смертельную опасность и умеет при этом так держать себя в руках, чтобы еще успевать видеть вершины гор, которые «теснились... как бесчис­ленное стадо, и Элъборус на юге», и золотой туман... Только подойдя к краю площадки и посмотрев вниз, он невольно выдает свое волнение: «...там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи». [Лермонтов,2003:136]

Признается же он в этом только себе. Внешне он так спокоен, что Вернер должен был пощупать его пульс — и только тогда мог заметить в нем признаки волнения.

Поднявшись на площадку, противники «решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, станет на самом углу, спиною к пропасти; если он не будет убит, то противники поменяются местами». [Лермонтов,2003:136] Печорин не говорит, кому принадлежало это предло­жение, но мы без труда догадываемся: еще одно условие, делающее дуэль безнадежно жестокой, выдвинуто им.

Через полтора месяца после дуэли Печорин откровенно признается в дневнике, что сознательно поставил Грушницкого перед выбором: убить безоружного или опозорить себя. Понимает Печорин и другое; в душе Грушницкого самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!..

Поведение Печорина трудно назвать вполне благородным, потому что у него все время двойные, противоречивые устремления: с одной стороны, он как будто озабочен судьбой Грушницкого, хочет заставить его отказаться от бесчестного поступка, но, с другой сто­роны, больше всего заботит Печорина собственная со­весть, от которой он наперед откупается на случай, если произойдет непоправимое и Грушницкий превратится из заговорщика в жертву.

Грушницкому выпало стрелять первому. А Печорин продолжает экспериментировать; он говорит своему противнику: «...если вы меня не убьете, то я не промахнусь! — даю вам честное слово». [Лермонтов,2003:136] Эта фраза опять имеет двойную цель: еще раз испытать Грушницкого и еще раз успокоить свою совесть, чтобы потом, если Грушницкий будет убит, сказать себе: я чист, я пре­дупреждал…

Об этом втором смысле слов Печорина Грушницкий, конечно, не догадывается; у него другая забота. Изму­ченный совестью, «он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного... но как признаться в таком под­лом умысле?..» [Лермонтов,2003:136]

Вот когда становится жалко Грушницкого: за что его так запутали Печорин и драгунский капитан? Почему такой дорогой ценой он должен платить за самолюбие и эгоизм — мало ли людей живет на белом свете, обладая худшими недостатками, и не оказываются в таком трагическом тупике, как Грушницкий!

Мы забыли о Вернере. А он ведь здесь. Он знает все то, что знает Печорин, но понять его замысел Вернер не может. Прежде всего, он не обладает мужеством Печорина, не может постичь решимости Печорина стать под дуло пистолета. Кроме того, он не понимает главного: зачем? Для какой цели Печорин рискует своей жизнью?

«Пора, — шепнул... доктор... Посмотрите, он уже заряжает... если вы ничего не скажете, то я сам...» [Лермонтов,2003:136]

Реакция Вернера естественна: он стремится предо­твратить трагедию. Ведь опасности прежде всего под­вергается Печорин, ведь первым будет стрелять Грушницкий!

«Ни за что на свете, доктор!.. Какое вам дело? Мо­жет быть, я хочу быть убит...» [Лермонтов,2003:137]

В ответ на такое заявление Печорина он говорит:

«О! это другое!.. только на меня на том свете не жалуйтесь». [Лермонтов,2003:137]

Всякий человек — и врач в особенности — не имеет права допускать ни убийства, ни самоубийства. Дуэль - другое дело; там были свои законы, на наш современный взгляд, чудовищные, варварские; но Вернер, конечно, не мог и не должен был бы мешать честной дуэли. В том же случае, который мы видим, он поступает недостойно: уклоняется от необ­ходимого вмешательства — из каких побуждений? Пока мы понимаем одно: Печо­рин и здесь оказался сильнее. Вернер подчинился его воле так же, как подчиняются все остальные.

И вот Печорин «стал на углу площадки, крепко упершись левою ногою в камень и наклонясь немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад». [Лермонтов,2003:137] Грушницкий начал поднимать пистолет...

«Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту.

— Не могу, — сказал он глухим голосом.

— Трус! — отвечал капитан.

Выстрел раздался». [Лермонтов,2003:137]

Опять — драгунский капитан! В третий раз Грушницкий готов был поддаться голосу совести — или, может быть, воле Печорина, которую он чувствует, которой привык подчиняться, — готов был отказаться от бесчестного замысла. И в третий раз драгунский капитан оказался сильнее. Каковы бы ни были побуждения Печорина, здесь, на площадке, он представляет чест­ность, а драгунский капитан — подлость. Зло оказалось сильнее, выстрел раздался.

Слабый человек целил Печорину в лоб. Но слабость его такова, что, решившись на черное дело, он не имеет сил довести его до конца. Подняв пистолет во второй раз, он выстрелил, уже не целясь, пуля оцарапала Печорину колено, он успел отступить от края площадки.

Как бы ни было, он продолжает разыгрывать свою комедию и ведет себя так омерзительно, что поневоле начинаешь понимать Печорина: едва удерживаясь от смеха, прощается с Грушницким: «Обними меня... мы уж не увидимся!.. Не бойся... все вздор на свете!..» [Лермонтов,2003:137] Когда Печорин в последний раз пытается воззвать к совести Грушницкого, драгунский капитан снова вмешивается: «Господин Печорин!.. вы здесь не для того, чтоб исповедовать, позвольте вам заметить...» [Лермонтов,2003:138]

Но нам кажется, что в эту минуту слова драгунского капитана уже не имеют значения. Совесть больше не мучает Грушницкого; он, может быть, остро жалеет, что не убил Печорина; Грушницкий раздавлен, уничтожен насмешливым презрением, ему одного только хочется: чтобы все скорее кончилось, раздался выстрел Печори­на — осечка, и остаться наедине с сознанием, что заговор провалился, Печорин победил, а он, Грушницкий, опозорен.

И в эту секунду Печорин добивает его: «Доктор, эти господа, вероятно второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, и хорошенько!» [Лермонтов,2003:138]

Только теперь Грушницкому становится ясно; Пе­чорин все знал! Знал, когда предлагал отказаться от клеветы. Знал, стоя перед дулом пистолета. И только что, когда советовал Грушницкому «помолиться богу» [Лермонтов,2003:138], спрашивал, не говорит ли чего-нибудь его совесть, — тоже знал!

Драгунский капитан пытается продолжать свою линию: кричит, протестует, настаивает. Грушницкому уже все равно. Смущенный и мрачный, он не смотрит на знаки капитана.

В первую минуту он, вероятно, даже не может осознать, что несет ему заявление Печорина; он ис­пытывает только чувство безысходного позора. Позже он поймет: слова Печорина означают не только позор, но и смерть.

В поведении драгунского капитана нет ничего неожиданного: он был так смел и даже нагл, пока не было опасности! Но едва Печорин предложил ему «стреляться на тех же условиях», как «он замялся», а увидев в руках Печорина заряженный пистолет, «плюнул и топнул ногой». [Лермонтов,2003:139]

Капитан-то сразу понимает, что значит для Грушницкого заряженный пистолет в руках Печорина, и говорит об этом с грубой откровенностью: «...околевай себе как муха...» [Лермонтов,2003:139] Он оставляет того, кто еще недавно назывался его истинным другом, в минуту смертельной опасности и осмеливается только пробормотать слова протеста.

Что ему оставалось делать? Разумеется, стреляться с Печориным на тех же условиях. Он затеял все дело; теперь, когда заговор раскрылся, именно капитан обязан нести за него ответственность. Но он уходит от ответст­венности.

Печорин в последний раз пытается предотвратить трагедию:

«Грушницкий, — сказал я: еще есть время. Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все; тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено, — вспомни, мы были когда-то друзьями». [Лермонтов,2003:139]

Но Грушницкий именно этого не может вынести: спокойный, доброжелательный тон Печорина унижает его еще больше — снова Печорин победил, взял верх; он благороден, а Грушницкий...

«Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.

— Стреляйте! — отвечал он. — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...

Я выстрелил.

Все в один голос вскрикнули.

- Finita la comedia! - сказал я доктору.

Он не отвечал и с ужасом отвернулся». [Лермонтов,2003:139]

Комедия обернулась трагедией. Но не кажется ли вам, что Вернер ведет себя нисколько не лучше драгун­ского капитана? Сначала он не удержал Печорина, когда тот стал под пулю. Теперь, когда свершилось убийство, доктор отвернулся — от ответственности.

Перед смертью Грушницкий не прощает убийцу, а Печорин не раскаивается в убийстве. Его реакция подчеркнуто бесстрастна : « Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого». [Лермонтов,2003:139] Если некая «история», за которую Печорин был переведен на Кавказ, это тоже дуэль, то в таком случае на совести Печорина до поединка с Грушницким, возможно, уже была не одна смерть, но это не остановило его от нового выстрела.

              В описании дуэли (которое, напомним, принадлежит Печорину!) отсутствуют кровавые, отталкивающие детали. «Я выстрелил. Как дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом вился на краю обрыв». [Лермонтов,2003:139] Страшная сцена ранения и падения Грушницкого в пропасть скрыта за пеленой пистолетного дыма. В их дуэли нет мистических, таинственных мотивов. Правда, Печорин заранее предчувствует, что он и Грушницкий столкнутся «когда-нибудь … на узкой дороге» и что «одному из нас не сдобровать». И эти слова – устойчивый речевой оборот, фразеологизм – сбываются почти буквально: дуэль происходит на тесной, узкой горной площадке. Но в этом предчувствии, не требующем особой проницательности, нет ничего мистического. Княжна Мери говорит о Печорине, что он «хуже убийцы». И эти слова оказываются своеобразным пророчеством, но невольным: княжна, произнося их, отнюдь не хотела быть пророчицей.

              История дуэли Печорина и Грушницкого прозаична и обыденна. Считается, что Печорин, неспособный к раскаянию и действующий не под влиянием аффекта, а с холодным рассудком, обнаруживает всю силу зла, демонизма, живущую в его душе. Но эта дуэль по сравнению с предыдущими более основана, т.к. Печорин не ставил себе целью просто убить Грушницкого, которого не мог терпеть, а защищал честь и свою в том числе. При этом он неоднократно предлагал сопернику отказаться ото лжи и вел себя благородно.

2.4 Благородство неблагородных противников в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети».

Так же Тургенев вводит поединок в свой роман «Отцы и дети». В «Отцах и детях» Павел Петрович вызывает, замалчивая причину Базарова. Он предлагает договориться о поводе вызова, хотя и так всем известно, что они терпеть друг друга не могут. Они с самой первой ночи возненавидели друг друга. Принципы Павла Петровича Кирсанова: право на ведущее положение в обществе аристократы завоевали не происхождением, а нравственными достоинствами и делами, т.е. нравственные нормы, выработанные аристократами, - опора человеческой личности. Без принципов могут жить лишь безнравственные люди. Прочитав высказывания Базарова о бесполезности громких слов, мы видим, что «принсипы» Павла Петровича никак не соотносятся с его деятельностью на благо общества, а Базаров принимает только то, что полезно. Евгений отрицает и государственный строй, что приводит Павла Петровича в замешательство (он «побледнел»). Просматриваются разногласия Базарова и Павла Петровича в отношении к искусству, природе. С точки зрения Базарова, «читать Пушкина – потерянное время, заниматься музыкой  - смешно, наслаждаться природой – нелепо.» [Тургенев,1988:147]Павел Петрович, напротив, любит природу, музыку. Каплей. Переполнившей Павла Петровича, была сцена в беседке, он видел, как Базаров поцеловал Фенечку. Базаров в недоумении:  неужели из-за брата так переживает Павел Петрович? Для Базарова дуэль – нелепость, но он принимает вызов. Оставшись один, он понимает, какую комедию они разыграли, как вежливо держались, сдержали ярость. Он не мог работать, написал письмо отцу, но разорвал его, и всю ночь его мучили кошмары.

              Тургенев описывает утро перед дуэлью свежее, ясное, с песнями жаворонков. Автор описывает утреннюю природу, на фоне которой шли Базаров с Петром, как бы показывая, что они, дураки, рано встали, разбудили природу и пришли на поляну заниматься «глупостью», зная, что ничем хорошим это не закончится. Также автор показывает особое поведение Павла Петровича перед дуэлью: «Павел Петрович подавлял всех, даже Прокофьича, своею леденящею вежливостью», что говорит о том, что он хотел выиграть дуэль, очень надеялся на это, хотел поквитаться, наконец, с «нигилистами»: «Он мне прямо в нос целит, и как щурится старательно, разбойник!» – думал во время дуэли Базаров. Павел Петрович в клетчатом пиджаке и белых панталонах был предупредителен и вежлив. Когда Базаров говорит, что их поединок смешон и глуп, Павел Петрович не принимает его шутки, он настроен серьезно.

Сцена с дуэлью занимает одно из завершающих мест в романе. После неё герои стали хоть немножко, но по-другому относиться друг к другу: либо хорошо относиться, либо вообще никак не относиться. Дуэль является разрешением конфликта Павла Петровича и Базарова, завершение идеологических споров, приводящих к открытому столкновению. Этот эпизод является одним из кульминационных моментов романа.

Кирсанов целил прямо в лоб Базарову, а Базаров выстрелил, не целясь, ранил Кирсанова в ногу, тот хотел продолжать поединок, но вскоре лишился чувств. Базаров отверг предложение и объявил, что намерен уехать. Павел Петрович мириться не хотел, он стыдился своей заносчивости, неудачи. После дуэли весь дом переполошился, Фене сделалось дурно, Николай Петрович ломал себе руки. Ночью у Павла Петровича сделался жар, он бредил и признался в своем чувстве к Фенечке.

              После дуэли герои словно меняются местами. Базаров уже не желает думать об участи Фенечки. Увидев ее расстроенное личико в окне, «пропадет пожалуй», – сказал он про себя , – Ну, выдерется как-нибудь!» Напротив, Павел Петрович показывает чуждый ему прежде демократизм. «Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме», – заявляет он брату, требуя, чтобы тот узаконил наконец отношения с Фенечкой. «Ты это говоришь, Павел? ты, которого я считал…непреклонным противником подобных браков!» – поражается Николай Петрович. Он не ведает, что этой просьбе предшествовала проникновенная сцена между братом и Фенечкой, напоминающая главу рыцарского романа. «Это преодоление своей поздней любви и отказ от нее: отказ, лишенный эгоизма, поднимающий простенькую Фенечку на высоту Прекрасной Дамы, которой верят, не сомневаясь, которой служат, не надеясь на взаимность».

2.5 Роль дуэли в характеристике персонажей романа Л.Н. Толстого «Война и мир».

              Совсем иначе выглядит дуэль у Толстого в «Войне и мире». Если у Тургенева и Базаров, и Павел Петрович чувствовали влечение к Фенечке, то Пьер рискует из-за женщины, которую презирает. Но, наверное, не только Элен была причиной. Пьер был оскорблен, унижен Долоховым на званном обеде. Его брак с распутной красавицей был роковой ошибкой, он получал анонимные письма, в которых ему писали об измене его жены. А теперь Долохов произносит тост «За красивых женщин и их любовников!» и Пьер, который никогда не держал в руках пистолет, вызывает его. Он защищает, прежде всего свое человеческое достоинство, а не честь жены. Пьер уехал домой, а Долохов с Ростовым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган. Он уверен в себе, в своих силах, у него твердое намерение убить соперника, но это только видимость, на душе у “его неспокойно. Его соперник же «имеет вид человека, занятого какими-то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его желто. Он, видимо, не спал ночью»[Толстой,1957:401]. Граф еще сомневается в правильности своих действий и соображает: что бы он сделал на месте Долохова?

Долохов держится, уверенно и спокойно, он твердо намерен убить Пьера. Пьер не знает, что делать: то ли убежать, то ли довести дело до конца. Но когда Несвицкий пытается примирить его с соперником, Безухов отказывается, при этом называя все глупостью. Долохов вообще не хочет ничего слышать.

    Несмотря на отказ от примирения, дуэль долго не начинается из-за неосознанности поступка, которую Лев Николаевич Толстой выразил так: «Минуты три все было уже готово, и все-таки медлили начинать. Все молчали». [Толстой,1957:401]. Нерешительность персонажей передает и описание природы — оно скупо и немногословно: туман и оттепель.

    Началось. Долохов, когда стали расходиться, шел медленно, рот его имел подобие улыбки. Он осознает свое превосходство и хочет показать, что ничего не боится. Пьер же идет быстро, сбиваясь с протоптанной дорожки, он как бы пытается убежать, закончить все поскорее. Возможно, именно поэтому он стреляет первым, при этом наугад, вздрагивая от сильного звука, и ранит соперника.

    Долохов, выстрелив, промахивается. Ранение Долохова и его неудачная попытка убить графа являются кульминацией эпизода. Затем происходит спад действия и развязка, которая заключается в том, что переживают все герои. Пьер ничего не понимает, он полон раскаяния и сожаления, едва сдерживая рыдания, хватаясь за голову, идет назад куда-то в лес, то есть убегает от содеянного, от своего страха. Долохов же ни о чем не жалеет, не думает о себе, о своей боли, а боится за мать, которой он причиняет страдания.

    В исходе дуэли, по мысли Толстого, свершилось высшее правосудие. Долохов, которого Пьер принял в своем доме по-приятельски и помог деньгами в память о старой дружбе, опозорил Безухова, соблазнив его жену. Но Пьер совершенно не готов к роли «судьи» и «палача» одновременно, он раскаивается в происшедшем, благодарит Бога, что не убил Долохова.

    Гуманизм Пьера обезоруживает, уже перед дуэлью он готов был во всем раскаяться, но не из-за страха, а потому что уверен в виновности Элен. Он старается оправдать Долохова. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, — думал Пьер. — Даже наверное я бы сделал то же самое. К чему же эта дуэль, это убийство?» [Толстой,1957:401].

    Ничтожество и низость Элен так очевидны, что Пьеру стыдно за свой поступок, не стоит эта женщина того, чтобы брать грех на душу — убивать за нее человека. Пьеру страшно, что он чуть не загубил собственную душу, как ранее уже — свою жизнь, связав ее с Элен.

И только после дуэли, мы узнаем, что буян Долохов живет с горбатой сестрой и старой матерью, что он нежный, любящий сын и брат. Пьер же после дуэли решает расстаться с Элен. Нам жаль Долохова, его страдающую мать, но симпатии наши на стороне Пьера.

2.6 Дуэль, изменившая жизнь человека, в романе А.П. Чехова «Дуэль.

              Свое неприятие дуэли выразил и Чехов. Повесть «Дуэль» - самое крупное произведение чеховской прозы, в котором Чехов отразил все основные проблемы, волновавшие его в то время. Именно в «Дуэли» он обосновал своеобразие задач своего творчества.

              Герои повести пытаются объяснить свое поведение, оправдать себя в глазах окружающих. Лаевский – персонаж, о котором высказано очень много мнений. Самые серьезные выдвинуты фоном Коренном. Лаевский пытается осмыслить себя в качестве представителя времени, сравнивает себя с Базаровым и Онегиным. Но это лишь фальшивая игра на публику. Главной его целью – было избавление от любовницы, которую он не любил. Фон Корен, считает Лаевского вредным и опасным для общества, а Лаевский думал в свою очередь, что фон Корен гнет всех своим авторитетом.

              Внешне оба героя резко противопоставлены друг другу. Один – худощавый блондин, нервный, слабый и неуверенный в себе; другой – брюнет, с широкими плечами, сильный, самоуверенный. Различны у них взгляды на мир. Но противопоставление героев носит особый, чеховский характер. Противопоставляя своих героев в одних качествах и проявлениях, Чехов одновременно неожиданно сближает их в других, именно в тех, которые должны открыть в себе сами герои. Двойственная природа противоречия между главными героями видна в их ссоре. Суть всех многочисленных рассуждений в том, что «Лаевский безусловно вреден и так же опасен для общества, как холерная микроба» [Чехов,1962:400], и поэтому его надо уничтожить. Фон Корен провоцирует Лаевского на дуэль: бросает ему издевательскую записку, не скрывает радости при его унижении, дразнит его за истерику. Считает, что исход этой дуэли принесет пользу обществу, хотя потом сам будет уверен в том, что дуэль бессмысленна. Собираясь идти на дуэль, фон Корен не намеревался стрелять и считал, что дуэль ничем кончится. Решение стрелять пришло к нему в голову неожиданно, под влиянием вспыхнувшего чувства. И в других случаях фон Корен ведет себя не как идейно убежденный в своей правоте человек. Ведь не он же вызывает на дуэль, хотя так он должен был бы поступить, следуя своей теории. Но он, прекрасно понимая, что Лаевскому тяжело и мучительно стыдно за истерику, дразнит его, по существу, провоцирует на вызов, А перед этим фон Корен бросает своему противнику издевательскую записку и не скрывает своей радости при виде его унижения. Все это мало похоже на принципиальную борьбу в интересах общества. И никто из окружающих не верит объяснениям фон Корена. Им верит только он сам. Это важнейшая черта для понимания замысла всей повести, черта типично чеховская.

Главная ошибка зоолога не в том, что он не понял Лаевского и не смог предусмотреть его духовный переворот, а в том, что он не понял самого себя. Искренне веря, что преследует своего противника из идейных побуждений, он в действительности был движим только чувством личной неприязни. Фон Корен, как и любой теоретизирующий герой Чехова, не поступает согласно декларируемым взглядам, и Чехов, как и всегда, не судит его теорию. Стройная, изложенная безупречным литературным языком философия фон Корена сыграла роковую роль, скрыв от самого теоретика смысл его поступков.

Центральный вопрос творчества Чехова не в том, какова ценность героя, какова его роль в истории общества или страны, а в том, как ему жить в том мире. И единственное произведение Чехова, которое не только ставит вопрос, но и дает на него ответ, — «Дуэль».

В «Дуэли» нет реального общего дела или общей ценности, с которой были бы соотнесены все персонален. Чехов изображает случайную группу людей, объединенных только временем и пространством. Никакие прочные связи не объединяют их. Это частное бытие в его наиболее чистой форме. Судьба одних никак, в сущности, не затрагивает остальных. И если Самойленко сочувствует Лаевскому, а фон Кореи ненавидит его, то здесь их частные, личные и в общем, необязательные отношения. Каждый живет своей жизнью и поглощен своими проблемами, своими частными интересами.

Герои разобщены и потому центральные события не связывают и не исчерпывают их. Единство повести основывается не на событиях, а на универсальных свойствах изображаемого мира. Каждый герой порознь, частным образом, преследуя свои личные цели, сталкивается с трудностями, общими для всех. Каждый должен победить в одиночку. И неважно, из какой среды герой, каковы его профессия, образование, уровень развития; независимо от всего этого он обязательно столкнется с определенными общественными трудностями.

Чеховские герои не только ошибочно или неполно судят о своих близких, но и неверно представляют себе самих себя, и этому способствует стремление казаться в своих собственных глазах и глазах окружающих чем-то, что не является их действительной сущностью.

Лаевский — первый герой Чехова, который совершает самостоятельный, свободный поступок, исходя из своего разума и совести. Первым вполне самостоятельным поступком было для Лаевского сближение с Надеждой Федоровной перед дуэлью. Иллюзия Лаевского здесь обнаружена с максимальной резкостью. Он бежал от «нелюбимой» женщины, которая, как ему казалось, делала его жизнь невыносимой. Им двигала не чувственность, как раньше, а высокое чувство сострадания, свойственное только нравственному человеку. Он смог полюбить даже изменившую ему «порочную женщину». Вся суть его трагедии, все ее причины оказались в нем. Он их устранил — и противоречий не стало, отпала необходимость в объяснениях и рассуждениях, исчезла нужда в перемене места. Так завершился конфликт героя. Его внутренний характер подчеркнут тем, что ничего во внешнем положении Лаевского не изменилось в лучшую сторону, оно даже стало хуже. Лаевский остается в том же городе, с той же женщиной, а проблемы оказались решенными. Решил он их самостоятельно, без какой-либо помощи со стороны.

В повести много споров, разговоров, все обсуждают Лаевского: одни оправдывают его, другие обвиняют, а главное событие, разрешившее все споры, происходит независимо от них, когда герой остается наедине с самим собой.

Чехов настойчиво выделяет духовный переворот как центральное событие сюжета, как единственное, идейное плодотворное. Дальнейшее действие развивается только для Лаевского, он один видит грозу, которая падает на кульминацию произведения, он один разрешает свою задачу. Гроза кончилась, духовный переворот свершился, и только тогда произошла дуэль.

В повести поставлено несколько проблем, и каждая из них освещается итоговой мыслью и разрешается только в ее свете. «Спасение надо искать только в себе самом...»[Чехов,1962:470] — и эта мысль обосновывается последними словами Лаевского. Человеку только самому доступно понимание наиболее скрытных его свойств и душевных качеств. В «Дуэли» показано множество ошибок и недоразумений, которые возникают или из-за непонимания своего ближнего, или из-за неполного знания о нем.

В художественном мире Чехова нет сверхличной ценности, что и становится главным источником трагизма в жизни его героев.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В XIX веке дуэльный кодекс претерпевает изменения. С середины XIX века он не имеет большого значения для дуэлянтов, не играет особой роли в поединке. В начале века вызов на дуэль передается секундантом, в конце века – самим дуэлянтом, а повод для дуэли вообще может быть не пояснен. Также неважно наличие секундантов. Меняется и отношение к дуэли. В начале века к дуэли относились серьезно, как к институту, в конце века к дуэли и ко всем ее ритуалам начинают относиться иронично. Единственное, что остается неизменным, – это преддуэльное оговорение условий поединка, хотя в конце века об условиях позволяется договариваться практически во время дуэли.

Проведя исследование по теме «Поэтика дуэли в русской классической литературе XIX века», можно сделать вывод, что дуэль занимает важное значение в композиции произведений.Она несет основную, смысловую и сюжетообразующую нагрузку, позволяет решить важные вопросы чести, совести. Дуэли, описанные в романах, - это упрек молодому поколению, ведь люди располагают умом и волей. Они могут побороть зависимость человека от общества, могут изменить условия жизни. Смысловая роль поединков оставалась неизменной, она претерпела эволюцию – от бессмысленных и никчемных к обоснованным и через них к пониманию игры и бравады, где они рисуются.

Дуэль в произведениях Пушкина и Лермонтова – это кульминация, переломный момент в судьбах героев. Евгений Онегин – отражение печального периода формирования «лишнего человека», Печорин – сформировавшийся «лишний человек», высокоразвитая личность, вынужденная жить по-прежнему в условиях обезличенной действительности. Отсюда такая развязка сюжетов обоих произведений.

Победу в поединках одержали Базаров и Пьер – люди, которые нравственно выше своих противников. В этом сказались, наверное, позиции авторов. Участники обеих дуэлей считали ее глупостью, но не видели иных способов разрешения конфликта.

Дуэль в романе Чехова заставила по-другому посмотреть на жизнь Лаевского. Перед дуэлью он понял насколько ему дорога его жена, которой он избегал. Перед лицом смерти он смог понять то, чего не мог понять и не стремился к этому.

Также все дуэлянты в этих произведениях в большей или в меньшей степени нарушают кодекс дуэли. В повести «Капитанская дочка», события которой разворачиваются в XVIII веке, дуэльный кодекс еще размыт и не определен.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

Источники текстов:

1 . Лермонтов М.Ю. «Герой нашего времени» – ,М.,2003

2. Пушкин А.С. Повести.Романы –,М.,2003

3. Пушкин А.С. «Евгений Онегин» –, М., 2004

4. Толстой Л.Н. «Война и мир» – том 1-2, М., 1957

5. Тургенев И.С. собр. соч.: В 3т. - М.,1988

6. Чехов А.П. собр.соч.: в 6т.,М., 1962

Научная литература

7. Белинский В.Г. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина –, М., 1957

8.Востриков А.В. «Мифы – логика дуэли» историко-краеведческий сборник–, М., 1993

9. Востриков А.В. «О русской дуэли» –, С-Пб, 2004

10. Гордин Я.А. «Дуэли и дуэлянты» –, М., 1980

11. Катаев В.Б. Эволюция и чудо в мире Чехова (повесть «Дуэль») – М., 1997

12. Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин» комментарий –, Л., 1980

13..Макогоненко Г.П «Капитанская дочка» А.С. Пушкина –, Л., 1977

14.  Петров В. Русская дуэль – //Дружба народов, №5, 1998, С. 35-38

15. Рейфман И. Ритуализованная агрессия: дуэль в русской культуре и литературе. – М, : НЛО, 2002

16. Хандорин В. Дуэль в России –// Родина, №10, 1993, С.87-92

17. Шубинский В. Дуэль как жанр – // НЛО, №91, 2008, С.401-405

Справочная литература

18. Энциклопедия литературных героев 18-19 вв. под редакцией Архангельского А.Н –, М., 2001, С. 342-344

19. Энциклопедия литературных героев 19-20 вв. под редакцией Бак Д.П. –, М., 2000, С. 246-249

20.Ожегов С.И. Словарь русского языка – М., 1984

21. Энциклопедия мировой литературы под редакцией Старховского С.В. –,С-Пб, 2000, С. 107-112

Интернет – ресурсы

22. Гордин Я.А. Право на поединок – http//www.koryazhma.ru

23. Ранчин А.М. Дуэль как трагедия: «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени» - http// www.portal-slovo.ru

41