Поэтесса Ольга Берггольц, свидетелница Великой Отечественной Войны.

Департамент образования гор. Москвы

Государственное образовательное учреждение

среднего  профессионального образования

Колледж Автоматизации и Информационных Технологий №20 
 
 
 
 
 
 

Реферат 

по дисциплине «Русский язык и культура речи» 

Поэтесса  Ольга Берггольц.

Свидетелница Великой Отечественной Войны. 
 
 
 
 
 
 
 
 

          Выполнил:

                                                                                           студент группы П-21

                                     Бородавкин О.М.

           Проверила:

                 Преподаватель

                Алёхина О. В.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Москва

2010

Оглавление 

Вступление……………………………………………………………….…3

Биография Ольги Берггольц…………………………………………….…3

Поэтесса в годы Великой Отечественной войны………………………...5

Значение  творчества в русской литературе……………………………..10

Библиография……………………………………………………………..11

Приложение 1. Ольга Берггольц, фотографии военных лет…………..12

Приложение 2.  Автореферат…………………………………………….13

Приложение 3. Основные произведения Ольги Берггольц…………….14

Приложение 4. Сложный план…………………………………………...16 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Вступление

Ольга Бергголь была смелой женщиной, пережившей блокаду Ленинграда,

смерть  дочерей. Была знаменитой поэтессой  «Муза блокадного города», написавшей множество произведений, вселявших в сердца людей и помогавших жить. 

"Никто  не забыт и ничто не забыто" 
 
 
 
 

Биография Ольги Берггольц 

Российская писательница, поэтесса. Ольга Федоровна Берггольц  родилась 16 мая (по старому стилю - 3 мая) 1910 года в Петербурге, в семье  заводского врача, жившего на рабочей окраине Петербурга в районе Невской заставы. Мать - Мария Тимофеевна Берггольц, младшая сестра - Мария.

В 1924 году в заводской  стенгазете были опубликованы первые стихи Ольги Берггольц. В 1925 году Ольга Берггольц вступила в литературную молодежную группу "Смена", а в начале 1926 года познакомилась там с Борисом Петровичем Корниловым (1907-1938) - молодым поэтом, незадолго до этого приехавшим из приволжского городка и принятым в группу. Через некоторое время они поженились, родилась дочь Ирочка. В 1926 году Ольга и Борис стали студентами Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств. Борис на курсах не задержался, а Ольга несколько лет спустя была переведена в Ленинградский университет. В 1930 году Ольга Берггольц окончила филологический факультет Ленинградского университета и по распределению уехала в Казахстан, где стала работать разъездным корреспондентом газеты "Советская степь". В это же время Берггольц и Корнилов развелись ("не сошлись характерами") и Ольга вышла замуж за Николая Молчанова, с которым училась вместе в университете. (Сборник статей "Вспоминая Ольгу Берггольц") Вернувшись из Алма-Аты в Ленинград, Ольга поселилась вместе с Николаем на улице Рубинштейна, 7 - в доме, называвшемся "слезой социализма". Тогда же была принята на должность редактора "Комсомольской страницы" газеты завода "Электросила", с которой сотрудничала в течении трех лет. Позднее работала в газете "Литературный Ленинград". Через несколько лет умерла младшая дочь Ольги Берггольц - Майя, а спустя два года - Ира. В декабре 1938 года Ольгу Берггольц по ложному обвинению заключили в тюрьму, но в июне 1939 года выпустили на свободу. Беременная, она полгода провела в тюрьме, где после пыток родила мертвого ребенка. В декабре 1939 года она писала в своем тщательно скрываемом дневнике: "Ощущение тюрьмы сейчас, после пяти месяцев воли, возникает во мне острее, чем в первое время после освобождения. Не только реально чувствую, обоняю этот тяжелый запах коридора из тюрьмы в Большой Дом, запах рыбы, сырости, лука, стук шагов по лестнице, но и то смешанное состояние... обреченности, безвыходности, с которыми шла на допросы... Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: "живи". (С. Шульц, "Главная улица Санкт-Петербурга"; "Наука и жизнь", 2001). В годы блокады 1941-1943 годов Ольга Берггольц находилась в осажденном фашистами Ленинграде. В ноябре 1941 ее с тяжело больным мужем должны были эвакуировать из Ленинграда, но Николай Степанович Молчанов умер и Ольга Федоровна осталась в городе. "В.К.Кетлинская, руководившая в 1941 Ленинградским отделением Союза писателей, вспоминала, как в первые дни войны к ней пришла Ольга Берггольц, Оленька, как ее все тогда называли, видом - еще очень юное, чистое, доверчивое существо, с сияющими глазами, "обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности", но теперь - взволнованная, собранная. Спросила, где и чем она может быть полезна." Кетлинская направила Ольгу Берггольц в распоряжение литературно-драматической редакции ленинградского радио. Спустя самое недолгое время тихий голос Ольги Берггольц стал голосом долгожданного друга в застывших и темных блокадных ленинградских домах, стал голосом самого Ленинграда. Это превращение показалось едва ли не чудом: из автора мало кому известных детских книжек и стихов, про которые говорилось "это мило, славно, приятно - не больше", Ольга Берггольц в одночасье вдруг стала поэтом, олицетворяющим стойкость Ленинграда." (Сборник "Вспоминая Ольгу Берггольц"). В Доме Радио она работала все дни блокады, почти ежедневно ведя радиопередачи, позднее вошедшие в ее книгу "Говорит Ленинград". Ольга Берггольц была награждена орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями. Умерла Ольга Федоровна Берггольц 13 ноября 1975 в Ленинграде. Похоронена на Литераторских мостках. Несмотря на прижизненную просьбу писательницы похоронить ее на Пискаревском мемориальном кладбище, где высечены в камне ее слова "Никто не забыт и ничто не забыто", "глава" Ленинграда г.Романов отказал писательнице. В 1936 года Б.П.Корнилов был исключен из Союза писателей, а 19 марта 1937 года арестован. Официальной датой смерти первого мужа Ольги Берггольц считается 21 ноября 1938 года, но место его захоронения неизвестно. "20 февраля 1938 года Выездной сессией Военной Коллегии Верховного Суда СССР под председательством корвоенюриста Матулевича Корнилов был приговорен к исключительной мере наказания. В приговоре содержится следующая формулировка: "Корнилов с 1930 г. являлся активным участником антисоветской, троцкистской организации, ставившей своей задачей террористические методы борьбы против руководителей партии и правительства". Приговор приведен в исполнение 20 февраля 1938 г. в Ленинграде." (Константин Поздняев, "Расстрел по лимиту. Мифы и правда о трагической гибели Бориса Корнилова"; "Литературное Обозрение", 1993) 20 лет имя поэта Бориса Корнилова было под запретом. Книги его внесли в список подлежащих изъятию, и только "Песня о встречном" ("Нас утро встречает прохладой, Нас ветром встречает река..."), написанная им в содружестве с Дмитрием Шостаковичем к кинофильму "Встречный", продолжала жить, но имя поэта-"врага народа" не сообщалось. 5 января 1957 года Борис Петрович Корнилов был реабилитирован ("за отсутствием состава преступления"). 
 
 
 
 
 
 

     Поэтесса в годы Великой Отечественной Войны

 
Ольгу Берггольц называли и называют “музой блокадного города”. Это очень  высокая и почетная аттестация. И  вполне заслуженная. Блокадные стихи  Берггольц появились в тоненьком сборнике “Ленинградская поэма” еще в блокаду. Именно с тех пор запечатлелись в памяти пронзительные в своей простоте строки:  

Был день как день.  
Ко мне пришла подруга,  
не плача, рассказала, что вчера  
единственного схоронила друга,  
и мы молчали с нею до утра.  
Какие ж я могла найти слова?  
Я тоже ленинградская вдова.  
Мы съели хлеб,  
что был отложен на день,  
в один платок закутались вдвоем,  
и тихо-тихо стало в Ленинграде.  
Один, стуча, трудился метроном... 

От этих строк и сейчас мороз по коже. Все узнаваемо, все так и было — кроме одной, пожалуй, детали: метронома. Значение этой подробности блокадного быта, пожалуй, преувеличено в позднейших воспоминаниях. Никакого метронома в квартирах рядовых ленинградцев не было слышно. Большинство домашних радиоточек было реквизировано или по крайней мере отключено. Где-то они, конечно, сохранялись — в том числе, вероятно, и у постоянного сотрудника блокадного радио поэта Ольги Берггольц: это была не привилегия, а производственная необходимость. Кстати, при всем при том сами-то радиопередачи летели в эфир не напрасно: услышанное где-нибудь на работе, на дежурстве потом передавалось из уст в уста, пересказывалось, помогало жить.  

А стихи запоминались наизусть:

Вставал рассвет балтийский ясный,  
когда воззвали рупора:  
“Над нами грозная опасность.  
Бери оружье, Ленинград!”  
А у ворот была в дозоре  
седая мать двоих бойцов,  
и дрогнуло ее лицо,  
и пробежал огонь во взоре.  
Она сказала: “Слышу, маршал.  
Ты обращаешься ко мне.  
Уже на фронте сын мой старший,  
и средний тоже на войне.  
А младший сын со мною рядом,  
ему семнадцать лет всего,  
но на защиту Ленинграда  
я отдаю теперь его... ” 

Блокадные стихи Берггольц можно цитировать бесконечно. Но в них — еще  не вся Берггольц. В другие, “оттепельные”  годы люди читали друг другу, передавали из уст в уста совсем иные стихи:  

Нет, не из книжек наших  скудных,  
подобья нищенской сумы,  
узнаете о том, как трудно,  
как невозможно жили мы.  
Как мы любили — горько, грубо.  
Как обманулись мы, любя,  
как на допросах, стиснув зубы,  
мы отрекались от себя. 

Это ведь тоже она. А дальше — и вовсе, кажется, самоубийственное признание, вырвавшееся, по-видимому, в горчайшую минуту:  

И равнодушны наши книги,  
и трижды лжива их хвала. 

И, может  быть, самая поразительная строка — набранная курсивом дата: 22.V — 24.V. 1941. “Мы о многом в пустые литавры стучали, мы о многом так трудно и долго молчали”, — писал Владимир Луговской, поэт тоже замечательный. И стихотворение, из которого эти строки взяты, — “В сельской школе” — одно из лучших в период его последнего творческого взлета. И все-таки это — 1956 год, “оттепель”. А стихи Берггольц написаны задолго до всех “оттепелей” и тем более перестроек. В самый канун войны. Прошел всего месяц — и вырвались из-под пера совсем другие строки, теперь они напечатаны рядом, на обороте того же книжного листа:  

Мы  предчувствовали  полыханье  
Этого трагического дня.  
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.  
Родина, возьми их у меня!..  
Я люблю Тебя любовью новой,  
горькой, всепрощающей, живой,  
Родина моя в венце терновом,  
с темной радугой над головой...

И дальше, в те же дни:

Товарищ юный, храбрый и  веселый,  
тебя зовет Великая Война, —  
так будь же верен стягу Комсомола  
и двум его прекрасным орденам...  
И главная — незыблемая — верность  
непобедимой Партии своей.  
На первый зов ее, на самый первый  
вперед за ней, всегда вперед за ней! 

Качество  стихов, уровень их литературной отделки  могут быть различны — одно складывалось, возможно, месяцами и годами, другое выплеснулось на бумагу спонтанно, в  ответ на требование момента. Но нет ощущения, что одно писалось “для себя”, а другое — “для газеты”, “для цензора” или просто “потому, что так надо”. Даже вообразить такое в отношении Берггольц было бы немыслимым цинизмом. Такое было время. Оно испытывало не только блокадным холодом и голодом. Оно в буквальном смысле испытывало душу на разрыв. И каждый пишущий переживал это испытание по-своему. Кто-то приспосабливался, кто-то замолкал, кто-то продолжал работать, гоня от себя “неудобные” мысли, боясь не только реальных житейских неприятностей, но и — инстинктивно — разрушительного внутреннего раздвоения. У Берггольц раздвоения, распада личности не ощущается. Взаимоисключающие, казалось бы, стихи отнюдь не перечеркивают друг друга, наоборот: каким-то непостижимым образом даже самые риторичные, безнадежно, казалось бы, устаревшие для сегодняшнего дня строки обретают в этом противостоянии некую новую драматичность и остроту. Слово “Колыма” мы запомнили много раньше, чем поняли, что изначально это — просто река, хотя и очень далеко на севере. Но казалось, что все это — совсем другая материя, не связанная напрямую с сегодняшним праздником созидания и преображения природы. Но сама-то Берггольц знала, что писала. В том числе и тогда, когда обращалась к теплоходу, который скоро пройдет от Дона к Волге:  

Держи спокойно небывалый  путь!  
На каждом шлюзе, у любых причалов  
будь горд и светел, но не позабудь  
о рядовых строителях канала... 

Казалось  бы, все тут хрестоматийно правильно. Как в известном тогда стихотворении  о простом советском человеке, который “по полюсу гордо шагает, меняет движение рек”. Откуда же тогда эта мольба к тому, кто будет “горд и светел”: не позабудь! Разве ж кто забывает? И не было это эзоповым языком, не было кукишем в кармане. Было честное стремление охватить время в целом, с его величием и ужасом. И слово “трагедия” подходило здесь больше всего:  

Друзья  твердят: “Все средства хороши,  
чтобы спасти от злобы и напасти  
хоть часть Трагедии,  
хоть часть души...”  
А кто сказал, что я делюсь на части? 

Только что процитированные строки — начало одного из “Пяти обращений к трагедии” — датированы 1949 годом. Стихотворная трагедия Ольги Берггольц “Верность” была посвящена обороне Севастополя. “Если пафосом ленинградской эпопеи было терпение, то пафосом севастопольской трагедии было исступление, — сказала Берггольц, тогда же, в пятидесятых. — Но при всем различии в судьбах двух городов-героев было нечто общее. Потому я и обратилась к севастопольской теме...” Это общее, как можно было понять, — подлинная трагедийность, “предельность” ситуации. Поэта притягивали люди, живущие на пределе своих возможностей: каковы они, эти пределы, каков в человеке запас прочности, в том числе и нравственной? Достаточен ли он, чтобы пробиться через все преграды и испытания в светлое будущее, которое должно же наконец когда-нибудь наступить? Ольга Федоровна верила, как идеалистка, и сомневалась, как реалистка. На вопрос о “загадке Берггольц” можно сказать самым общим и гипотетическим образом: в основе ее все-таки — масштаб личности, сила характера, неистовый максимализм во всем. В одном из обращений к Родине (том самом, где “ты — дикая, ты — не со зла”) есть примечательное словечко:

 

Не  знай, как велика надменность  
любви недрогнувшей моей. 

Недаром и в стихах о человеческой, земной любви у нее звучат те же максималистские, “железные” интонации:  

Ни  до серебряной и ни до золотой,  
всем ясно, я не доживу с тобой.  
Зато у нас железная была —  
по кромке смерти на войне прошла.  
Всем золотым ее не уступлю:  
все так же, как в железную, люблю...