Литература периода «Бури и натиска» XVIII столетия (70–80-е годы)

     Скорей  сойди ко мне, мой свет!

     Ты  ждешь ли друга, спишь ли?

     Меня  забыла ты иль нет?

     Смеешься ли, грустишь ли? –

     Ах! милый! Бог тебя принес!

     А я? – от горьких, горьких слез

     И свет в очах затмился –

     Ты  как здесь очутился?

     Юноша увлекает с собой Ленору. Они мчатся на борзом коне. Мимо проплывают поля и леса, холмы и реки, кусты; месяц бледный светит. Вот кладбище. Кресты и могилы и толпа мрачных теней.

     И нет уж кожи на костях,

     – И что ж, Ленора, что потом?

     Безглавый череп на плечах;

     – О, страх! В одно мгновенье

     Нет каски, пет колета:

     Кусок одежды за куском

     Она в руках скелета.

     Слетел  с него, как тленье.

     Такова  поэма Бюргера. Кладбищенские мотивы звучат не только в стихах Бюргера. Кто не знает у нас поэмы  Гете «Коринфская невеста» в классическом переводе А.К. Толстого? К юноше в постель приходит мертвая невеста:

     – Знай, что смерти роковая сила

     Не  могла сковать мою любовь!

     Я нашла того, кого любила,

     И его я высосала кровь!

     Поэма Гете философична. По глубине гуманистической  мысли она неизмеримо превосходит  непритязательную «Ленору» Бюргера. Гете протестует здесь против губительных для человека религиозных предрассудков, он вдохновенно вступается за права человека на любовь и счастье:

     Ваших клиров пение бессильно,

     И попы напрасно мне кадят!

     Молодую страсть

     Никакая власть –

     Ни  земля, ни гроб не охладят!

     Однако  литературные символы взяты и  здесь из арсенала кладбищенской  поэзии. Спрашивается: почему мотивы печали, доходящей до отчаяния, влекут к  себе немецких поэтов-штюрмеров? Зачем  в их молодых головах толпятся мрачные образы и волнуют поэтов, и не дают им покоя? Только ли в литературных влияниях здесь было дело? Очевидно, корни этих настроений нисходят к немецкой земле. Тот трагический разлад между мечтой и действительностью, который болезненно ощущали штюрмеры, порождал их тоску и кладбищенскую символику. 

 

      Народность художественного творчества 

     Большое влияние на штюрмеров оказал и  Жан-Жак Руссо. Шиллер в одном  из своих ранних стихов слагает ему  восторженную хвалу. Его первая драма  «Разбойники» насыщена демократическими идеями Руссо.

     «Приди, руководи мной, Руссо!» – восклицает Гердер. Имя Руссо было у всех на устах. В то время в Германии его бюст часто украшал какой-нибудь искусственный островок парка или поэтическую заросль леса. Так немецкие аристократы откликались на моды века.

     Что же восприняли штюрмеры от Руссо? Кант признавался, что «женевский философ» научил его «любить народ». Те же чувства порождал Руссо и у штюрмеров.

     Штюрмеры  восприняли от своего французского учителя  и другое, а именно недоверие к  идее буржуазного прогресса. Они  как бы заглянули вместе с «женевским философом» на столетие вперед и отшатнулись от того «рая», который грезился другим, уверовавшим в преобразующую силу разума. Тот исторический оптимизм, который окрылял Вольтера, Дидро и соотечественника штюрмеров Лессинга, для них, штюрмеров, утрачивал свое обаяние. Они вслед за Руссо начали предавать проклятию «цивилизацию» и воспевать естественное состояние человека, порицать разум, рассудок, рационализм, восхвалять сердце, чувство. Эти руссоистские идеи не вдруг покинули литературное небо Германии.

     Во  второй части «Фауста» Гете нарисовал  идиллическую картинку жизни Филемона и Бавкиды. Ветхий домик, тихое пристанище патриархальных старичков разрушен стальным орудием цивилизации. Поэт (он уже давно покончил со штюрмерством своей юности) понимает необходимость прогресса, но сколько сожалений о милой сердцу патриархальной старине!

     Теоретиком  штюрмеров был Гердер (1744–1803), автор известных сочинений: «Фрагменты о новейшей немецкой литературе» (1766–1768); «Критические рощи» (1769); «О Шекспире» (1773); «Об Оссиане и песнях древних народов» (1773); «Мысли по философии истории человечества» (1784–1791). Крупный ученый, критик, глубокий и проницательный мыслитель, он оказал, бесспорно, благотворное влияние на развитие национальной культуры Германии.

     Влияние Гердера на молодых поэтов его  времени было чрезвычайно велико. Гете в «Поэзии и правде» писал  о нем: «Он научил нас понимать поэзию, как общий дар всего  человечества, а не как частную  собственность немногих утонченных и развитых натур… Он первый вполне ясно и систематически стал смотреть на всю литературу как на проявление живых национальных сил, как на отражение национальной цивилизации во всем ее целом» (книга 10).

     Одну  важную плодотворную идею оставили штюрмеры векам, завещали потомкам, всему человечеству. Они создали понятие народности художественного творчества. Ныне это понятие прочно вошло в литературный обиход, тогда оно казалось кощунственным новшеством, разрушающим стародавние эстетические представления. Глашатаем этой идеи был Гердер, теоретический вождь штюрмеров.

     Идея  народности после штюрмеров, после  критических работ Гердера, красноречивых, взволнованных, насыщенных фактами  истории и художественной жизни  народов, овладела умами лучших сынов  человечества. С полным правом можно сказать, что сказки братьев Гримм, сказки Андерсена, сборник Кирши Данилова, деятельность Даля, увлечения Мериме поэзией славян, глубокий интерес русских, английских, немецких поэтов-романтиков к народному творчеству, вся наука фольклористики идет от Гердера, который поднял идею народности на высоту большой принципиальной важности. В этом его величайшая заслуга перед человеческой культурой, и о самоотверженной деятельности Гердера в этой области нельзя не сказать здесь несколько подробнее.

     Интерес к устной народной, неписьменной поэзии возникал и до Гердера. Английский ученый-археолог Вуд написал книгу о Гомере («Опыт об оригинальном гении Гомера», 1768), ученый Перси собирал древнеанглийские баллады («Реликвии древней английской поэзии», т. 1–3, 1765).

     Однако  Гердер заговорил об изучении народного  творчества как о всеобщей задаче, придал идее народности философское  звучание, создал, так сказать, «философию народности», облек ее в научную  и поэтическую форму, словом, заразил  этой идеей пытливые умы современников.

     Гердер  обращается к авторитетным именам, в свое время высказавшим интерес  к народному творчеству, называет Монтеня и своего соотечественника Лютера. Он опирается на слова Лессинга: «поэты рождаются во всех странах  света», «живые чувства не являются привилегией цивилизованных народов». Из «Двенадцатой ночи» Шекспира он приводит в одной из своих статей следующую похвалу народной песне, сложенную великим гуманистом XVI столетия:

     Старинная, бесхитростная песня:

     Она мою тоску смягчила больше,

     Чем легкий звон и деланные речи Проворных и вертлявых наших дней… старая простая.

     Вязальщицы, работая на солнце,

     И девушки, плетя костями нити, Поют ее; она во всем правдива

     И тешится невинностью любви,

     Как старина.

     (Перевод  М. Лозинского.)

     Мы  видим, что в этом интересе к народному  творчеству сквозят демократические  симпатии Гердера, который ищет подобные же демократические симпатии и у  других авторитетных для него авторов. Мы видим, кроме того, и другое, а  именно руссоистские идеи о преимуществах естественного состояния перед цивилизацией. Он одобряет «безыскусственность, благородную простоту в языке, которая была душою древних времен», и порицает книжную поэзию. «Мы стали работать, следуя правилам, которые гений лишь в редких случаях признал бы правилами природы: сочинять стихи о предметах, по поводу которых ничего нельзя ни подумать, ни почувствовать, ни вообразить; выдумывать страсти, которые нам неведомы, подражать душевным свойствам, которыми мы не обладаем, – и, наконец, все стало фальшивым, ничтожным, искусственным». Гердер доходит даже до резкости в своих суждениях, чего обычно, боясь полемики, избегал.

     «Лапландский  юноша, не знающий ни грамоты, ни школы, поет лучше майора Клейста». Здесь  очевиден протест молодых литературных сил Германии против «ученых», «книжных», «компетентных писателей», о которых говорит К – Маркс в своей статье «Дебаты о свободе печати».

     Не  антикварный интерес движет изысканиями  Гердера, а желание понять душу народа, услышать его живые голоса. Составленный им сборник песен так и назван «Голоса народов». Творчество древнегерманских бардов, скандинавские эдды, творчество народного поэта Гомера, славянские песни, испанские романсы о Сиде – все одинаково важно для исследователя.

     Пример  Гердера увлек других. Народные песни записывают Гете и Бюргер и подражают им. Знаменитая песенка Гете «Розочка» обманула Гердера, он принял ее за подлинно народную. Баллада Гете «Лесной царь», известная нам в переводе Жуковского, несет в себе влияния народной поэзии. Гердер публикует свои переводы из восточных поэтов (стихи сзади). Следуя за ним, Форстер знакомит немцев с «Сакунталой» Калидасы.

     Интерес к народной поэзии пробудился во всех странах, ученые-филологи, поэты один за другим жадно вслушиваются в голоса народов, и несомненно, заслуга первого открытия богатейшего источника народной мудрости принадлежит Гердеру. Поэты. «Бури и натиска» заняли в истории немецкой культуры значительное место. При всех своих заблуждениях они, бесспорно, сыграли прогрессивную роль в жизни своего народа.