Биография В.А. Жуковского

                           Доклад.

      Тема: Биография В.А.  Жуковского. 
 
 
 
 
 
 

                                      Выполнила: Шестакова Евгения 

Жуковский Василий Андреевич

Жуковский Василий  Андреевич (1783-1852) — русский поэт, переводчик, один из основоположников русского романтизма. Родился 29 января (9 февраля) 1783 в селе Мишинском, что  на стыке трех губерний — Орловской, Тульской и Калужской. По своему рождению Жуковский был незаконнорожденным: его отец, богатый помещик Афанасий Иванович Бунин, когда-то взял в дом  пленную турчанку Сальху, которая  и стала матерью будущего поэта. Фамилию свою ребенок получил  от жившего в имении бедного дворянина  Андрея Ивановича Жуковского, который  по просьбе Бунина стал крестным отцом  ребенка и затем его усыновил.

Жена Афанасия Ивановича Марья Григорьевна  и ее мать заботились о Василии  как о родном ребенке, и недостатка в ласковом и заботливом отношении  он не испытывал. Несмотря на это, мальчик  тяжело переживал свое двойственное положение, и уже с юных лет  мечтал как о чем-то несбыточном  о семейном счастье, о близких, которые  принадлежали бы ему «по праву».

В четырнадцатилетнем возрасте Василия Жуковского определяют в Благородный пансион при  Московском университете, где юноша  с особым чаяньем изучает рисование, словесность, историю, французский  и немецкий языки и где он скоро  становится одним из первых учеников.

Уже в те годы поэт делает первые пробы пера, наиболее значительные из которых — стихотворение  «Майское утро» (1797) и прозаический отрывок «Мысли при гробнице» (1797), написанные явно под влиянием Н. Карамзина и его «Бедной Лизы». Сложилось так, что именно Карамзин — кумир тогдашней молодежи, известный писатель, стал для начинающего поэта и старшим другом, и литературным критиком. После того, как состоялось их знакомство, Жуковский отдает на суд старшему товарищу свой перевод элегии английского поэта Томаса Грея «Сельское кладбище». В том же 1802 переработанная элегия благодаря стараниям Карамзина, тогдашнего издателя «Вестника Европы», была опубликована в этом престижном журнале. С этой-то публикации начинает восходить звезда Василия Андреевича и распространяться его слава как тонкого лирика, мастера «пейзажа души», по выражению историка литературы А. Веселовского.

В другой, написанной несколько позже, уже оригинальной элегии «Вечер поэтический» облик Василия  Жуковского уже вполне определен. В  этой «медитативной» элегии главным  оказывается переживание автора, эмоциональность, а язык поэта поражает своей музыкальностью, стройностью  и «соразмерностью». Но Жуковский  далек от описательного психологизма. Не случайно критики, рассуждая о  его поэтике, не раз говорят о  том, что в его стилистической системе зачастую большое значение приобретает символический вечерний пейзаж, спокойная, дремлющая природа, рассуждения на тему смерти, столь  характерные для поэтики сентиментализма.

В эти годы Жуковский  много работает, и уже в 1804 выходит  первая книжка из его шеститомного перевода с французского «Дон Кихота»  Сервантеса. Читатели были поражены —  в общем-то сухой, вялый французский  перевод заиграл под пером  Жуковского русской, мелодичной, завораживающей речью.

В сущности, сама натура поэта, впечатлительного и ранимого, противилась размеренной и упорядоченной  работе чиновником в Соляной конторе, куда он был определен после окончания  пансиона в 1800. Повод, чтобы порвать  со службой, не замедлил представиться  — однажды резко ответив на грубость начальника, он попал под арест, после чего тут же ушел в отставку и удалился в родное имение. В Мишинском, где он не был долгие годы, поэт отдыхает душой, предается созерцанию природы и анализирует свою душевную жизнь — ведет дневник, и, конечно же, не забывает о стихах.

И тут судьба посылает ему встречу с дочерью  его сводной сестры, Машей Протасовой, которая вошла в историю русской  поэзии как муза, ангел-хранитель  поэта, и в то же время — неиссякаемый источник его страданий. Влюбленные мечтали об одном — соединить  навеки свои жизни, вступить в законный союз. Но мать Маши была категорически  против браков между родственниками, даже дальними, и вплоть до смерти Маши Протасовой не отступилась от своего решения.

Так в творчестве Жуковского с новой силой начинает звучать неистребимый, на грани надежды  и утраты мотив противостояния, а  порой и переплетение земной печальной  юдоли с небесным, совершенным  там, придающей его стихам пронзительно-щемящее, страстное звучание.

Недаром назвал поэта «Литературным Колумбом Руси»  Белинский. Дымка таинственности, существование  как бы на грани двух миров - видимого и невидимого, сосредоточенность  на чувствах души — все эти неизменные спутники романтизма давали критику  полное право назвать Василия  Андреевича Жуковского одним из создателей новой русской поэзии, открывшим  «Америку романтизма».

В то же время  Жуковский мог быть и человеком  действия, и беспристрастным критиком, и организатором. Уже в 1808 он становится у кормила журнала «Вестник Европы»  и в свои 25 лет успешно справляется  с обязанностями главного редактора. При этом он успевает переводить, писать сказки, стихи, литературно-критические  статьи, рецензии… 

Работая на поприще  главного редактора «Вестника Европы», Жуковский одним из первых привлек  внимание читателя к критике как  таковой и «уважать ее заставил»  как особый, самостоятельный жанр литературного творчества. В своих  критических статьях поэт заявляет о новом направлении в русской  литературе — о романтизме. Вместо старых строгих норм классицизма  он предлагает иные критерии оценки литературного  произведения — вкус, а также  стилистическую сочетаемость, «соразмерность»  и «сообразность».

Расцветает и  талант самого Жуковского. В 1808 литературная общественность была взбудоражена неожиданной  публикацией. Ценители изящной словесности  могли прочитать на страницах  того же «Вестника Европы» первую балладу Жуковского под названием  «Людмила» - как и многие другие сочинения  автора в том же жанре, — вольный  перевод, в данном случае немецкого  поэта Г. Бюргера.

Следующая баллада  Жуковского — «Светлана», уже не перевод, а оригинальное произведение, так полюбилась российскому читателю, так органично слилась с народной жизнью, что строки из нее уже  многие годы спустя напевали над детской  колыбелью: «Раз в крещенский вечерок  девушки гадали: За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали…» 

Позже, в оригинальной балладе Жуковского «Эолова арфа» (1814) читатель находит редкое сочетание  лирической стихии и балладной поэзии. Лейтмотив двоемирия, проходящий через  все творчество поэта, особенно после  смерти Маши Протасовой, звучит здесь  особенно пронзительно: героиня баллады  не умирает, а «плавно переходит» в «очарованное там», где и наступает  соединение с возлюбленным.

Но не только «преданья старины глубокой», не только «звуки сладкие и молитвы» вдохновляли музу Жуковского. Звон бранного оружия во имя чести Родины, свист «канонады дьявольской» во времена тягостных испытаний  войны 1812 года знал поэт не понаслышке. В чине поручика ополчения дошел  аж до самой Вильны, да и муза его  уже готова была петь на иной лад: «сокровенная жизнь сердца» теперь стала жизнью всей нации, душа которой пульсировала в унисон каждому сердцу и составляла единое духовное целое.

«Певец во стане  русских воинов» — «романтическая ода», которая, по словам литературоведа Коровина, «очаровала современников  интимным, личным преломлением патриотической темы», и недаром Россия в «Певце…» - «не Отечество, а «милая Родина», дорогая сердцу воспоминаниями детства». По рассказу писателя И. Лажечникова, стихами  из «Певца…» зачитывались на фронте, выучивали  наизусть, разбирали… Она поднимала  боевой дух, вдохновляла на ратные подвиги, а порою и вызывала на глазах закаленных в боях воинов «скупую мужскую  слезу»:

          Там все — там родших милый  дом:

          Там наши жены, чада;

          О нас их слезы пред Творцом;

          Мы жизни их отрада;

          За них, друзья, всю нашу кровь!

          На вражьи грянем силы;

          Да в чадах к родине любовь

          Зажгут отцов могилы.

А после 1812 начинается новая «война», на этот раз литературная. На одном из полюсов оказываются  члены общества «Беседа любителей  русского слова» во главе с Шишковым, на другом — общество «Арзамас», бессменным секретарем которого становится Жуковский. Его острый ум, склонность к каламбурам, шуточным и дружеским посланиям  делают его душой общества. Среди  его друзей и единомышленников — Василий и Александр Пушкины, А. Тургенев, П. Вяземский, С. Уваров... Все те, кто был солидарен с требованием Карамзина «писать так, как говорят», опираясь при этом на изменчивость литературных языковых норм. Шишков же, напротив, выступал как сторонник неискаженного русского языка, ссылаясь на традиции Ломоносова.

Однако сам  Жуковский своеобразно пользуется поэтическим языком. Его излюбленные  слова — любовь, красота, невидимое, неизъяснимое, тишина, радость —  на разные лады варьируются и перетекают из одного стихотворения в другое, создавая причудливую вязь, увлекая  читателя в иной, лучший мир, в дальнюю, обетованную страну. Истинный романтик, он полагает, что «внешняя точность описания мешает постигнуть тайны мироздания, доступные только интуиции, мгновенному  поэтическому озарению…».

Не потому ли к поэзии Жуковского еще при жизни  автора относились по-разному. Белинский, например, полагал, что некая туманность, расплывчатость поэтических образов  Василия Андреевича и составляет главную прелесть, равно как и  главный недостаток его произведений. К. Рылеев прямо писал о пагубном воздействии поэта на русскую литературу, а Бестужев, также считая изъяном склонность к мистицизму, писал все же так: «С Жуковского и Батюшкова начинается новая школа нашей поэзии. Оба они постигли тайну величественного, гармонического языка русского».

Пушкин же и  вовсе называл Жуковского «кормилицей» всей последующей плеяды поэтов, признавая  его заслуги в разработке нового поэтического языка. Защищая своего друга, Пушкин вопрошал в письме Рылееву: «Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? Потому что зубки прорезались?». Жуковский, в свою очередь, видел в Пушкине восходящее «солнце русской поэзии» и в ответ на подношение только что вышедшей поэмы «Руслан и Людмила» подарил Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя».

С годами, особенно после пережитой глубокой личной драмы, Жуковский все более задумывается о «небесном», о «святом», в стихах его все явственнее звучит религиозный, а порою мистический оттенок. И хотя друзья поэта опасались, что  после смерти своей музы и «ангела-хранителя» Маши Протасовой он лишится главного источника вдохновения, перо он вовсе  не думает оставлять. Разве что стиль  его произведений становится несколько  строже, порою он отказывается и  от стилистических излишеств, и от традиционной рифмы. Слово для него все более  и более становится знаком чего-то неизмеримо более существенного, чем  видимый, осязаемый мир, а «избыток неизъяснимых чувств», по-прежнему переполняющий  его душу, «жаждет излиться и не находит вещественных знаков для  выражения». «Все необъятное в единый вздох теснится; и лишь молчание понятно говорит», — пишет он в известном стихотворении «Неизъяснимое» (1819).

В то же время  именно словами, поэтической речью  Жуковский с годами овладевал  все совершенней. Свидетельство  тому — прежде всего его оригинальные произведения 20-х гг., пожалуй, наиболее совершенные создания его лирики — «Невыразимое», «Мотылек и цветы», «Таинственный посетитель», стихи, проникнутые фантастичным переплетением  жизни человека и тайной жизни  мира, природы.