Культура конца XIX века

       КГТУ имени А.Н.Туполева 
 
 
 
 
 
 
 
 

Реферат по культурологии

            на тему:

«Культура конца XIX  века» 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

        Составил : Левина Вера 

                                   гр. 4152 

        Проверил : Разногорский Я.Я. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Общий характер многочисленных явлений, равно как и выражающееся в них основное настроение, принято было называть настроением "конца века" (fin de siecle). Французы первые переняли то душевное насторение, которое обозначается этим названием . Преобладающей его чертой было чувство гибели, вымирания, обреченности. Развитые умы того времени  чувствовали  неопределенное опасение надвигающихся сумерок и "гибели народов" со всей их цивилизацией и это отразилось на искусстве того времени.

   Целый период истории приходит к концу и начинается новый. На смену холодности и строгости викторианской эпохи приходит новая. Традиции подорваны, и между вчерашним и завтрашним днем не видно связующего звена. Существующие порядки поколеблены и рушатся; все смотрят на это безучастно, потому что они надоели, и никто не верит, что их стоит поддерживать. Господствовавшие до сих пор воззрения исчезли или изгнаны. Все ждут не дождутся новой эры, не имея малейшего понятия, откуда она придет и какова будет. При хаосе, господствующем в умах, от искусства ожидают указаний относительно порядка, который заменит собою общую сумятицу. Его значимость намного возросла, ведь возросли и культурные запросы. Житель какой-нибудь захолустной деревни имел теперь более широкий кругозор, более сложные и многочисленные духовные интересы, чем сто лет тому назад — первый министр третьестепенного или даже второстепенного государства. Поэт, музыкант должен был возвестить, угадать, или по крайней мере предчувствовать, в какой форме выразится дальнейший прогресс. Что будет завтра признаваться нравственным или прекрасным, что будем знать, во что верить, чем воодушевляться, чем наслаждаться ? — тот вопрос, раздающийся из толпы.

   Буржуа  или пролетарии все еще наслаждаются старыми формами искусства и поэзии. Они предпочитают романы Онэ всем символистам, и «Крестьянскую честь» Масканьи всем вагнеристам и самому Вагнеру. Они от души забавляются водевилями и зевают, слушая пьесы Ибсена; они с удовольствием смотрят на грубые олеографии и равнодушно проходили мимо картин современных модных художников.

   Однако  посещая модные места больших  европейских городов, общественные гулянья курортов, вечерние собрания богатых людей ,где собирается богема, современники видели совсем другую картину. Вот как один из писателей того времени описывает своих современников . "У одной из дам волосы гладко зачесаны назад, как у Рафаэлевой «Madalena Donio» в «Рalazzo degli Uffizi», у другой волосы высоко возвышаются над лбом, как у Юлии, дочери Тита, или у Плотины, супруги Траяна, бюсты которых мы видим в Лувре, у третьей они коротко подстрижены спереди, а на висках и на затылке свободно рассыпаются длинными завитыми прядями по моде пятнадцатого столетия, как у пажей и молодых рыцарей на картинах Джентиле Беллини, Боттичелли и Мантеньи. У многих волосы выкрашены и притом в такой цвет, что он противоречил законам органического согласования и производил впечатление диссонанса, разрешающегося в высшей полифонии всего туалета. Вот эта черноглазая, смуглолицая женщина как бы потешается над природой, заключая свое лицо в рамку медно-красноватых или золотисто-желтых волос, между тем как та голубоглазая красавица с прелестным ослепительно-белым цветом лица и ярким румянцем поражает их контраст с черными, как смоль, локонами. На одной — громадная, тяжелая войлочная шляпа с отогнутым сзади полем, гарнированная крупными плюшевыми шариками и звенящими бубенчиками, очевидно, сделанная по образцу сомбреро испанских тореадоров, приезжавших в Париж во время Всемирной выставки 1889 г. и послуживших модисткам моделью; на другой — изумрудного или рубинового цвета бархатный берет, как у средневековых студентов. Костюмы не менее вычурны. Тут вы видите коротенькую накидку, доходящую до пояса, с разрезом на боку, задрапированную спереди наподобие портьеры и обшитую по краям шелковым аграмантом с подвесками, которые вечно болтаются и приводят нервного человека в гипнотическое состояние или внушают ему желание обратиться в бегство; там — греческий пеплос, название которого модистке так же хорошо известно, как любому знатоку классической древности; наряду с длинным, чопорным платьем во вкусе Екатерины Медичи и высоким щитовидным воротником Марии Стюарт — легкие белые платья, напоминающие одеяние ангелов на картинах Мемлинга; или карикатурное подражание мужскому костюму: плотно облегающие стан сюртуки, жилеты с широкими разрезами на груди, накрахмаленные манишки, маленькие стоячие воротнички и узенькие галстуки. Большинство же женских фигур, не желая выделяться из толпы и не претендуя на оригинальность, напоминает собою вымученный стиль рококо с его перепутанными кривыми линиями, с непонятными выпуклостями, наростами, украшениями и впадинами, с беспорядочно разбросанными складками

   Дети  разодетых таким образом матерей  являются настоящим воплощением  созданий больного воображения жалкой старой девы, невыносимой англичанки Кет Гринвей, которой, вследствие ее безбрачия, не суждено было изведать материнских радостей и у которой подавленная потребность природы выразилась в извращенном вкусе и стремлении изображать детей в смешных костюмах, просто оскорбляющих детскую невинность. Вот маленький карапузик, одетый с головы до ног в красное, как в средние века одевались палачи; вот четырехлетняя девочка в огромной шляпе, какие носили наши прабабушки, и в мантии из яркого бархата; вот еще крошечное существо, едва умеющее ходить, в длинном платьице со сборчатыми рукавами и коротким лифчиком с пояском чуть ли не под самыми мышками — подражание моде империи.

   Мужчины пополняют картину."

     У всех этих людей была одна  общая характеристическая черта — они не хотели быть самими собою, не довольствовались тем, что дала им природа, а старались воплотить в себе какой-нибудь образец искусства, не имеющий ничего общего с их собственным обликом или часто совершенно противоположный ему; они даже старались воплотить в себе не один образец, а несколько зараз, хотя эти образцы противоречат друг другу;  Женщина своим нарядом должна была напоминать русалку или утопленницу. К краю подола даже пришивались маленькие грузики. Когда мимо такой женщины проходил мужчина, внимание которого она хотела привлечь, она совершала резкий поворот на 90 градусов и грузики закручивали подол ее платья, имитируя хвост русалки. Одновременно с этим незнакомка должна была  бросить мужчине томный взгляд голубых глаз. Были и наряды более причудливые,  таким образом,  очутившись среди людей того времени, вы бы увидели головы, посаженные на чуждые им торсы, фантастические костюмы с противоречивыми деталями, сочетаниями цветов. "...Бывают дни, как, например, во время открытия парижского салона на Марсовом поле, художественной выставки лондонской Королевской академии, когда вам кажется, будто бы вы ходите среди мертвецов, составленных в какой-то сказочной мертвецкой на скорую руку из разрозненных частей разных трупов, причем взяты первые попавшиеся голова, руки, ноги и все это облечено также в первые попавшиеся костюмы разных эпох и стран. Каждая отдельная фигура, видимо, старается поразить и приковать к себе внимание какою-нибудь особенностью в манере держать себя, в покрое платья, в цвете. Ей хочется подействовать на нервы в благоприятном или неблагоприятном смысле. У нее своего рода мания резко выделяться из толпы".

     Теперь заглянем в их дома . Это были  скорее какие-то театральные декорации, скорее склады, магазины, музей, чем жилые помещения. Кабинет хозяина — рыцарская зала в готическом вкусе с латами, щитами, крестообразными знаменами по стенам или лавка восточных товаров с курдскими коврами, бедуинскими ларчиками, черкесскими кальянами и индийскими лакированными ящичками. Возле каминного зеркала японские маски корчат дикие или смехотворные гримасы. Между окнами красуются мечи, кинжалы, палицы и старинные пистолеты. Свет проникает сквозь оконную живопись, на которой изображены исхудалые святые в пламенной молитве. В гостиной стены обиты ветхими гобеленами  или оклеены обоями, на которых изображены чужеземные птицы, порхающие в причудливо переплетающихся ветвях, и огромные цветы, с которыми кокетничают яркие бабочки. Между мягкими креслами и табуретами, удовлетворяющими изнеженному вкусу того времени, разбросаны деревянные стулья в стиле ренессанса с раковинами или сердцами вместо сидений . На всех столиках и во всех шкапчиках расставлены старинные вещицы или произведения искусства, по большей части заведомо поддельные: возле лиможского блюда персидский медный кувшин с длинным горлышком, между молитвенником в переплете из резной слоновой кости и щипцами из чеканной меди-бонбоньерка. На мольбертах, задрапированных бархатом, стоят картины в рамках, приковывающие к себе внимание какою-нибудь особенностью: пауком, сидящим в паутине, букетом репейника из металла и т. п. В одном углу устроено нечто вроде храма сидящему на корточках или стоящему Будде. Будуар хозяйки напоминает собой отчасти часовню, отчасти гарем. Туалетный столик походит по своей форме и убранству на алтарь, скамеечка для коленопреклонения указывает на набожность хозяйки; но широкая оттоманка с беспорядочно разбросанными на ней подушками смягчает это впечатление. В столовой стены увешаны бесконечною коллекцией фарфоровых изделий; в старинном буфете в деревенском вкусе выставлено напоказ дорогое серебро, а на столе цветут высокоаристократические орхидеи и гордо высятся серебряные столовые украшения среди деревенских каменных тарелок и кувшинов. Вечером комнаты освещались лампами в человеческий рост. Свет смягчался красными, желтыми или зелеными абажурами, часто обшитыми еще черными кружевами и имеющими самую причудливую форму, так что люди  двигались как бы в пестром, прозрачном тумане, а углы оставались в искусственном, таинственном полумраке. Вся мебель и безделушки приобретали, таким образом, своеобразную окраску, а люди сидели в изученных позах, чтобы вызвать на своих лицах световые эффекты Рембрандта или Шалькена. Все в этих домах было рассчитано на то, чтобы действовать возбуждающим и отуманивающим образом на нервы. Несоответствие и противоречивость в деталях, причудливая странность всех предметов должны были поражать. Чувства спокойствия, которое человек ощущает при виде знакомой обстановки, все детали которой ему понятны, он  бы здесь не нашел. Все должно было на него действовать возбуждающим образом. Все в таких домах было разнородно,  разбросано без всякой симметрии; определенный, исторический стиль считался устарелым, вульгарным, а своего собственного стиля то время еще до конца  не выработало.

    Так бонтонное  общество жило и одевалось. Посмотрим  теперь, как и чем оно развлекалось и забавлялось. На художественной выставке зрителя окружали и вызывали в нем возгласы удивления женщины художника Бенара с зелеными, как морская трава, волосами, с желтыми, как сера, или красными, как пылающее пламя, лицами, с фиолетовыми или розовыми руками, облаченные в светящиеся голубые облака, которые должны изображать нечто вроде капотов. Общество любило упиваться яркими, ядовито-кислотными красками. В моде были лиловые и фиолетовые оттенки со словно нарушенной цветопередачей. Однако  насладившись Бенаром, оно приходило в экстаз от бледных, словно покрытых полупрозрачным слоем извести картин Пюви де Шаванна, от окутанных загадочною дымкою, словно волнами ладана, полотен Карьера, от дрожащих в мягком лунном сиянии картин Ролля. Ученики Мане погружали все видимое вокруг них в сказочный фиолетовый цвет, архаисты воскрешали выветрившиеся полутоны или, точнее говоря, "цветовые привидения давно забытого мира", палитру «мертвого листа», «старой слоновой кости», тускло-желтого цвета, поблекшего пурпура, выленявшей ткани .Интересоваться сюжетом картин было банально и пошло ; только швеи и деревенские жители, невзыскательные любители олеографий наслаждаются бытовыми сценками. Но тем не менее избранная публика, посещая выставки, особенно охотно останавливается перед картиною Мартена «У всякого своя мечта», на которой разбухшие фигуры совершают нечто непонятное в желтом соусе, что именно, это мы узнаем из глубокомысленного объяснения программы.  Наблюдатель избранного общества, посещающего художественные выставки, заметит, что эта публика закатывает глаза и складывает набожно руки перед такими картинами, перед которыми простой смертный разражается смехом или выражает досаду обманутого человека, и что она пожимает плечами или обменивается презрительными взглядами там, где другие благодарят художника и наслаждаются.

   В операх и на концертах законченные  формы прежних композиторов уже  не нравятся. Ясная работа классиков, добросовестное соблюдение законов контрапункта представляются скучными. Мелодически ослабевающая и звучно разрешающаяся кода, гармоничная фермата вызывает зевоту.

   Шумными рукоплесканиями и венками награждаются вагнеровские «Тристан и Изольда» и в особенности мистический «Парсифаль», церковная музыка «Сна» Брюно, симфония Сезара Франка. Чтоб производить впечатление, музыка должна подделываться под религиозное настроение или поражать своею формой. Подготовленный слушатель обыкновенно совершенно непроизвольно продолжает развивать мотив данного произведения. Он, следовательно, предугадывает, и задача композитора заключается в том, чтобы придать мотиву совершенно неожиданное развитие. Где слушатель ожидает благозвучного интервала, его должен поразить диссонанс; музыкальная фраза, естественно заканчивающаяся ясным аккордом, должна внезапно оборваться, переход в различные тона и регистры должен противоречить естественным законам гармонии. В оркестре внимание слушателя рассеивается в различных направлениях одновременным ведением нескольких голосов; отдельные инструменты или группы инструментов, мешая друг другу, оглушают слушателя, пока он не приходит в нервное возбуждение человека, тщетно силящегося разобраться в потоке слов десятка людей, говорящих одновременно. Основной мотив, сперва ясный и определенный, все более затемняется, разжижается и разводняется, пока, наконец, воображению дается полный простор угадывать в нем все, что угодно. Музыка должна  обещать, но не сдерживать слова; она должна принимать вид, будто сообщает великую тайну, но умолкнуть или удариться в сторону, прежде чем произнесет трепетно ожидаемую разгадку. Слушатель должен покинуть залу, испытав муки Тантала и нервно обессиленный.