Шопенгауэр противопоставляет
при этом «идеи» — «понятиям», как созерцательные
интуиции — рассудочным абстракциям.
Понятия необходимы для науки, но бесплодны
для искусства. И это в равной мере относится
к любому виду искусства: к музыке, живописи,
поэзии. У науки и искусства разные орудия,
так как у них различные задачи. Интеллект
предназначен для служения индивидуальной
воле, «поэтому его роль состоит исключительно
в том, чтобы познавать вещи настолько,
насколько они являются мотивами такой
воли», а вовсе не в том, чтобы постигать
вещи в их сокровенной сущности . «Интеллект,
наравне с копытами и зубами, не что иное,
как орудие для служения воле».7 В науке в противоположность
искусству теория служит практике. Задача
искусства диаметрально противоположна—
отвлечь, увести от практики, ее забот
и треволнений. Лишение искусства его
роли в общественной жизни — основное
устремление эстетики Шопенгауэра.
Однако при всей порочности
эстетической метафизики Шопенгауэра
в целом и поляризации им идей и понятий
в частности в ней есть все же некий просвет.
Он выражен в формуле: «Цель всех искусств
одна — изображение идеи». Причем различие
видов искусства состоит Лишь в том, чем
определяется материал изображения. Теми
или иными средствами различные виды искусства
осуществляют объективацию идей посредством
изображения отдельных вещей. «Сущность
искусства в том и состоит, что в нем один
случай отвечает за тысячу... Изображение
индивидуума в нем есть откровение идеи
его рода». При этом «искусство, выдвигая
существенное, отбрасывает несущественное».8 По сути дела речь идет о соотношении
образа и понятия, о воплощении общего
(«идеи») в отдельном (художественном образе),
о том, чтобы (поясняет Шопенгауэр на примере
живописи) «схватить в постоянной картине
мимолетный, непрерывно меняющийся мир
в частных событиях, заступающих тем не
менее место целого». Образ — это созерцательная
идея, он по-иному, чем понятие, «заступает
место бесчисленного количества отдельных
вещей» в художественных образах не путем
логического отвлечения, не концептуально,
в абстрактной общности, а путем интуитивного
восприятия и представления. Несовершенство
аллегорических произведений искусства
Шопенгауэр видит в том, что они преднамеренно
предназначаются для выражения понятий,
а не для воплощения «идей». Расщепление
Шопенгауэром объективации на восприятие,
понятие и идею используется им в эстетике
для конфронтации науки и искусства как
двух совершенно различных форм сочетания
общего и отдельного.
На том же основании Шопенгауэр
отдаляет философию от науки, сближая
ее с искусством. Наука, объемлющая мир
как представление, оперирует понятиями,
тогда как философия по- иному, но подобно
искусству, постигает сферу «идей». Философия
превосходит при этом искусство, возвышаясь
над наглядными чувственными образами,
не воплощая в них идеи, а извлекая из них
самую сущность, эссенцию: «Философия
так относится к искусству, как вино —
к винограду»9. Но Шопенгауэр ни в коем случае
не сказал бы этого о науке.
Как уже отмечалось, в противоположность
практичности научного познания назначение
искусства, согласно Шопенгауэру, отнюдь
не практическая полезность. «Будет ли
это музыка, философия, живопись или поэзия,
гениальное творение не есть объект пользы.
«Бесполезность — вот один из характерных
признаков гениального произведения:
это его дворянская
грамота»10. Назначение эстетического
восприятия — не польза, а наслаждение.
Причем эстетическое наслаждение всегда
основывается на восприятии некоторой
платоновской идеи. Оно исходит не из предназначения
объекта восприятия каким-либо полезным
целям, служащим субъективной воле, а требует
отвлечения от них, чистоты безвольного
объективного созерцания, высвобождающего
от всякого хотения.11
Сказанное Шопенгауэр относит к любому
эстетическому восприятию, в том числе
к лицезрению предметов, предназначенных
для полезных целей. Так, например, зодчество,
архитектура является искусством не поскольку
здание удобно, полезно, благоустроено,
а в той мере, в какой зодчий способен достигнуть
при этом чисто эстетической цели, которой
является не что иное, как наслаждение
прекрасным.
Полезному искусство противопоставляет
прекрасное. Истинная цель всякого искусства
— прекрасное, которое состоит в постижении
идей, познание которых происходит чисто
созерцательно, «помимо закона основания»
. Восприятие прекрасного «объективно»
не в том смысле, в каком это понятие употребляется
в научном познании, а в смысле незаинтересованности,
высвобождения от «субъективности» как
волеизъявления. «Прекрасное явно пробуждает
в нас удовольствие и отраду, не имея какого-либо
отношения к нашим личным целям и, следовательно,
к воле»12. В этом смысле оно есть объективное
созерцание, при котором постигаются чистые
идеи. «Если весь мир как представление
— лишь видимость воли, то искусство есть
уяснение этой видимости, camera obscura, которая
показывает предметы чище, дозволяя лучше
их обозревать в совокупности, представление
в представлении, сцена на сцене в «Гамлете»»
.
Это приводит нас к самой сердцевине
шопенгауэровской эстетики, вплотную
смыкающейся с его этикой. «Все прекрасно
лишь до тех пор, пока нас не касается...
Жизнь никогда не бывает прекрасна; прекрасны
только картины жизни... в очистительном
зеркале искусства». Эстетика Шопенгауэра
срастается здесь с его этикой: «прекрасное»
с «квиетивом».
Под этим углом зрения Шопенгауэр анализирует
категорию «прекрасное» в различных формах
искусства, начиная с зодчества как низшей
ступени, восходя затем к живописи, ваянию,
далее к «словесным искусствам» (где оправданы
аллегории), уделяя особое внимание поэзии.
Поэзия объективирует идею человека, отрешая
ее «от всяких отношений к служению воле»
. Поэт «воспринимает идею, существо человечества,
вне всяких отношений, вне всякого времени,
адекватную объективацию вещи в себе,
на высшей ее ступени» . Хотя, как всякий
художник, поэт изображает всегда нечто
частное, индивидуальное, но через него
он передает нам познанное им общее, возносит
нас до постижения платоновской идеи.
«Поэт из бесконечной сутолоки проносящейся
в беспрерывном движении человеческой
жизни выхватывает отдельную сцену, порою
даже только настроение и ощущение, чтобы
показать нам в ней, что такое жизнь и существо
человека»13. Но поэтическое познание —
чисто созерцательное, лирическое состояние,
и «никто не должен предписывать поэту
быть благородным или высоким, моральным,
благочестивым, христианским, таким или
сяким, а еще менее упрекать его, зачем
он то, а не это» (6, 258). Поэзия — «зеркало
человечества», как же можно упрекать
ее в том, что она отражает?
А вершиной поэзии, именно потому,
что она есть зеркало человечества, следует
признать трагедию, цель которой, как высшей
поэтической деятельности, составляет
«изображение страшной стороны жизни»,
выступающей перед нами как «невыразимое
страдание, горе человечества, триумф
злобы...»14. Для трагедии существенно
только одно — «изображение великого
несчастья», которое является не исключением,
а самым непреодолимым существом человеческого
существования . Величие трагедии в том,
что, пробуждая сознание этого, она «побуждает
нас отречься от воли к жизни, не хотеть
этой жизни, разлюбить ее» . Она пробуждает
в нас «противоборство воли самой себе».
А это и есть, для Шопенгауэра, краеугольный
камень метафизики нравственности.
Но ни одно из искусств не является
столь целительным, столь способствующим
резигнации и квиетизму, ничто так не потворствует
противоборству воли самой себе, как музыка.
В эстетическом учении Шопенгауэра
музыка занимает совершенно особое, исключительное
место среди других художественных творений.
Это «великое и великолепное» искусство
«стоит совершенно отдельно от всех других».
Это «самое первое, самое царственное
искусство» , самое могущественное и проницательное
из всех искусств.
В противоположность всем другим искусствам
музыка (и в этом ее превосходство над
ними) воссоздает не образы идей как объективаций
воли, а изображает волю, как таковую, саму
по себе, как вещь в себе. Поэтому, развивает
Шопенгауэр свою спецификацию музыки,
если мир есть воплощенная воля, то музыку
нужно признать сокровеннейшим самопознанием
воли. Композитор в своих творениях раскрывает
скрытое от познания самое существо мира,
высказывая глубочайшую мудрость.
Шопенгауэр усматривает кровное
родство между своей волюнтаристической
философией и музыкой. Истинная философия
и музыка говорят одно и то же, но на разных
языках: философия — на языке понятий,
музыка — на языке мелодии и гармонии.
«Понятие здесь, как всюду в искусстве,
бесплодно» 15, уверяет Шопенгауэр, сбрасывая
со счетов художественную литературу,
воплощающую понятия в образах. «Следивший
за мной и сопричастный моему образу мыслей,—
пишет он,— не найдет чересчур парадоксальным,
если я скажу, что если бы удалось дать
вполне верное, полное и доходящее до подробностей
определение музыки, следовательно, подробное
повторение в понятиях того, что ею выражается»,
то это было бы не чем иным, как «настоящей
философией» .
Сами же по себе понятия не только
бесплодны в музыке, но выражающие их слова,
тексты, даже зрительные образы засоряют
ее чистоту, затемняют ее. «Фабула отвлекает,
развлекает и делает менее всего восприимчивым
к священному, таинственному, задушевному
языку звуков» . Опера, песни, балет не
являются порождением чисто художественного
вкуса, а скорее принижают его, противодействуют
достижению музыкальной цели, являются
чужеродным придатком к ней.
В чем подлинное величие музыки
и искусства вообще? В ее этической функции
— в том, что она отвлекает от субъективной
воли, уводит от повседневной жизни, полной
невзгод, страданий, скорби, погружает
в безвольное чистое созерцание, доставляет
«радость прекрасного», безмятежное наслаждение.
Величие искусства в том, что оно дает
самозабвение, «летаргию воли». В своем
финале эстетика Шопенгауэра приобретает
явственно выраженное этическое звучание.
Поскольку жизнь и страдание
тождественны, и воля к жизни прямо пропорциональна
безнадежным волнениям и тревогам, безвольное
созерцание прекрасного, чуждого жизни
приносит освобождение от рабского служения
воле, забвение созерцающей личности самой
себя, вырывает нас из нашей губительной
субъективности. Сознание как бы отворачивается
от собственной воли, погружаясь в эстетическое
наслаждение. Когда мы предаемся безвольному
созерцанию прекрасного, всякое хотение
умолкает, наши желания и заботы на время
угасают. Мы как бы возносимся над ними.
Мастера искусств своими творениями заглушают
наши мотивы и приобщают нас к «единому
великому квиетиву». Ты «забываешь собственный
индивидуум, собственную волю и остаешься
лишь чистым субъектом, чистым зеркалом
объекта» 16, сливаешься с ним воедино.
Буре жизни, «которая несется без начала
и цели, все преклоняя, шатая и унося с
собою», словно перерезывает путь «покойный
солнечный луч, которого она нимало не
колеблет» . И нам становится тогда совершенно
безразличным, откуда смотреть — «из темницы
или из дворца на заходящее солнце» . «Колесо
Иксиона остановилось». Беспросветный
пессимизм Шопенгауэра обретает в его
эстетике наркотическое самозабвение,
навевает отраду сновидения.
Но, как всякое сновидение, признает
Шопенгауэр, художественное наслаждение
кратковременно, преходяще, мимолетно.
Оно порывает с жизнью как постоянным
страданием «не всегда, а лишь на мгновения,
и остановится... таким образом, не путем
из оной, а лишь временным в ней утешением».
Оно не исцеляет, не дает спасения.
Эстетика Шопенгауэра — это страстная
пропаганда бесстрастия, безразличия,
безволия, проповедь полного отказа от
вторжения в
жизнь, от борьбы, от всякого противодействия
злу. Прорицатели и эквилибристы модного
в наши дни в капиталистических странах
декадентского искейпиэма по праву могут
считать Шопенгауэра своим родоначальником.
Это вовсе не эстетическая «башня из слоновой
кости», а наркотическое самоотравление.
Список литературы
1. Бычков В.В. Эстетическая
аура бытия. М., 2010. – С. 102
2. Голосовкер Я. Избранное:
Логика мифа. М.-СПб, 2009. – С. 96
3. Гуревич П.С. Музыка и
борьба идей в современном
мире. М., 1984.
4. Коломиец Г.Г. Ценность
музыки: философский аспект. Оренбург,
2006.
5. Патрушев А.И. Шопенгауэр
// Культурная энциклопедия. В 2-х
тт. Т. 2. М., 2007. С. 996.
6. Чанышев А.А. Учение А.
Шопенгауэра о мире, человеке
и основе морали // Шопенгауэр
А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 1. М., 1999-2001. С. 464.
7. Шопенгауэр А. Мир как
воля и представление. М., 1982. Т. 1.
8. Шопенгауэр А. О четверояком корне…
Мир как воля и представление. Т. 1. Критика
кантовской философии. М., 1993.
9. Шопенгауэр А. Об интересном.
М., 1997.
10. Шопенгауэр А. Собр. соч.
В 6-ти тт. М., 1999-2001.
11. Эстетика. Словарь / под общей
ред. А.А. Беляева, Л.И. Новиковой и А.И. Толстыха.
М., 1989.
12. Яковлев Е. Эстетическое как
совершенное. М., 1995.
1 Шопенгауэр А. Об интересном.
М., 1997.
2 Бычков В.В. Эстетическая аура
бытия. М., 2010. – С. 102
3 Голосовкер Я. Избранное: Логика
мифа. М.-СПб, 2009. – С. 96
4 Шопенгауэр А. Мир как воля и
представление. М., 1982. Т. 1.
5 Шопенгауэр А. Мир как воля и
представление. М., 1982. Т. 1.
6 Шопенгауэр А. Собр. соч. В 6-ти
тт. М., 1999-2001.
7 Шопенгауэр А. Собр. соч. В 6-ти
тт. М., 1999-2001.
8 Шопенгауэр А. Об интересном.
М., 1997
9 Шопенгауэр А. Об интересном.
М., 1997
10 Патрушев А.И. Шопенгауэр // Культурная
энциклопедия. В 2-х тт. Т. 2. М., 2007. С. 996.
11 Яковлев Е. Эстетическое как
совершенное. М., 1995.
12 Патрушев А.И. Шопенгауэр // Культурная
энциклопедия. В 2-х тт. Т. 2. М., 2007. С. 996.
13 Патрушев А.И. Шопенгауэр // Культурная
энциклопедия. В 2-х тт. Т. 2. М., 2007. С. 996.
14 Коломиец Г.Г. Ценность музыки:
философский аспект. Оренбург, 2006.
15 Патрушев А.И. Шопенгауэр // Культурная
энциклопедия. В 2-х тт. Т. 2. М., 2007. С. 996.
16 Гуревич П.С. Музыка и борьба
идей в современном мире. М., 1984