Для раннего средневековья отношение  человека к смерти можно определить как "прирученную смерть". В  древних сказаниях и средневековых  романах смерть предстает как  естественное завершение жизненного процесса. Человек обычно предупрежден о близящейся кончине посредством знаков (знамений) или в результате внутренней убежденности: он ждет смерти, готовится к ней. Ожидание смерти превращается в организованную церемонию, причем организует ее сам  умирающий: он созывает ближайших родственников, друзей, детей. Ариес специально подчеркивает присутствие детей у постели  умирающего, поскольку впоследствии, с развитием цивилизации, детей  начинают всячески ограждать от всего, что связано с образом смерти. Отсюда и понятие "прирученная", выбранное историком: "прирученной" смерть является не относительно древних  языческих представлений, где бы она выступала в качестве "дикой" и враждебной, но именно относительно представлений современного человека. Еще одна черта "прирученной смерти" - жесткая отделенность мира мертвых  от мира живых, о чем свидетельствуют  факты вынесения мест захоронения  за черту средневекового города.

  В позднем средневековье картина  несколько меняется. И хотя и в  этот период продолжает главенствовать естественное отношение к смерти (смерть как одна из форм взаимодействия с природой), акценты несколько  смещаются. Перед лицом смерти каждый человек вновь открывает для  себя секрет своей индивидуальности. Эта связь утверждается в сознании человека позднего средневековья и  до сих пор занимает прочное место  в духовном багаже человека западной цивилизации.

  Наряду  с христианскими представлениями  о жизни и смерти в средневековье  существует очень мощный пласт идей и представлений, унаследованный из традиционалистской, патриархальной идеологии. Этот пласт связан главным образом  с сельской культурой и является, как показывают исторические факты, достаточно устойчивым образованием, существовавшим на протяжении веков  несмотря на сильное воздействие со стороны христианской идеологии и практики и оказывавшим сильное влияние на сами христианские представления. Что включает в себя этот слой? Он объемлет прежде всего совокупность заклинаний против смерти, предсказаний времени наступления кончины, заговоров о навлечении смерти на врага. Все это - наследие "магической смерти" эпохи патриархального общества. Что касается предсказаний смерти, например, то в Германии предвестником близкой кончины считается тень человека без головы на стене; в Шотландии в качестве предупреждения выступают сновидения, в которых фигурирует захоронение живого человека, в Ирландии считалось, что дух Fetch принимает вид человека, которому суждено вскоре покинуть этот мир, и является его родственникам, а самого умирающего другой дух - Beansidhe - за две ночи до смерти предупреждает песней. В европейском фольклоре значительную роль в предсказании смерти играют и животные: черный баран, курица, поющая петухом, и т.п. Распространено множество гаданий: в Неаполе считали, что смерть предвещают определенные очертания кусочков воска, брошенных в воду; в Мадене гадали по кристалликам льда; в Бретани с той же целью бросали в фонтан куски хлеба с маслом [4  с.14].

  Процесс христианизации представлений о  смерти не означает полного разрушения магического мира дохристианских верований. Процесс взаимодействия и взаимовлияния  обоих типов сознания продолжает углубляться, приводя к радикальному изменению того и другого типа. Так, под воздействием традиционалистского  образа смерти появляется новый образ  в христианстве - страсти Христа, а затем и многих святых мучеников. Изменяются представления о загробной  жизни: хотя изображения рая по-прежнему еще очень редки и скудны, зато образ ада вбирает в себя описание всех ужасов, накопленных в народном сознании за предшествующие века; возрастает и значение чистилища, хотя в народном сознании оно еще слабо укоренено. Ариес называет структурирование представлений  о загробной жизни "важнейшим  феноменом в истории ментальности", отражающим утверждение индивидуального  морального сознания.

  Рыцарь  раннего средневековья умирал во всей простоте, как евангельский Лазарь. Человек позднего средневековья  подвергался искушению умереть  как неправедный скряга, надеявшийся  унести свое добро с собой даже на тот свет. Конечно, церковь предупреждала  богачей, что, чрезмерно привязанные  к своим земным сокровищам, они  попадут в ад. Но и в этой угрозе было нечто утешительное: проклятие  обрекало человека на адские муки, но не лишало его сокровищ. Богач, неправедно наживший свое добро и потому попавший в ад, изображен на портале в  Муассаке  с неизменным кошельком  на шее.

  На  картине Иеронима Босха в Национальной галерее в Вашингтоне, которая  могла бы служить иллюстрацией к  какому-либо трактату об "искусстве  умирать", дьявол с явным трудом втаскивает на кровать умирающего тяжелый  толстый мешок с золотыми монетами. Теперь больной сможет дотянуться до него в свой смертный миг и не забудет взять его с собой. Кому из нас, «сегодняшних» пришло бы в голову попытаться захватить с  собой в загробный мир пакет  акций, машину, бриллианты! Человек средневековья и в смерти не мог расстаться с нажитым добром: умирая, он хотел иметь его возле себя, ощупывать его, держаться за него.

  Никогда человек так не любил жизнь, как  на исходе средневековья. История искусств дает тому косвенное доказательство. Люди этого времени, страстно привязанные  к вещам, противились мысли об уничтожении и исчезновении. Поэтому  они должны были по-новому ценить изображение  вещей, дающее им как бы новую жизнь. Так родилось тогда искусство  натюрморта - запечатления неподвижных, застывших вещей, дорогих человеческому  сердцу.

  Вопрос  об отношении к смерти всегда имел этическую окраску. Но еще задолго  до позднего средневековья возникла ситуация, когда противостояние трактовок  смерти в европейской цивилизации  достигло невероятного напряжения (борьба традиционного христианства и манихейства).

  Полярность  в отношении к миру проявилась в этих верах таким образом: манихеи  сочли материю, товарный мир, человеческую плоть злом, а Пустоту - благом, в  отличие от христиан, утверждавших, что Божьи творения не могут быть носителями Извечного Мрака, не отрицавших значения радостей плотской жизни для  человеческой души.

  "Самым  простым выходом для манихеев  было бы самоубийство, - пишет  Л.Н. Гумилев, - но они ввели  в свою доктрину учение о  переселении душ. Это значит, что  смерть ввергает самоубийцу в  новое рождение, со всеми вытекающими  отсюда неприятностями. Поэтому  ради спасения душ предлагалось  другое: изнурение плоти либо  аскезой, либо неистовым разгулом, коллективным развратом, после  чего ослабевшая материя должна  выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась  манихеями достойной, а что  касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь  если материя - зло, то любое  истребление ее - благо, будь то  убийство, ложь, предательство... Все  не имеет значения. По отношению  к предметам материального мира  было все позволено. То, что  манихеи к концу XIV века исчезли  с лица Земли, неудивительно,  ибо они, собственно говоря, к  этому стремились. Ненавидя материальный  мир, они должны были ненавидеть  и саму жизнь; следовательно,  утверждать они должны были  даже не смерть, ибо смерть - только  момент смены состояний, а антижизнь  и антимир" [2 с.77].

  Современное отношение к смерти

  Революция в отношении к смерти, по Ариесу, наступает в начале XX века. Истоки ее - в определенном умонастроении, сформировавшемся еще в середине XIX века: окружающие щадят больного, скрывают от него тяжесть его состояния. Однако со временем стремление оградить последние мгновения, отпущенные человеку в этом мире, от напрасных мучений  приобретает иную окраску: оградить от эмоционального шока не столько  самого умирающего, сколько его близких. Так постепенно смерть становится постыдным, запрещенным предметом. Эта тенденция  усиливается с середины XX века, что  связано с изменением места умирания. Человек теперь уходит из жизни, как  правило, не у себя дома, среди родных, но в больнице, встречает смерть один. Опять изменяется "главное  действующее лицо" драмы: для XVII-XVIII веков Ариес констатирует переход  инициативы от самого умирающего к  его семье, сейчас же "хозяином смерти" становится врач, больничная команда. Смерть обезличивается, банализируется. Обряды в главных чертах сохраняются, но лишаются драматизма, слишком открытое выражение горя вызывает уже не сочувствие, а воспринимается как признак либо дурного воспитания, либо слабости, либо умственного сдвига.

  Cегодняшнее отношение к смерти включает в себя следующие черты-установки:

  1. Терпимость. Смерть притерпелась, стала заурядным и обыденным явлением в играх политиков (Чечня), у криминалитета (заказные убийства) и "отморозков" (убить бабушку из-за того, что та не дала на дозу внуку-наркоману). Смерть, т.о., выходит на периферию сознания, делается незаметной, подсознательной, вытесненной. Причем это происходит не только в сознании выше названных "представителей" человеческого рода, но и в обыденном сознании среднего обывателя.

  2. Технологичность. Толерантно-личное отношение к смерти отодвигает на задний план собственную смерть как таковую, но выносит вперед вопросы технологии после-смертия: похороны, денежные траты на них, надгробия, памятники, некрологи и т.п. факторы престижа родственников. Эти технологии не утрачивают свое значение после похорон и поминок: надгробные камни, плиты, памятники изготавливают несколько месяцев, иногда даже лет.

  3. Феномен бессмертия. "Вокруг умирают, умирают другие, но не я, до моей смерти еще далеко. Смерть - выдумка фантастов". Эта бессмертная установка находится в подсознании современного человека. Слова Фомы Аквинского: "Живем для других, а каждый умирает сам за себя персонально", - приобретают зловещий смысл, все время отодвигаемый "на потом". Видели Вы когда-нибудь, чтобы люди трезво размышляли о собственной смерти перед лицом смерти другого? Этого нет, потому, как нет осознания собственной смерти.

  4. Театральность. Смерти нет как события, сопереживания. Как сказал Эпикур: "Пока мы есть, нет смерти, а когда есть смерть, то нет нас". Таким образом, смерть разыгрывается по литературным сценариям и обставляется согласно сценариям. Вследствие этого смерть предстает перед нами в виде спектакля в театре. Театральность смерти и саму жизнь делает театральной.

  5. Игровой характер. Игры, в которые играют люди: бизнес, политика, машины, оружие, женщины, наркотики, деньги - все это работает на выигрыш-победу или самоубийство. Любая игра, направленная на победу любой ценой "репетирует" смерть. Т.е. либо выигрыш, как репетиция смерти, либо проигрыш, как "маленькая смерть", падение по социальной лестнице. Т.о. смерть человека становится ставкой в его "игре".

  6. Никто не равен перед лицом смерти. Неравенство в умирании обусловлено наличием капиталов - социальных, экономических политических. Смерть одинокого бомжа в теплотрассе и смерть первого президента России - разные смерти. Люди умирают в соответствии с теми капиталами и иерархией, какие имелись до смерти.

  Можно сказать, что в данное время толерантное  отношение к смерти оборачивается  не толерантным отношением к людям  и их разнообразию (полисубъектности), вследствие чего человек деперсонализируется, нивелируется до простого представителя общества потребления, безличного агента массовой культуры [5 с.182].

  Нынешнее  западное общество стыдится смерти, больше стыдится, чем страшится, и в большинстве  случаев ведет себя так, будто  смерти не существует. Это можно  заметить, даже обратившись к поисковым  машинам Интернета, которые дают на слово "death" в среднем в  восемь раз меньше ссылок, чем на слово "life". Одним из немногочисленных исключений является популярность на Западе идей естественной смерти и "правильно" прожитого предшествующего периода.

  Нынче мы живем в обществе, которое отталкивает  смерть, заставляя человека умирать  в одиночестве. Между тем смерть - это то, что должно подготавливать нас, эмоционально и духовно, к видению  мира в своей соответствующей  перспективе. Умирающий человек  становится, таким образом, центром  необходимой и полезной драмы, важной частью изучения жизни. Больницы иногда помогают закрывать личность от живой  связи с семейством и друзьями, делая более трудным окончание  жизни из-за отсутствия выражений  любви.

  Увы, как спел современный французский  шансонье Жорж Брассанс: "Нынче и  смерть - не та, сами мы все - не те, и  некогда думать нам о долге  и красоте".

  Сегодняшняя модель смерти определяется популярным словом "privacy", ставшим еще более  жестким и требовательным, чем  раньше. И рядом с этим идет желание  уберечь умирающего от его собственных  эмоций, до последнего момента скрывая  от него его состояние. Врачи тоже приглашаются, а в некоторых странах  даже обязуются, соучаствовать в  этой любящей лжи.

  К счастью, сказанное выше относится  к так называемой западной цивилизации, а некоторые другие культуры дают нам образцы иного культурного  отношения к смерти.

  Над современным цивилизованным миром  веют настроения о том, что смерть - простой переход в лучший мир: в счастливый дом, где мы вновь  обретем наших исчезнувших близких, когда придет наш час, и откуда они, в свою очередь, являются навестить  нас. Таким образом комфортность жизни на Западе просто проецируется и на мир загробный.  К тому же каждый четвертый житель Центральной  Европы верит в переселение душ. Об этом недавно заявила немецкая исследовательница Ютта Бургграф, выступая на XXII Международном теологическом  симпозиуме.