Этический аспект смерти

  Юристы, со своей стороны, вносят в эту  ситуацию еще одно уточнение: любой, кто самовольно возьмет на себя роль такого "убийцы из милосердия", то есть, руководствуясь соображениями  сострадания, осуществит эвтаназию, поможет умирающему умереть, подлежит наказанию по существующим юридическим законам. Ситуация кажется неразрешимой: долгие мучительные страдания без надежды на излечение или легкая и быстрая смерть.

  В ходе обсуждения такого типа ситуаций специалистам в области биоэтики удалось проделать большую аналитическую работу по вычленению самых различных аспектов эвтаназии и тончайших аспектов смысла этого понятия. 
Так, одно из первых уточнений было внесено в понятие "убийство", было проведено различие между двумя неравнозначными значениями, содержащимися в этом слове: "убить" и "дать умереть". Если провести аналогию между тонущим и умирающим человеком, то между понятиями "убить" и "дать умереть" существует такая же разница, как между понятиями "утопить" и "дать утонуть", не спасти утопающего, допустить, чтобы он утонул. Известно, что юридически наказуемо только первое деяние, оно квалифицируется как убийство, тогда как второе может быть квалифицированно иначе, например, как халатность, и часто не влечет за собой строгого юридического наказания. 
Получается парадоксальная ситуация: если врач не лечит больного, дает ему умереть, он не подлежит осуждению, хотя результатом его не-лечения тоже является смерть, да еще иногда сопряженная с большими страданиями. Если же врач, стремясь свести эти страдания к минимуму, освобождает больного от последних, напрасных мучений, он должен нести суровое наказание.

  Проблема  кажется настолько трудноразрешимой, что были предприняты попытки  если не уйти от парадокса, то хотя бы смягчить его. Юристы в США, например, предложили каждому желающему распорядится своей смертью право составить еще при жизни, в здравом уме и твердой памяти, особый документ типа завещания, фиксирующий его отношение к подобной ситуации. Недавно стало известно, что президент США Б. Клинтон и его супруга уже составили такой документ, содержащей желание эвтаназии в случае неизлечимой болезни.

  В юридическом аспекте это привело  к формулировке особого права, которое  раньше не фиксировалось: право на смерть. В новую Конституцию нашей страны впервые записано это право. Но моральная проблема этими юридическими мерами не решается, а лишь смягчается. Сама проблема остается. Это проблема жизни и смерти. Проблема, как мы показали выше, старая как мир. Но это не значит, что решенная.

  "Право  на смерть" фиксирует еще один  парадокс в этой проблеме: может  для самого умирающего смерть  стать желанной? Ведь, казалось бы, высшая ценность для человечества - это именно жизнь, она - высшее  благо,а смерть- всегда зло, несчастье. Но оказывается, что это не так, или не всегда так, или не совсем так. Когда же может случиться, что смерть для самого человека становится желанной, более желанной, чем жизнь. Конечно, очень редко, почти никогда. Но в то же время, не так уж редко, особенно в таких крайних ситуациях, которые связаны с тяжелыми, неизлечимыми болезнями. Ведь и современная медицина при всех ее достижениях еще не умеет лечить от смерти, она еще не нашла лекарства от всех болезней. А значит может наступить такой момент в жизни человека, когда непереносимые страдания могут сделать желанной саму смерть.

  Вот этот парадокс в проблеме жизни и  смерти и зафиксирован в дискуссиях вокруг эвтаназии. Ведь мнения разделились  на две противоположнные точки зрения: за разрешение эвтаназии и против него. 
Разные страны мира заняли разные позиции: в некоторых странах эвтаназия разрешена юридически, в некоторых запрещена. Как же решить эту проблему, памятуя о сказанном нами выше главном принципе всей культуры и цивилизации- борьбе против смерти?

  Наша  точка зрения такова: если бы эвтаназия означала выбор между жизнью и смертью, она безусловна должна была бы быть запрещена. Никогда этика не может защищать смерть против жизни, она всегда защищала и защищает жизнь против смерти. Но эвтаназия не есть выбор между жизнью и смертью. Она есть выбор между смертью и смертью. Между смертью страшной и мучительной и смертью быстрой и легкой. А это уже совсем иное дело. Здесь можно выбирать...

  Смерть  и самоидентификация  человека

  Современные практики самоидентификации трактуют смерть как не относящееся к существу дела свойство человека. "Человек есть мыслящее существо"; 
"человек есть социальное животное"; "человек есть орудийно-действующий индивид"; "человек есть диалогически общающейся в горизонте культуры посредством произведений автор"; "человек есть существо, высвобождающее свой репрессированный эрос в актах креативности" - эти весьма различные способы самоидентификации имеют между собой то общее, что смерть присутствует в них лишь неявно как иное, от которого следует тщательным образом отличать и защищать собственно человеческое в человеке.

  Поэтому идеология образования, занятая  как бы "вылепливанием" образа человека из глины социо-природного материала считает свою работу законченной  к моменту биологической, психологической и социальной зрелости. 
Человек образован где-то к 21 году, и его дальнейшее развитие, включая старение, умирание и смерть не являются делом культуры, предметом ее заботы.

  О принципиально ином опыте понимания  смерти свидетельствует древняя  мудрость: человек называл себя просто смертным - смертью жил, а жизнью умирал. Однако, что значит мыслить смерть в качестве атрибута, а не только акциденции человеческой самости? Что стоит за утверждением, что человек по своей природе смертен кроме констатации фактического состояния дел?

  Речь  не идет об отмене иных атрибутивных квалификаций - человек как мыслящий, действующий, общающийся в горизонте культуры, или в актах осознания высвобождающей свое либидо. Человек мыслит, действует, общается или высвобождает репрессированный эрос лишь постольку, поскольку оказывается способным экзистировать из наличного состояния, выступать из потока жизни в некоторую область бытия, в которой он не есть, но лишь может быть. В этом особом онтологическом топосе человек присутствует как свое собственное бытие в возможности, или как проект своего бытия. Подобного рода выступание превращает "самость" в интенцию - обращенность к бытию, направленность на него.

  Человек смертен, это особый топос бытия, в который экзистирует человек  из наличного состояния, и сам акт экзистенции размечены как вешками символами смерти. Человек, прежде всего, смертен и только в силу смертности 
- мыслящий, в силу смертности - действующий, в силу смертности - открытый к диалогу с другим, в силу смертности обладающей властью для освобождения репрессированного эроса.

  Как присутствует смерть при различных  поворотах обращенности самости  к бытию? Варианты, о которых ниже пойдет речь, не являются ни историческими, ни онтогенетическими типами. Они  соприсутствуют в каждый момент жизни развитого сознания и могут быть различены лишь как тропы(повороты) его интенсиональности. 
1. С первого до последнего дня жизни мир некоторым образом непосредственно открыт человеку. Он дан ему в естественном свете, обнаруживающем присутствие и ясные очертания и окружающих предметов, и его самого как само- очевидных фактов. В фактическом обращенность самости к миру (ее фактическая интенсиональность) присутствует как чистый факт "устремленности к... ", то есть как непосредственно переживаемый экстаз из наличного состояния. С какими бы интеллектуально и художественно рафинированными предметностями ни занимался человек, его занятия впаяны в мир в форме переживания факта устремленности к чему-то притягивающему (в потребностях, интересах, влечениях или заботах) или, напротив, от чего-то отталкивающему (в ужасе и отвращении). Причем и притягивающее и отталкивающее так же переживаются как моменты, фактически присутствующие, открываемые указующим жестом - вот! Или разновидностью этого же жеста - где?

  Смерть в мире фактического занимает привилегированное место, выступая самой мощной ужасающе-отталкивающей силой, безжалостной стихией изничтожающей те особые предметности, к которым человек прилепляется в своих влечениях, интересах или заботах. Она дана человеку как факт смерти 
Другого, в который он вживается, ухаживая за умирающим, участвуя в похоронах, посещая кладбища. Этот другой был референтом его чувств, нужд, желаний и устремленностей, их реальностью и путем реализации. Под его,Другого, взглядом, обладающим преимуществом вне-находимости, происходило, выражаясь языком М. М. Бахтина, дооформление человека до целого. В участливом внимании Другого его присутствию в мире одалживается возможность быть выделенным и признанным в качестве уникального адреса в коммуникативном пространстве. Смерть другого - это фатальная жизненная неудача, ускользнувшая или, скорее, - украденная судьбой возможность личного ис-полнения.

  Смерть  другого лишает возможности ис-полниться. Но всегда ли потеря этой полноты трагична? Всегда ли та целостность, до которой "Я" дооформляется во взгляде другого возвышает человека? Каждому дан опыт недоброжелательного взгляда другого - близкого и первого встречного. Смерть человека, взгляд которого дооформлял субьекта до целостного образа врага, который навязывал ему бремя отношений сволочного и жестокого мира, несет облегчение...

  «Тень смерти прячется за фотографиями отца, бабушки, деда, друга - дальних и близких. Человек переживает факт обращенности к ним (уже умершим), постоянно  сталкиваюсь с предметами, хранящими для меня их присутствие. Их голоса, мысли и страсти томятся в кассетах, письмах и книжках, громоздящихся на моем письменном столе - этом мире, фактически открытом мне пишущему - вот здесь. А вот, стоит лишь открыть коричневую обложку альбома, присутствую я, которого уже нет. Этот голенький малыш на подушке с кружевами, чью человеческую позу бережно устанавливают в присутствии взгляда фотоаппарата две руки того, кого уже нет, есть я, которого так же уже нет вот такого! Я стал другим. И мое разглядывание моей старой фотографии таит тошнотворно-подсасывающее переживание фактической погруженности в поток становления. "Как мир меняется! И как я сам меняюсь! 
Лишь именем одним я называюсь –« На самом деле то, что именуют мной, Не я один. Нас много. Я - живой. Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел Я отделил от собственного тела!»(Николай 
Заболоцкий)

  Я становлюсь другим, и мой жизненный  мир становится другим - и этот вселяющий  бессознательный ужас факт становления  другим назойливо предъявляется мне многочисленной предметностью, открываемой в простате указующего вот. Мне дана как факт иллюзорность попыток удержаться в безмятежности наличного состояния. Я из него перманентно вытолкнут, выброшен потоком становления навстречу ничто смерти. Перманентное переживание факта выставленности в ничтожащий поток становления дано как ужас. Он формирует импульсивную и безуспешную реакцию отталкивания, попытку улизнуть, как-то задержаться в присутствии наличного - фотографией на стене, именем на скамейке, автором напечатанной статьи или книги. Но чем настойчивее я стараюсь сохраниться в наличном, тем безжалостней мне предъявляется обреченность на неудачу подобных попыток.» (И.П. Тищенко)

  Однако  ужас переживания факта смертности, не только отвращая отталкивает, но и прельщая, притягивает человека.

  "Есть  упоение в бою И бездны мрачной  на краю, Все, все что гибелью  грозит Для сердца смертного  таит Неизъяснимы наслажденья". (А. С. Пушкин)

  Рисковать, поставить себя на край пропасти, пройти по той черте, что разделяет жизнь и смерть, заглянуть со сладким замиранием сердца в бездну - все это составляет естественный горизонт присутствия человеческой самости в мире, способ ее самоутверждения.

  Изничтожающая смерть как мощный магнит, обладающий одновременно 
"отталкивающим" и "притягивающим" полюсами, в напряженном экстазе ужаса разворачивает самость в потоке становления как своеобразную стрелку компаса 
"от себя" лицом к "ничто". Причем, разворачивая, выставляет ее во вне из наличного состояния.

  2.В жизненном мире человека, оказывается, не на что опереться - все, чтобы он не хотел удержать в своем присутствии, в том числе и он сам становится иным. Путь к устойчивости само-стояния лежит по ту сторону жизненного мира. Это путь трансцендирования, как бы развивающий энергию выдвижения в Ничто. Через процедуру трансцендирования человек расчленяет собственное существо на пребывающее устойчивое бытие самости, вынесенное за скобки мира, и заключенную в этих скобках, становящуюся наличность событий, в том числе и его телесную фактичность. В этой установке сознания, поляризованность человеческого существования выражается в оппозициях «Я» и 
«Тела», сущности и явления, цели и средства, смысла и выражения. 
Трансцендирование, таким образом, производит фундаментальную метафизическую работу разбиения человеческого бытия на "внешнее" и "внутреннее". 
Одновременно структурализуется мир фактического присутствия, распадаясь на феномены, которые детерминированы "внутренним" человека и являются результатами его само-детерминации и само-выражения, и феномены из-вне (для этой самости) определенными к существованию. Превращение второго рода феноменов фактического мира в феномены первого рода представляет собой процесс очеловечивания природы и самого человека.

  В результате трансцендирования из наличного состояния, в котором смертность выступает как чистый факт, человек приобретает самоидентичность, которая в перспективе противопоставлена смерти и становлению. Находя себя пребывающим в своей сущности, он оптимистически противостоит конечной превратности, нестабильности и трагизму эмпирического существования. Как сказал философ: "В марксистской философии конечность индивида рассматривается как диалектический момент существования человечества, восходящего в своем поступательном развитии к более совершенным общественным формам выявления сущностных сил человека... Для марксистской философии трагизм смерти снимается именно тем, что индивид как носитель всеобщего продолжает жить в роде".